Страшное случилось через пять лет, когда смерть вырвала у них мать. Бездонная холодная пропасть разделила тогда жизнь Роберта на две неравные половины, одну - короткую, пронизанную теплом и светом, другую - бесконечную и вначале совсем холодную и темную.

Мать умерла родами. Брат, своим появлением на свет убивший мать, прожил всего один день. Едва успели окрестить. Кладбище, расположенное за замковой церковью, взгорбилось двумя свежими холмиками. Один - побольше, один - поменьше. Враз постаревший и почерневший отец проводил возле них целые дни, молча разговаривая с ушедшими.

Наследник графа тогда не долго оставался в опустевшем, придавленном горем замке.

Уже год как он жил в Блуа. Со Стефаном Шартрским и Блуасским был заключен договор, по которому Роберт поступал к нему на службу в качестве пажа с последующим посвящением.

Раз в два года Роберт навещал родной замок. В его приезды отец несколько оживлялся, но все равно, от прежнего графа Парижского остались только знако-мые черты да осанка. Он стал нелюдим и неулыбчив. Стройки в замке прекратились.

Ида росла тихой задумчивой девочкой. Она дичилась Роберта, да и сам он не очень умел с ней обращаться.

В пятнадцать лет он прошел посвящение в оруженосцы. На церемонию собрался весь Блуасский двор. Слух, что король собирается нанести визит графу Стефану, не подтвердился. Вряд ли Филипп когда-нибудь отважится на подобный шаг.

Граф Парижский появился в Блуа утром в день церемонии. Но поговорить отцу и сыну не удалось. Суматошный день закружил Роберта-младшего, а на завтра отец уезжал.

На прощание только успел сказать, что дома ждут некоторые перемены.

Построенный некогда для матери дом обжили уже без нее. Чистый светлый с высокими сводчатыми окнами зал рождал гулкое эхо. У дверей наследника графского титула встретил отец и подвел к невысокой женщине с бледным одутловатым лицом. Из-под ярко оранжевого платья незнакомки выглядывала зеленая шелковая туника. Цветная какофония неприятно цепляла взгляд. Но еще больше поражали глаза: отрешенные, ни злые, ни добрые - никакие. В глубине их Роберту померещилось нечто животное.

Кто она? Бонна Иды? Но слуги не вешают на себя по пять фунтов золота. Роберт вопросительно посмотрел на отца и поразился. Лицо графа было не суровым или хмурым - к такому все давно привыкли - оно было несчастным.

Юный оруженосец уже начал кое-что понимать, но не хотел этого понимания. Только память о долге, да неприятная, недостойная жалость к отцу удержали его на месте.

- Познакомься, Роберт, Это - Алиса Буржская - моя жена.

Отец не сказал формулу до конца: '… и твоя мать'. Женщина вполне могла оскорбиться недоговоренностью. Но ни одна черточка красивого полусонного лица не дрогнула. Либо она прекрасно владела собой, либо ей все было безразлично.

Роберт не встал на колено, как того требовал обычай, только поклонился, получив легкий кивок в ответ.

Из коридора, открывающегося в зал высокой аркой, послышались шаги. Высокий юноша чуть моложе Роберта вошел и занял место рядом с Алисой. Видимая бесцеремонность покоробила, но отец тут же внес ясность: юноша оказался сыном Алисы, по странному совпадению тоже Робертом. В отличие от матери, он имел смугловатую кожу. Тонкие, вьющиеся, рыжеватые волосы свисали вдоль узкого лица. Карие глаза были широко расставлены. Над узким, почти безгубым ртом нависал настороженный нос. Лицо как лицо. Но его портила гримаса брезгливости, которую юноша даже не пытался скрыть.

Закон вежливости требовал от Роберта первого шага, но он не мог его сделать.

Только сейчас до него окончательно дошло - отец женился. Он привел в дом чужую, безразличную женщину и ее сына.

Он сдержался, хотя самым лучшим было бы исчезнуть, вихрем вылететь из зала, из башни, и скакать обратно в Блуа, да хоть к черту, только подальше от оскверненного дома.

Отец понял. Сославшись на усталость после долгой дороги, он двинулся из зала, приказав сыну, следовать за собой.

Они вышли в плотные сиреневые сумерки. На бледном небе перемигивались первые едва заметные звезды. Ветер нес от Сены запах воды и мокрой земли.

- Куда теперь? - окликнул Роберт, шагающего впереди отца.

- Туда, где нет посторонних.

За нежилым, восточным, крылом пряталось высокое узкое недостроенное здание.

Роберт старший торопил мастеров с его постройкой, рассчитывая успеть к рождению третьего ребенка. И они не успели, и ребенок не выжил. Слабенького синюшного мальчика окрестили в старой церкви - приземистом круглом здании с такими же круглыми пристройками, напоминающем толстуху в пышной юбке.

Новая церковь вся была устремлена вверх. Даже в незаконченном виде она поражала гармонией. Высокие узкие окна и стрельчатые арки придавали ей необыкновенную легкость. Здание будто парило над землей, окутанное сумрачным светом.

Отец и сын вошли в храм. По углам громоздились кучи строительного мусора. Только середина оставалась свободной. Роберт-старший обернулся. В сгустившейся темноте лицо отца казалось осунувшимся больше обычного. Роберт-младший не выдержал и заговорил первым:

- Зачем?! - слово вырвалось против воли. Разве может сын требовать отчета у отца? Однако его толкала на неосторожность боль, - Вы забыли ее? Любите эту… - чуть не вырвалось 'куклу'.

Надо бы замолчать, не то дальше прозвучат совсем уже непотребные слова, а за ними придет черед и позорным горьким слезам.

- Я привел тебя сюда, подальше от чужих ушей, чтобы поговорить как с мужчиной, но пока вижу только обиженного мальчишку, который ничего не услышит и не поймет.

Придется отложить разговор.

Отца уже не было видно в наступившей темноте. Только слова черным ночным эхом бились о своды.

- Простите, монсеньер. Я выслушаю все, что вы сочтете нужным мне сказать с почтением.

У графа Блуасского хорошо обучали этикету. Фраза получилась идеальной и прозвучала бы соответственно, кабы не дрогнувший голос. Но отец молчал. В какой-то момент Роберту даже показалось, что он остался один. Наконец тишину разнял тяжелый вздох.

В темноте стоял уставший, одинокий, стареющий мужчина, который надеялся на понимание, возможно, собирался поделиться чем-то глубоко затаенным, а нарвался на мальчишескую истерику. Эта мысль отрезвила Роберта, и заставила все внутри скрутиться от стыда.

Он опустился на колено. Отец не мог видеть этого, но догадался.

- Простите меня, мессир. Прости, папа! - последняя фраза слетела сама собой. Так маленький мальчик когда-то просил прошения у огромного, веселого, прекрасного человека.

Во тьме чиркнуло кресало, затеплился синеватый огонек. Отец поднес трут к плошке с маслом, запалил фитиль.

- Встань, Роберт, вижу, ты научился владеть собой и, главное, слушать не только себя, но и других. В твоем возрасте такое удается далеко не всем. Ты становишься мужчиной. А теперь скажи честно, ты до конца справился с обидой или только следуешь правилам этикета?

- Мне плохо, - честно признался Роберт. - Все прошедшие годы, вы помнили ее, и вдруг…

- Я и сейчас ее помню. Нет ничего на земле, что заставило бы меня, ее забыть.

Это уйдет из мира только вместе со мной. И поверь, сын, мне тоже плохо. Сейчас, может быть, как никогда.

Отец замолчал, По лицу пробегали блики света. Слабенький огонек трепало сквозняком.

- Ты и твоя сестра самые близкие мне люди, - кроме вас у меня ничего нет. Так вот: мне пришлось ввести в дом эту женщину в обмен на вашу жизнь. Постой, помолчи, - остановил он вскинувшегося Роберта. - Скажем так: меня поставили перед выбором. Я выбрал вас. Что же касается именно Алисы - по большому счету, мне все равно. Я только прошу тебя об элементарной вежливости. Ни ты, ни Ида не обязаны называть ее матерью, а ее сына братом, хоть он и носит теперь мое имя.

- Кто? - юноша спросил, разумеется, не о противном мальчишке, но старший понял и откликнулся:

- Не могу сказать. Я связан клятвой. И прошу тебя, будь осторожен, насколько это вообще возможно.