Проигнорировать такое, очевидное и прямое, приглашение на откровенность, Мэри просто не могла, выдавив через силу:
— Просто съела что-то не то, вот и пришлось проваляться здесь до самой ночи.
Волан-де-Морт просверлил ее подозрительным взглядом, хмыкнув негромко.
— Ну-ну. Что ж, очень жаль, если так. Но я позволю себе усомниться в твоих словах – со стороны это странное недомогание больше походило на последствие некоего проклятия, или, что более вероятно, болезни. Не твоя ли это случаем Болезнь «Милосердных» проявилась?
— Разумеется, нет,— фыркнула Мэри в совершенно искреннем возмущении,— я же говорю, это было...
Она не договорила, наткнувшись на пылающий яростью, чуть ли не осязаемой, взгляд Волан-де-Морта, что словно приковал ее к месту, заставив язык онеметь. Значит, он понял...
— Мэри, ты же знаешь, как я ложь не люблю слышать,— произнес Волан-де-Морт негромко, но голос его был для Мэри хуже удара хлыста,— и что мне потом делать приходится, чтобы предотвратить повторную ложь. Разве сложно было сказать, что виной всему – ребенок, что ты сейчас вынашиваешь? Я бы понял тебя, и, возможно, простил. Но теперь...
— Что – теперь?— словно эхом повторила Мэри, еле ворочая языком,— неужели, ты...
— Теперь я, пожалуй, все-таки воплощу свою угрозу в жизнь – решение о судьбе ребенка. Помнишь его?
Волшебница вся похолодела, не в силах даже кивнуть, слова вырвались сами собой:
— Забрать у меня его сразу после рождения, отдать другим...?
Волан-де-Морт, хищно улыбнувшись, покачал головой, зародив этим в душе Мэри еще больший страх, чем тот, что уже властвовал над ней:
— Нет, Мэри, не это, другое, для меня гораздо более выгодное. Ты же помнишь, от чего зависят мои поступки? Я руководствуюсь той выгодой, что стремлюсь получить, и хочу, чтобы она была максимальной. Так вот... Здесь выгоднее для меня убить твоего ребенка, и чем раньше – тем лучше. Я мог бы попытаться прямо сейчас, но, вспоминая мой недавний провал в достижении этой цели, было бы глупо с моей стороны повторять его. Так что он умрет сразу после своего рождения, или в тот момент, когда ты, Мэри, будешь безоружна. И я буду ждать его с нетерпением.
Сказав эти, ужаснувшие Мэри слова, Волан-де-Морт без промедления вышел в коридор, оставив волшебницу один на один с глухим и беспросветным отчаянием. И почему она даже возразить не смогла, сказать хоть что-нибудь? Почему не отстояла свое право стать матерью? Ведь ей уже один раз это удалось. Но как он понял, что она солгала? Ведь ее умение защититься от чужого вторжения уже стало идеальным... Или же нет? Может, Волан-де-Морту было просто выгоднее внушить ей, что это ее умение, окклюменция, способно защитить ее даже от него? Так глупо... Ведь он, все-таки, ее учитель, и вообще опытнее и старше ее вполовину. К тому же, всегда мог навязать ей свою волю, почти заставляя делать то, что совершать ей нисколько не хотелось. Он принудил ее убить того юного волшебника, одного из первых ее учеников. И то, что это же не произошло еще раз – лишь везение, не более. Если бы не медальон... Медальон!
Мэри, похолодев на мгновение от мысли, что медальона нет на ее шее, с облегчением вздохнула, проверив, и убедившись, что ошиблась. Громадное облегчение согрело ее душу, но тут же было вытеснено новым приступом страха: что же ей теперь делать? Как спастись? И возможно ли это вообще? Постоянно быть настороже, в громадном нервном напряжении, оглядываясь через плечо, не спать ночами, надеяться из раза в раз на защиту медальона... Она быстро сломается от подобного, и, возможно, под угрозой окажется и ее жизнь, ведь она собственными руками загубит себя...
Сколько так, во власти воистину черных мыслей, Мэри просидела, она не знала, но, придя, наконец, в себя, заметила, что небо за окном сильно посветлело – утро уже заменило ночь. Мысль об этом, о зарождении нового дня, стала вроде слабого лучика надежды для нее, что каким-то образом достал до самого сердца волшебницы, неся с собой спокойствие и веру в лучшее. «Что будет, то будет»,— успела подумать Мэри, прежде чем глаза ее, до этого бессонные, в усталости закрылись, и она провалилась в сон...
Весь следующий день она проспала – проснулась только на закате, отдохнувшая, с более позитивными, чем те, что владели ею ранее, эмоциями в душе. Лучик оптимизма через тьму внутри ее души теперь осветлял ее ближайшее будущее – и она точно знала, что ей делать. Теперь она понимала, что вчерашние слова Волан-де-Морта о намерении убить ее ребенка вскоре – лишь способ запугать ее. Но она не поддастся страху, не даст его задумке претвориться в жизнь.
Ее решимость подверглась серьезному испытанию, едва тошнота, что мучила ее вчера, вернулась вновь.
«Да что же это такое?— думала Мэри в отчаянии, вновь чувствуя себя опустошенной — может, стоит пойти обследоваться у Джейн? А вдруг с ее ребенком что-то не в порядке?»
Но сил на намеченное абсолютно не было – пришедшая вслед за тошнотой слабость так подкосила Мэри, что волшебница едва нашла силы, чтобы появиться назавтра в министерстве – взять отгул. Она понимала, что длясь вот уже два дня, недомогание так и будет мучить ее изо дня в день, и теперь ей стоит постоянно находиться в своей комнате, в кровати. То же посоветовала и Джейн Келленберг, когда Мэри появилась у нее в больнице. От целительницы волшебница узнала, что слабость и тошнота в этот период – абсолютно нормальное явление, и вскоре пройдет, но для этого нужно выполнять необходимые условия – поменьше двигаться, не перенапрягаться. Мэри отнеслась к этим словам со всей серьезностью, и выполняла предписания, следующие две недели в точности – до тех пор, пока ее самочувствие не улучшилось – и произошло это как раз накануне дня рождения Брэдли, 4 июля. Все эти две недели волшебник буквально закидывал Мэри письмами с пожеланиями скорейшего выздоровления – она получала по письму в день; и, разумеется, очень обрадовался, когда оно все-таки настало. Из его писем Мэри так же узнала, что он очень загружен работой, и едва находит свободное время для отдыха. Совсем иначе было у нее – целыми днями волшебница лежала в кровати, в одиночестве, читая книги, или просто отдыхая, предавалась разнообразным мыслям о том, каким будет ее ребенок, когда родится. Разумеется, уроков с Люциусом не было, да и вообще за две недели в комнате Мэри не появился, к ее радости, ни один Пожиратель смерти, так же, как и Волан-де-Морт.
Утром третьего июля Мэри в первый раз проснулась, чувствуя себя неплохо – настолько, что решила прогуляться до той комнаты, где обитатели особняка варили и хранили зелья – нужно было закончить очередное зелье, спасающее ее от Болезни Милосердных. Совершенно не удивившись при виде безлюдного коридора, Мэри быстром шагом дошла до лестницы, и, спустившись, вошла в комнату зелий. Некоторая мрачноватость, что царила здесь, подвигла волшебницу зажечь несколько свечей, и уже через мгновение работа закипела, завершившись через час. Нужно было возвращаться в свою комнату, и по дороге туда Мэри так сильно задумалась, что не заметила вышедшего из-за угла неожиданно Люциуса Малфоя.
— Осторожнее, госпожа!— воскликнул он, еле избежав столкновения с волшебницей.
— Куда это ты так сильно торопишься?— спросила она, пронзив Люциуса возмущенным взглядом,— или я такая незаметная?
— Не думал, что с вами здесь пересекусь – вы же, вроде бы, все время в своей комнате проводите.
— И что? Неужели выйти уже нельзя?
Люциус от одного только тона Мэри – презрительно-холодного, торопливо покачал головой, смутившись.
— Почему же, нет. Простите, я должен идти...
Волшебница равнодушно пожала плечами – она уже торопливо направлялась к своей комнате, даже не удосужившись попрощаться с Люциусом. Но пройдя пять шагов, вновь почувствовала сильную слабость, и, ничего не видя перед собой из-за той тьмы перед глазами, что появилась так внезапно, без чувств упала на пол...
Очнулась Мэри в своей комнате – в привычном положении, на кровати, а в ногах ее расположился Люциус, что настороженно смотрел на нее, словно ожидал повторения обморока.
