Но еще в начале тридцатых годов выяснилось, что плановая экономика лучше всего проявляет себя именно в импровизации, а не в планировании. С первых дней войны начался перевод промышленности на военные рельсы. В Москве завод, производивший детские велосипеды, начал делать огнеметы, на штамповочных заводах, изготовлявших ложки и скрепки для бумаги, производились шанцевый инструмент и части противотанковых гранат. Завод пишущих машинок стал выпускать автоматические винтовки и амуницию. В Челябинске знаменитый тракторный завод быстро освоил производство танков. С Харьковского дизельного было переброшено оборудование, а рабочие прибыли со Сталинградского тракторного завода.

Самым впечатляющим событием первых месяцев войны стала массовая эвакуация целых заводов. ГКО создал специальный совет по эвакуации под председательством профсоюзного лидера Николая Шверника. Он собирал предложения предприятий по их переводу в тыл (показательно, что инициатива шла снизу), оценивал их, определял место назначения и обеспечивал локомотивами и вагонами. Совет получил чрезвычайные полномочия, позволявшие распоряжаться промышленными наркоматами, местными партийными комитетами и наиболее крупными железнодорожными станциями, что давало ему преимущества для беспрепятственного продвижения эшелонов. Вопреки появлявшимся время от времени сообщениям о блуждающих по кругу груженых составах и ценном оборудовании, ожидающем под дождем разгрузки, эвакуация осуществлялась вполне эффективно. К концу года около 1500 предприятий были перемещены на новые места — в Поволжье, на Урал и в Сибирь. В некоторых случаях их размещали в школах, театрах и даже на старых водяных мельницах, пока не находили что-то более подходящее. Успехи были впечатляющие: спустя неделю после прибытия последнего ящика с оборудованием на новом авиационном заводе на Волге были собраны и покинули завод первые МИГи; а через три недели — уже более тридцати самолетов. Обычная практика “авралов” и “ударничества” в данном случае оправдывала себя вполне.

Таким же образом около 10 млн. человек были перевезены в восточные районы страны. За Волгой выросли новые индустриальные центры. К 1945 г. около половины советского металла производилось на Урале, в то время как в 1940 г. его доля составляла лишь одну пятую. Несомненно, что в тех экстремальных условиях эвакуация предприятий стала ключевым фактором, обеспечивающим победу, и потому советское правительство самым внимательным образом следило за положением в промышленности. Как рассказывал Николай Патоличев, в то время первый секретарь партийного комитета Челябинска, члены ГКО каждый день звонили непосредственно директорам Магнитогорского металлургического комбината, Челябинского тракторного завода и других предприятий. Когда возникли заминки в выпуске черных металлов, Сталин отправил телеграмму, где предупреждал, что “невыполнение ежедневного плана” будет считаться “государственным преступлением” и наказываться соответствующим образом. Когда в танковом производстве обнаружились дефекты, на расследование этого дела вылетела специальная комиссия ГКО во главе с Малышевым. Разумеется, партийные секретари на местах должны были не спускать глаз со всех этих проблем (что в некоторых случаях предполагало понимание технологических процессов), а также следить за размещением рабочей силы, транспортом, снабжением топливом и прочими вещами, необходимыми в производстве.

Как заметил Патоличев, “рабочий день секретаря обкома начинался с “Правды” и с изучения положения на железных дорогах”.

Партийные секретари на подобных ключевых постах, несомненно, играли роль даже еще более важную, чем до войны. Это объясняется тем, что непредвиденность тех обстоятельств, с которыми они сталкивались, усилилась и теперь успех зависел от быстроты, с которой принимались решения людьми, находившимися на ответственных постах. К тому же они были очень зависимы друг от друга, от своих коллег в министерствах, в: службе безопасности и армии. От их сотрудничества зависел успех дела. Атмосфера взаимных подозрений, которая до войны часто отравляла отношения между всеми этими инстанциями, теперь стала не столь густой, а личные отношения — а равно и местничество — начали постепенно выходить на первое место. После войны они стали большой силой.

Как бы то ни было, но результаты были очень значительными, по крайней мере в сфере военного производства. После своего катастрофического падения в период эвакуации оно резко возросло, и к 1943 г. Красная Армия получала танки, орудия, боеприпасы и самолеты в достаточном количестве. Некоторые виды продукции советская промышленность вовсе не выпускала или выпускала мало. Большую часть сапог, полевых телефонов, джипов и грузовиков для Красной Армии поставляли Британия и США в рамках программы ленд-лиза. Из того же источника поступали консервы и большое количество медикаментов. Производительность отраслей, не связанных прямо с военными нуждами, упала весьма заметно: даже производство стали снизилось с 18,3 млн. тонн в 1940 г. до 12,3 млн. тонн в 1945 г. Это значит, что сталь шла только на военные нужды. Нетрудно представить, чем обернулось для сельского хозяйства падение производства тракторов с 66200 до 14700.

Уход рабочих в армию породил, разумеется, жестокую нехватку рабочей силы. Число работающих сократилось с 31,2 млн. человек в 1940 г. до 18,3 млн. в 1942 г. Для того, чтобы восполнить потери рабочей силы, все население, достигшее трудоспособного возраста, подлежало принудительной трудовой мобилизации, осуществлявшейся под надзором специального комитета ГКО. Женщины, учащиеся профессионально-технических училищ, подростки и старики работали в отраслях промышленности, о которых не имели до того ни малейшего представления. Их обучали на скорую руку и ставили к станкам. Доля женщин среди занятых в промышленности выросла с 38% в 1940 г. до 53% в 1942 г. Для большинства этих женщин, разумеется, обязательной оставалась и работа по дому, которой они должны были теперь заниматься в свободное время. Вести дом стало куда сложнее, поскольку исчезли потребительские товары.

Война ускорила процесс обособления рабочей аристократии. Высококвалифицированные рабочие, особенно те, кто был занят на важных военных производствах, освобождались от службы в армии, получали высокую зарплату, обеспечивались неплохими продовольственными пайками и могли покупать товары по фиксированным ценам. Средняя заработная плата между 1938 и 1944 гг. увеличилась на 75%, но максимальная, если судить по официально опубликованным данным, выросла почти в три раза.

Реально все рабочие обеспечивались продовольствием в достаточном для выживания количестве через систему ОРСов (Отдел рабочего снабжения), чьи магазины находились прямо на предприятиях. Но те, кто не входил в эту категорию, сталкивались подчас с огромными трудностями. В обычных магазинах продовольствие зачастую отсутствовало, а цены на колхозных рынках были пугающе высокими. Александр Верт, прибывший в Москву в июне 1942 г., узнал, что килограмм хлеба на рынке стоит 150 р. (больше средней недельной заработной платы). Продукты первой необходимости и сахар были большой редкостью, а картофель и овощи вовсе недоступны. Широко распространилась цинга, особенно среди тех, кто имел продовольственную карточку второго (служащие) и третьего (иждивенцы) класса. Даже в буфете Большого театра не было ничего, кроме воды по три копейки за стакан. (При этом иностранная колония и русские, имевшие привилегии, по-прежнему хорошо снабжались продовольствием.)

Владимир Буковский, чьи родители были журналистами, рассказывает, что в очередях за мукой приходилось иногда стоять по нескольку дней: номер стоявшего в очереди писали у него на руке химическим карандашом, и каждое утро и вечер следовало являться на перекличку. В таком положении для выживания чрезвычайно важны были неформальные связи. В темные дни октября 1941 г. Анатолий Федосеев, мастер электролампового завода в Новосибирске, получал в день 600 г. черного хлеба, но при этом заключил договор с сельскохозяйственным институтом о проводке сети, где ему платили натурой: каждое воскресенье он получал за работу полмешка картофеля и капусты.