Военная власть была сосредоточена в Ставке, или Верховном командовании. Возглавлял ее также сам Сталин. В состав Ставки входили все маршалы Советского Союза, начальник Генерального штаба и командующие отдельными службами и родами войск. Члены ГКО допускались на заседания Ставки, но не наоборот. Власть Сталина в Ставке была очень велика, но все же не абсолютна: некоторые генералы были настолько смелы или самоуверенны, что оспаривали его указания. С другой стороны, он управлял, позволяя военным руководителям приводить свои аргументированные соображения по поводу конкретных действий, и принимал решение только в конце общей дискуссии, внимательно всех выслушав. В целом он все же предпочитал осуществлять свое руководство, подбирая компетентных командующих, которые обдумывали и планировали военные операции, представляя на его суд альтернативные решения. Возможно, наиболее сильным качеством Сталина как военного руководителя была его готовность смещать некомпетентных командиров, не обращая внимания на их ранги и личную к нему близость — подобно тому, как это случилось с его приятелями Буденным и Ворошиловым. На место смещенных подыскивались новые люди, молодые и способные. Сталина не останавливало то, что подчас этих людей приходилось разыскивать в концентрационных лагерях — это доказывает пример Рокоссовского, Горбатова и Мерецкова. Когда Сталин принимал самостоятельные решения по военным вопросам, которые противоречили мнению его командующих, то очень часто они были ошибочными. Чудовищные потери под Киевом объясняются тем, что Сталин настаивал на продолжении обороны города и запретил отступление. Столь же ошибочно было и его решение начать всеобщее контрнаступление по всей линии фронта зимой 1942 г. — оно было основано на чрезмерно оптимистической оценке советских сил и недооценке сил противника. Такое его качество, как неверие в плохие известия, во время войны не исчезло и распространялось далеко в глубь командной иерархии. Так, офицер военно-воздушных сил, который первым доложил о танковом прорыве немцев в сторону Москвы в октябре 1941 г., был заклеймен главой аппарата службы безопасности Абакумовым как “паникер” и вполне мог быть разжалован и расстрелян, пока рассказ его не получил подтверждения.
И сам Сталин, и верховное командование в целом все же проявили до некоторой степени способность учиться на собственных ошибках. Это было важно потому, что людские и материальные ресурсы Советов в конечном счете превосходили германские: не столько блестящее руководство, сколько рачительное использование этих ресурсов позволило в конце концов одержать победу. Это далось с огромным трудом, но все же эти ресурсы были собраны воедино.
Почему же советские люди, у которых в 1941 г. было так много причин ненавидеть Сталина, НКВД и Коммунистическую партию, сплотились и столь доблестно сражались за эту систему?
Совершенно очевидной причиной было прежде всего то, что нашествию подверглась их родина. Надежды, что власть немцев будет более культурной, чем советская, быстро растаяли. Стало ясно, что нацисты — и немецкая армия в целом — считают славян Untermenschen — “недочеловеками”, потенциальными рабами, которых надлежит нещадно эксплуатировать в интересах великой Германской империи. Это нашло выражение в одной из речей Гиммлера в 1941 г.: “Если во время строительства противотанковых рвов вымрут от истощения десять тысяч Русских баб, то это интересует меня лишь постольку, поскольку для Германии ров должен быть выкопан”. Благодаря этой философии миллионы советских мирных жителей, оставшихся за линией фронта, были отправлены в Германию в качестве рабской силы. Еще большая опасность угрожала евреям и партийным работникам — их уничтожали специальные айнзацкоманды СС.
Жестокость немцев стала мощным фактором, побуждавшим советских людей делать для победы все, что возможно. Один советский полковник заметил британскому журналисту, что “в этом аду… мысль о том, что, сдавшись немцам, можно получить то, что есть у британских военнопленных, — удобную постель и завтрак, — плохо подействовала бы на моральное состояние… Я говорю ужасные вещи, но, плохо обращаясь с нашими военнопленными и обрекая их на смерть, немцы помогают нам”.
Защита Отечества от таких завоевателей стала священной обязанностью, породив в партийной пропаганде новую ноту — воинственный национализм. Можно сказать больше: вопреки страшным потерям и физическим страданиям советского народа с началом войны — или по меньшей мере после того, как возглавлявшаяся Жуковым оборона Москвы показала, что немцы не непобедимы — моральное состояние в некотором смысле улучшилось. Оглядываясь в прошлое, Пастернак писал, что когда разгорелась война с ее реальными ужасами и реальными опасностями, с настоящей угрозой смерти, с ее проклятиями, сравнимыми с самой бесчеловечной фантазией, то они принесли понимание ограниченности волшебной силы мертвой буквы. Или, как заметил один скромный читатель газет, “чтение “Правды” после нападения Германии было страшным потрясением. До него вы могли просто считать все написанное чистейшей фантазией, но теперь оказались лицом к лицу с ужасной правдой. “Правда” описывала реальный мир”. Военные журналисты были на фронте вместе с солдатами и писали о них с такой степенью откровенности и точностью, что в предвоенное время об этом и помыслить было невозможно. Репортажи Василия Гроссмана о Сталинградской битве или гневные тирады Ильи Эренбурга были известны так широко, как ни одно, возможно, другое произведение советской журналистики. В этом отношении до некоторой степени было восстановлено доверие народа правительству.
Но полная свобода информации все же не допускалась. Вскоре после начала войны гражданам было приказано сдать свои радиоприемники. Дозволялись лишь громкоговорители в общественных местах: советское правительство не позволяло своим гражданам получать информацию немецкого радио и даже Би-Би-Си.
Колоссально возросли моральный дух и чувство национального единства народа, но не только эти факторы способствовали конечной победе Советского Союза. Дело в том, что сама политическая система во многих отношениях была хорошо приспособлена к требованиям военного времени. Как мы уже видели, даже в мирное время партия использовала военную риторику и многие партийные работники просто купались в атмосфере кампаний, наступлений и непредвиденных ситуаций. Но не следует и преувеличивать значение этого фактора. Чрезмерная авторитарность душит инициативу, потому система имела слабости, и особенно в вооруженных силах; было также соперничество за скудные ресурсы между различными ведомствами.
Тем не менее и партия, и государство в качестве машины, мобилизующей национальные ресурсы, действовали относительно успешно. Такое умозаключение вне всякого сомнения самоочевидно: не следует смешивать военную риторику со способностью воевать. Но, особенно в первый период войны с его многими непредвиденными случайностями, у партии была превосходная возможность быстро мобилизовать военные и экономические ресурсы, что само по себе могло спасти положение. Если немцы неожиданно подходили к городу, который только что считался глубоким тылом, очень быстро формировался городской комитет обороны. В него входили представители местного военного командования, городского совета, партии и НКВД. Комитет налаживал производство военной продукции на местных заводах и при ограниченных ресурсах (о проблемах, вставших в такой ситуации перед Хрущевым см. выше). Из рабочего населения формировалось ополчение, его пытались обеспечить оружием, а равно подготовить линии обороны и укреплений. Осенью 1941 г. положение было настолько серьезным, что формирования, не имевшие никакого боевого опыта и за одну ночь обученные кое-как управляться с винтовкой, посылались затыкать собой дыры в линии фронта.
Так, например, в Ленинском районе Москвы за первую неделю июля была сформирована дивизия народного ополчения, имевшая в своем составе 16000 добровольцев. Сюда пришли многие квалифицированные рабочие, и задача состояла в том, чтобы оставить их на заводах. Многие профессора явились в качестве добровольцев, скрывая при этом свои ученые степени. Они были недовольны, что вместо фронта их отправили на работу в тыл. Один из них, академик Б. А. Келлер, пожилой человек, настаивал, чтобы его личную машину реквизировали для нужд фронта. Новые воинские формирования состояли из людей, которые, как правило, никогда прежде не держали винтовки в руках. Одна из таких дивизий проходила недельную, подготовку в подмосковном военном лагере, который построили сами добровольцы. После этого их дивизия занимала позициина оборонительном рубеже под Малоярославцем, в 100 километрах к юго-западу от Москвы. Там их обучение было продолжено, одновременно они помогали сооружать укрепления. В середине сентября дивизия вошла в состав 33-й резервной армии и отправилась на фронт, где с самого первого дня была в боях.
