Еще какое-то время стояла тишина, пока не раздавалось:

– Люди, вы только поглядите, королевна с немецким пузом зашла. И смотрит всем в глаза! Да что же это деется в мире-то?!

– А ты, Ульяна, хочешь, чтобы она рвала волосы на голове? Или повесилась? Молодец баба! Правильно делает!

Иногда дискуссия разгоралась в явный скандал, который могла прекратить только продавщица Лариса Валерьяновна, пригрозив, что закроет магазин.

Ничего этого Лизавета не слышала. Ее мысли в последнее время вращались только вокруг рождения ребенка. Ее сына. В том, что родится мальчик, не сомневалась. Придумывала ему имя, мысленно советуясь с Федором. Назвать мальчика Федей – подозрительно. Может, Колей – в честь старого Шальнова? Лиза терялась в именах, потом решила, когда родится дитя, имя само придет.

Еще Лизавета боялась (но как жаждала этого в глубине души!), что мальчик будет похож на отца. А если в грехе зачат, так обязательно как две капли воды!.. Хотя если подумать: на кого же ему быть похожим?

Лизавета прикидывала разные варианты грядущих событий, будучи твердо уверена лишь в одном: свою тайну будет хранить до конца!

Сегодня с утра мороз ослаб, выглянуло солнышко. Николай с Маней зимой работали на ферме. Конечно, называть фермой сарай, где стояли отощавшие пять коров и десять свиней, было слишком громко. Но с чего-то надо было начинать. В других селах и этого не было. Шальнову область выделила животных как заслуженному фронтовику.

Лиза намерилась проводить брата с сестрой на работу, как делала это всегда. Анюта всякий раз напоминала дочери, чтобы не засиживалась, а постоянно двигалась, потом будет легче.

В последние минуты, когда Коля уже вышел во двор, а Маня помогала сестре надеть фуфайку, Лизавета вдруг ойкнула и, взявшись руками за живот, перегнулась пополам. Ее пронзила острая боль, лицо покрылось липким холодным потом, и она как можно спокойнее, чтобы не пугать Маню, сказала:

– Я, наверное, не пойду с вами сегодня. Видимо, простыла вчера, неважно себя чувствую. Полежу немножко. Вы идите!

Анюта в это время чистила с Григорием в сарае куриный насест. Маня поспешно вышла из дома (они с братом уже опаздывали) и крикнула матери:

– Мама, Лизка говорит, что простыла и будет сегодня лежать! А нам некогда, мы побежали!

Григорий с матерью тревожно посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, поспешили в дом.

Лизавета лежала в кровати, укрытая до подбородка одеялом, будто улеглась на ночь. Анюта наклонилась над дочерью, заглянув в ее лицо, нахмурилась и бросила Гришке, топтавшемуся позади матери:

– Наверное, началось!

И, почему-то вдруг рассердившись, повысив голос, чуть ли не крикнула:

– Хоть сейчас не скрытничай, уже все равно! И так уже недели две назад должна была родить!

Лиза молчала, тихо постанывая. Гриша, привыкший в трудные минуты брать решения на себя, непререкаемым тоном бросил:

– Чего здесь гадать, все ясно!.. Так! Саввы-фельдшера нет, уехал с утра в район… Мам, я бегу за Дунькой Лободой!

Анюта, трясущимися руками пытаясь придержать мечущуюся по кровати Лизу, крикнула:

– Беги! Только быстрее! Подвез бы кто-нибудь, Дунька всегда ползет черепашьим шагом!

Парень выскочил во двор, из дома послышался крик такой силы, что стекло в окне задребезжало. Он бросил вокруг сумасшедший взгляд и побежал вдоль улицы. Жуткий, животный вой сестры подгонял.

Гриша не помнил, через сколько времени стучался в дверь сельской повитухи Дуньки Лободы.

Зная, что Евдокия Трофимовна была женщиной с гонором, требовавшая к себе почитания, Григорий заранее избрал смиренный тон. Но ему надо было быстро, казалось, что сестра в это время умирает, а потому он ничего лучше не придумал, как бухнуться перед Дунькой на колени со словами:

– Евдокия Трофимовна!..

Потом решил, что это слишком длинно, и добавил:

– Тетя Дуня, миленькая, не дай Лизке умереть! Пойдем быстрее со мной. Я в этом не понимаю, но такого крика я ни в жизнь не слышал! Тетя, давай помогу одеться!

Григорий поднялся с колен, оглядываясь вокруг, поискал глазами одежду Дуньки. Евдокия Трофимовна с совершеннейшей невозмутимостью на лице, как того требовала ее должность, заученными движениями бросала в кошелку нужные для ее ремесла вещи. Кошелка была собрана, и Дунька не спеша (так казалось Грише) пересматривала фартуки, выбирая, какой сегодня надеть. Григорий, подтанцовывая на месте, уловил момент, когда повитуха завязала бантиком тесемки очередного фартука на могучей пояснице, и горячо заверил:

– Тетя Дуня, это самый красивый фартук, он вам очень к лицу! Пойдемте быстрее!

К тому времени, когда подошли к дому Кислицких, все село знало, что Гансиха рожает. Захлебываясь от возбуждения, соседки делились друг с другом:

– Гришка несет Дунькину кошелку, а сама Лобода переваливается с боку на бок, как утка, и идет сзади. Гришка пройдет-пройдет, а потом за нею возвращается… Видимо, уговаривает, чтобы быстрее шла!

Надо сказать, что выражение «Дунькина кошелка» стало именем нарицательным. Женщине на сносях говорили: «Скоро понадобится Дунькина кошелка…»

Евдокия Трофимовна решительно зашла в дом, а Гриша испуганно выглядывал из-за ее спины, стараясь определить, жива ли сестра. Мать Лизаветы подкладывала в печь дрова, передвигая ухватом чугуны с водой, увидев Дуньку, облегченно воскликнула:

– Слава богу! Гриша, помоги тете Дуне раздеться!

Лиза все так же лежала в кровати, ее стоны к тому времени охрипли, от этого стали глуше, что Григория несколько успокоило.

Евдокия Трофимовна начала руководить:

– Гриша, принеси в дом воды, чтобы было обязательно хотя бы ведра два! И придвинь сюда ближе мою кошелку!.. Вот так. Ну, а теперь сам уходи куда-нибудь, здесь тебе делать нечего. Никому сегодня ничего не давайте! А если кто попросит, можно и по матушке послать, и даже нужно, чтобы отпугнуть злые силы. Ведьмаки только и ждут новорожденных, чтобы талан перехватить.

Гриша, уходя, с порога несмело спросил:

– А Лизка не умрет?

На что Дунька, хмыкнув, прикрикнула:

– Давай уходи уже!

Потом повернулась к роженице, как-то по-особому подняла вверх обе руки так, что получился крест, и глухо, только для себя, молвила:

– Горемыке и мне помогите! Бог в помощь!

Таинство началось. Лобода Дуня была опытной повитухой. Большинство ребятишек в селе бегали благодаря ее мощным, как у мужика, рукам. Гордилась тем, что за долгую практику в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях смертных случаев не было. За определенную мзду при необходимости могла помочь молодым девицам, попавшим в затруднительное положение. Но, к ее чести и как она сама говорила, делала это неохотно и в самых исключительных случаях.

Разродилась Лизавета к вечеру. Солнце еще не успело зайти, что было, по словам повитухи, добрым знаком.

Григорий встречал Николая с Маней во дворе, не пуская их в дом, пока не разрешит повитуха. Маня плакала, прикладывая ухо к двери, пытаясь что-либо услышать. Незнакомый доселе звук, похожий на писк котенка, заставил Маню испуганно отскочить от двери и растерянно спросить: «Ой, что это?»

От ожидания и неизвестности Николай осмелел и осторожно открыл входную дверь. Раскрасневшаяся Анюта с потным лицом озабоченно воскликнула:

– Быстрее заходите да закрывайте дверь! Не запускайте холод!

Девочка родилась слабенькой, но вес был нормальный – три кило, рост – пятьдесят сантиметров.

– Была бы вообще славной девкой, если бы мать доносила до срока. На две недели раньше умудрилась наша красавица явиться. Но ничего, жить будет. Следи, Лизавета, за ее ножками. Что-то они мне не нравятся…

Повернулась к Анюте и строго спросила:

– Она живот перетягивала?

Мать испуганно кивнула головой, глядя на Дуньку умоляюще.