Оба спустились вниз. Затхлый воздух пах прогнившей вечностью, а темнота казалась прекрасной, во всяком случае до того момента, пока скрывала уродство окружающих вещей. Звездочет зажег пару светильников, и две белые сосульки боязливо озарили стеллажи с книгами. Ингустину показалось, что в углу произошло шевеление, он пригляделся, но кроме пятен плесени так ничего и не увидел. Потом брезгливо взял одну из множества книг и, сморщив лицо настолько, насколько позволяла виниловая мимика, открыл ее. Он знал, что когда-то на этих страницах были записаны сценарии многочисленных пьес, которые они сами сочиняли и каждый день разыгрывали на сцене Ротонды. Во славу Кукловода. Во имя веселья их самих. Да… когда-то… Теперь же он увидел то, что и ожидал увидеть: страницы книги, все без исключения, были заляпаны большими чернильными пятнами. Меж этих пятен встречались короткие обрывки фраз, вырванные из контекста эпитеты возвышенных реплик, а порой всего пара-тройка букв, выброшенных из собственных слов. Нашествие чернильников сделало свою грязную работу. Он знал, что если б открыл пятую, десятую, двадцатую по счету книгу, везде была бы одинаковая картина и одинаково бездарные художества хаоса. Вряд ли хоть одна книга уцелела.
— Послушай, Ави, а тебе не приходило в голову, что чернильники могут вернуться к нам, как вернулись тени? Гимземин точно всех извел? По-моему, он клялся чем-то… чем же он там клялся?
Звездочет проигнорировал вопрос, озвучив собственную мысль, наверняка более важную:
— Давно искал повод избавиться от ненужного хлама. Ин, захвати как можно больше этой макулатуры и пойдем.
Его спутник снова поморщился, он не любил свое короткое имя — «Ин»: этот звук казался диким, колким, каким-то неполноценным. Не имя, а куцый обрубок слова. То ли дело торжественное — Ингустин.
Подниматься на поверхность и вновь спускаться в обиталище плесени пришлось несколько раз, пока на поляне не выросла целая гора из растрепанных старых книг. С некоторых уже вываливались страницы, делаясь забавой для ветерка, и все до одной они были беспощадно измазаны чернилами.
— Так, Гемма, просто стой на месте и не шевелись. Главное ничего не бойся. — Авилекс принялся отдавать распоряжения, его командный тон и его поднятый вверх указательный палец подчеркивали значимость момента. — Ин, наша с тобой задача разложить вокруг нее все книги, и гляди, чтобы расстояние было не меньше трех шагов. Я не сказал вам главного, поэтому говорю теперь: тень побаивается света. Но увы, глагол «побаивается» настолько робок, что побаивается сам себя. А вот от огня тень впадает в настоящую панику!
— Вы что, сжечь меня хотите?! — Гемма закричала и для чего-то сжала кулаки, кристаллики малахита в ее глазах уже вспыхнули.
— Не тебя, а твою эгоистичную природу, — произнес Авилекс настолько обыденным голосом, словно этой вымышленной экзекуцией он занимается ежедневно.
Конечно же, звездочет говорил с сарказмом, но Ингустин, раскладывая книги, вдруг подумал: а если это правда? Гемма последнее время стала слишком уж взбалмошной да своевольной. Что если тень — наказание за грехи? Кстати, о самой тени: она последние минуты слишком явно присмирела. Сотканное из первозданного мрака пятно похоже даже укоротилось в размерах, все еще касаясь своими уродливыми черными ногами ног Геммы. Испугалось? Или играет в собственное театральное представление?
Когда из книг была наконец выложена кривая окружность, Авилекс полил ее маслом и с словами «да простится мне подобное кощунство» поднес горящую спичку. Огонь вспыхнул яркой белой стеной, и на поляне в одно мгновение стало так светло, будто вдоль линии горизонта зажгли еще целую дюжину дополнительных свечей. Истерически мечущееся пламя поднялось на высоту выше колена, Гемма закрыла ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса. Со всех сторон ее окружало враждебное пеклище, бесы в обманчивом облике лучезарных созданий изгибались, кривлялись, пытались дотянуться до своей жертвы. Откуда-то извне донесся голос Астемиды:
— Подруга, мы с тобой! Если что — зови…
Остальные куклы стояли чуть поодаль, обреченно наблюдая за происходящим и свято веруя, что Авилекс знает свое дело. Лишь единожды Фалиил в порыве благородства кинулся на помощь, но тут же был остановлен несколькими пластмассовыми руками. Гемма чувствовала жар, чувствовала ненависть огня, но на удивление быстро успокоилась, поняв, что сама на себя нагоняет страхи. Тень внизу принялась метаться вправо-влево, кончилось ее притворство, она вдруг зажила собственной жизнью: дергалась, махала несуществующими руками и с каждой секундой бледнела, бледнела, бледнела… Потом ни с того ни с сего стала двоиться, троиться, и эти вторичные тени от отчаяния взялись уже царапаться между собой, постепенно исчезая из средь опаленной травы. Затем и сам огонь начал явно ослабевать. Легковоспламеняющуюся бумагу сложно было для него назвать настоящей пищей, легкая закуска — не более того. Языки пламени, словно испытывая притяжение, опускались вниз и один за другим погибали, оставляя после себя рдеющую золу. Все закончилось тем, что вокруг мученицы Геммы образовалась дорожка горячего пепла.
— Я счастлив, что это закончилось, — первым сказал Фалиил. Слово «счастлив» не совсем увязывалось с его меланхоличным характером, но никто не усомнился, что в данный момент он говорит искренне.
Гемма еще долго боялась опустить глаза вниз, когда же сделала это, увидела бледное, чуть сероватое пятно, на котором стояла.
— Так мы убили ее или нет? — она совершила несколько неуверенных шагов, потом побегала с места на место, но увы, пятно всюду следовало за ней. Да, оно было практически незаметным, но оно было — и этот факт не заштрихуешь никакими смягчающими фразами.
Авилекс удрученно покачал головой:
— Очень надеюсь, что тень умерла, а это… пройдет со временем. Надеюсь.
Чужая да еще и крайне неуверенная надежда не внушала Гемме восторга, она сложила руки на бока, нахмурилась и громко сказала:
— Разве я чем-то разгневала Кукловода? Я постоянно участвую в пьесах, честно исполняю роли, со всеми дружу, ну… пытаюсь дружить. Никогда ни на кого не кричу, ну… или почти никогда.
— Гемма, хвалить себя ты можешь сколько угодно, это ничего не изменит, я боюсь, проблема совсем в другом. — Авилекс для чего-то посмотрел на небо. — И проблема гораздо-гораздо серьезней… Так! Все! Забыли! Тень сожгли? Сожгли! А что осталось — испарится рано или поздно.
— В библиотеке книг еще полным-полно, — произнес Фалиил, но звездочет лишь вяло отмахнулся, сказав, что воинственный оптимизм лучше любого огня.
Начали уже расходиться, но тут Ингустин резко остановился, разглядывая дорожку из пепла:
— Ух ты, а это еще что? — он подошел ближе и присел на корточки.
Из золы торчало нечто блестящее, что-то не до конца сгоревшее. Аккуратно, боясь оплавить руку, Ин сначала потормошил странный предмет, затем потянул на себя… Надо же — это книга! Целая. С яркой перламутровой обложкой, украшенной затейливыми виньетками, она выглядела совершенно не опаленной. Богатый бархатный переплет придавал ей статус гримуара, не меньше.
— Как же она умудрилась не сгореть? — Фалиил тоже приблизился, не скрывая крайнего удивления.
Остальные тотчас плотной толпой окружили место явления чуда, и центр внимания с Геммы плавно перешел на Ингустина, та даже слегка надула губки:
— Подумаешь, книга! Смазана наверное каким-нибудь огнеупорным раствором. У алхимика таких предостаточно.
Кстати, раз уж речь зашла о Гимземине, необходимо заметить, он единственный, кто отсутствовал сейчас на поляне. Он вообще был странным вдоль и поперек: не любил массовых мероприятий, не любил других кукол, не любил ничего, кроме своих научных исследований. Он даже жил отдельно, вне Восемнадцатиугольника.
— Да ничем она не смазана! — чуть раздраженно ответил Ингустин. — Она была случайно взята с одной из полок, как и все остальные книги. И вообще… откуда она такая у нас появилась?
