- Ты заставляешь меня сомневаться в своей искренности. Ответь: тебе ни разу не приходилось брать в постель простолюдинку?

- Они все приходили ко мне по свой воле и без принуждения.

- А уходили? Молчишь? Тогда я продолжу. Не находишь, что Восток по отношению к женщине ведет себя более мудро нежели Запад? Позволяя женщине проявлять свою волю, вы только тешите ее надеждой. Причем совершенно напрасной. У нас же она с детства, почти с рождения знает, для чего предназначена. Eе воля и фантазии жестко ограниченны рамками закона и традиций. Зато в этих рамках она цветет пышным цветом красоты и страсти. Она украшает жизнь мужчины, не представляет себе другого существования, и всегда благодарна своему повелителю.

- Даже если он стар, плешив и бессилен?

- Теперь представь, что с ней будет, если слабый плешивый старик выгонит эту пери на улицу? Я тебя уверяю, доведись до такого, она будет целовать пыль следов его туфель, лишь бы остаться. Видишь, как все просто и разумно.

- Примерно как со стадом овечек.

- Ты делаешь грязные намеки, - расхохотался Тафлар.

- Прости, но неужели с души не воротит от постоянного сладкого бессмысленного блеяния? Со мной в походе была женщина. Одно время я считал, что влюблен в нее.

Потом мы охладели друг к другу и разошлись. Она сражалась наравне с мужчинами, спала в походном шатре, переносила зной и холод.

- Звучит, по меньшей мере, необычно. Только, - усмехнулся Тафлар, - подскажи, что с нею сталось?

- Последний раз я ее видел, когда она венчалась с племянником Боэмунда, князя Антиохии.

- Как! Она не основала собственное королевство, не возглавила свою армию? Не машет шестопером, не стреляет из лука? Она, как и все остальные женщины - вышла замуж?

- Да, и выбрала его сама.

- Ответь мне честно: ты хочешь, чтобы твоего сына воспитывала жена, отведя тебе роль помощника? Представь себе дом под пятой властной и жестокой хозяйки, которая сама выбирает, кого любить и как. Хотел бы ты жить в таком доме?

- Нет, - Роберт ничуть не кривил душой. Нарисованная Тафларом картина, кого угодно вогнала бы в уныние.

- Значит, посочувствуй племяннику князя, количество синяков и зуботычин вскоре у него будет соперничать с ветвистостью рогов. Если он - мужчина и на беду полюбил ее, такая любовь быстро перерастет в ненависть. Он плеткой загонит ее в сераль, подальше с глаз. Если он слаб - окончательно превратится в тряпку, и ни в том, ни в другом случае не будет счастлив.

- А если они станут друзьями? Без взаимных упреков и утеснений? Если будут терпеливо и с пониманием относится друг к другу?

- Такое тоже возможно, если женщина добра, терпелива и обладает мудростью.

Скажи, твоя бывшая подруга соответствует этим требованиям?

- Нет.

- Вот и весь ответ. Вы, христиане, объявили женщину равной, поставили ее рядом с мужчиной и сами теперь не знаете, что с этим делать. Да и она не знает.

- Ты во многом прав, но мне, - Роберт тщательно подбирал и обдумывал слова, чтобы в очередной раз не нарваться на насмешку уверенного в своей правоте араба, - мне европейцу, может быть, не самому ревностному, но все же христианину претит восточный подход. Мне не интересно выбирать из стада - пожирнее да покудрявее. Я хочу найти единственную. Найти, завоевать и заставить ее выбрать меня.

Теперь задумался Тафлар:

- Вы так женитесь?

- Нет, конечно. Так хочу я. А браки заключаются, как и везде: по имущественным мотивам, из-за страсти, либо из-за дурости. Это уж кому как повезет.

Нурджия прижалась к Роберту и затихла, не раздражая, наоборот, вызвав легкое даже умиротворение, впрочем, тоже необязательное - как пригреть потерявшегося щенка.

В полдень припекло. По чистому бледно-голубому небу к северу вереницей протянулись легкие белые облачка. Beтер, несколько дней задувавший с полуночи, сегодня согрел дыханием пустыни. Тафларовы домочадцы сбросили теплые плащи и покрывала. Роберту же было просто жарко. Сняв рубашку, он остался в одних холщевых штанах и сапогах. Лицо: шею, выпуклую грудь до масляного блеска заливал пот. С носа срывались капли.

Он неплохо выучил Али. Обороняться от юноши, вооруженного двумя клинками против его одного, становилось трудновато. Не настолько, чтобы наставник остановил бой, но вот гляди ж ты: учитель уже взмок, а мальчишка и не думает сдаваться.

- Не уделят ли отважные воины толику внимания простому ученому человеку? - раздался за спиной голос Тафлара. Али тотчас положил оружие на землю и низко поклонился. Роберт, обернувшись, почтительно кивнул.

- Али, подойди ко мне.

Парень повиновался. Улыбка разъехалась на половину физиономии, грудь распирало от гордости за собственные успехи, и еще - радость от встречи. Роберт подумал, что в стране, где послать наемного убийцу, считается делом хоть и хлопотным, но вполне обычным, иметь телохранителя, который не только защищает, но и любит хозяина - очень важно.

- Как его успехи?

- У юноши талант. Он уже неплохо владеет оружием. Пока не хватает уверенности, но она дается только опытом. Завтра устрою ему бой на узкой лестнице в твоей башне. Если разрешишь, конечно.

- Поступай, как считаешь нужным. Иди, Али, ты свободен.

- Хороший мальчик, - Роберт вытирался куском полотна. - Еще чуть погонять, и будет готов.

- Я был против.

- Ты не говорил напрямик, но я догадался.

- Дети Фатимы, почти то же что мои дети. Она сама настояла.

- Будем надеяться - все обойдется.

- Спасибо, Рабан.

- Ты пришел посмотреть наши игры, или есть новости?

- И да, и нет. Все что донес до нас Измир о делах в Иерусалиме - правда. О тебе там забыли. Что касается ocтaльнoгo… бeй не настаивает на твоем обращении, Франкскому султану отправлено послание. Осталось ждать. Селим не возражает против твоей переписки. Требует только, чтобы я просматривал письма. Сам понимаешь - война.

- Ты и напиши.

- Нет уж. Трудись сам.

- Тебе все равно проверять. Как всегда найдешь кучу ошибок, исчеркаешь.

Пергамент испортим…

- Что происходит? Прославленный воин отступает, сдается? Похоже на обычную трусость.

- Что ты понимаешь в стратегии, ученый человек? Это не трусость, а военная хитрость. 'Роберту, графу Парижскому, от князя Галиллейского Танкреда Гискара. Я получил твое послание. Признаюсь, первым моим движением было - выбросить его, не читая.

Все здесь долгое время пребывали в уверенности, что ты мертв, а когда твои друзья воспряли, узнав, что, паче чаяния, их товарищ жив, разнеслась весть, уравнявшая тебя живого с мертвыми. Гуго Великий сообщил: что ты принял мусульманство, что сейчас проживаешь в Эль Кайре у тамошнего халифа, ходишь в большой чести, носишь сарацинскую одежду, собираешься вступить в войско сарацин.

Не скрою, многие, в том числе и я, поверили твоему обращению. Сам знаешь, бывало, когда воина-христианина неверные обращали силой. Такое могло произойти с каждым.

Но обращенный мог вернуться и покаяться. Потому, когда твой родственник Гуго отказался платить выкуп (что за отступника просят деньги, мне тогда уже показалось странным) я решил действовать самостоятельно. Но тот же Гуго передал, будто король Филипп берет все заботы по вызволению тебя из плена на себя, и запрещает этим заниматься кому-либо под страхом оскорбления королевского достоинства. Я отступился в большом подозрении, что всех нас водят за нос. Гуго Вермандуасский, возглавивший несчастливую экспедицию в Станкону, Фригию и Караманию, после своего бесславного поражения укрылся в Тарсе, где и умер от ран.

Итальянец Буальди, который, якобы, тебя хоронил, исчез бесследно. Еще слухи о тебе распускали венецианцы, с которыми принц Селим передал послание о выкупе, но и они отбыли - спросить не у кого. Больше же всего меня печалит, что я опрометчиво дал клятву Гуго, не выкупать тебя.

Что ты мне поведал о своих обстоятельствах, уже известно твоим друзьям, да и врагам тоже. Первые радуются, что ты жив и не посрамил славы христианского оружия, вторые шипят и строят козни. Боэмунд в трудах. С каждым днем венец, возложенный на него, становится все тяжелее и тяжелее. Отправляю письмо тайно, как ты и просил.