Несколько суток в пути проскочили незаметно. На станции Шелангер мы обнялись с Терентием Филипповичем и расстались.
Вот впереди и родная деревня. По всему чувствуется, что богатая весенними красками весна скоро уступит место красочному лету. Небо чистое, голубое.
— Арсентий, придержи повозку, — тихо сказал я соседу по деревне, который встречал меня.
Остановились на гребне невысокого взгорья, что в полкилометре от деревни. Охваченный сильным волнением, медленно обвел я глазами окрестность.
— Родная земля! Здравствуй, моя хорошая, здравствуй! — вырвалось из моих уст.
Я не мог смотреть спокойно на зеленеющие вдали справа и слева богатства нашего края: леса, луга, рощи… Над речкой Юшут тянется слабый туман. Удивительное зрелище! Должно быть, солнце, прогревая ее берега, выгоняет из них остатки весенней сырости.
За четыре года войны повидал я немало. Прошел, как и полагалось солдату, через многие лишения, чтобы снова вернуться к тебе, родной мой край. Вот, стоя на этом небольшом пригорке, я славно вижу широкие просторы родной страны. Подержал на ладони комок еще прохладной земли и, медленно сжав пальцы, раздавил его. Хороша наша земля! Там, где пронеслась война, она обильно пропитана кровью и слезами советских людей, начинена осколками мин, снарядов и бомб. В этих краях войны не было, но немало слез пролито и здесь. И сюда принесла война непоправимое горе. На полях слышны голоса только стариков, женщин и детей. Самые сильные и молодые пахари погибли на поле брани или еще не возвратились с фронта. Захирели изгороди; осели, приросли к земле хозяйственные постройки; посерели, заросли мхом крыши.
Не встретила меня, не обняла, не похлопала любовно по спине, как раньше, мать. Она умерла. Не пожал руки своей крепкой, мускулистой рукой брат Виктор, погибший под Ленинградом. Вышли встречать меня жена брата Пелагея с тремя маленькими осиротевшими детьми и родная четырнадцатилетняя сестренка Александра. Все они плакали, в том числе и четырехлетний мой племянник.
— Ты почему плачешь, Ромка? — спросил я его.
— Я думал, что ты мой папка, а мама говорит, что ты только дядя. — Потом вдруг вырвался из моих рук и побежал к тополю, что красовался перед нашим окном.
— Это мой папка посадил, не дам никому! — проговорил он как взрослый, обняв тополь.
Позже Пелагея рассказала:
— Ромка очень гордится папкиным тополем, охраняет его. Отгоняет палкой трущуюся об его ствол скотину.
Виктор посадил его весной сорок первого. Теперь же он, высокий и стройный, красовался перед окном.
Подул прохладный весенний ветерок. Трепещут на ветру еще не окрепшие листья. Кажется, что от дерева, как от светильника, струится нежный зеленоватый свет.
Не прошло и пяти минут, как меня плотным кольцом окружили односельчане. Обнимают и плачут. Только бородатые старики, обнажив седые головы, молча пожимали руки. Протиснулся сквозь толпу и наш старейшина — мудрый предсказатель всего житейского Пайберда Пайбердин. Его белая борода поредела еще больше, потеряла живой блеск. Сам он порядком осунулся, почти оглох.
— Ему пошел девяносто пятый год, работал в колхозе всю войну. Почти не пропускал ни одного дня, — шепнул мне кто-то.
— Здравствуй, Николай. Спасибо большое за победу над германцами, — сказал дед Пайберда и обнял меня. — Ты нам принес победу, принес счастье.
Его старческие водянистые глаза заблестели радостью. Это потому, как объясняли соседи, что за всю свою жизнь он не выкурил ни одной папироски, не знал вкуса водки.
— Главаря Китлера-то поймали аль застрелили? — спросил дедушка.
Когда я ответил, что не знаю, он помрачнел…
Многие пришли с похоронками в руках. В деревне (всего в ней было 29 дворов) 26 человек из 43 ушедших на фронт погибли, 8 — стали пожизненными инвалидами. Я не знал, как вести себя среди родных погибших, что говорить, поздравлять с победой или выражать соболезнование.
Меня тоже интересовало многое. Я узнал от сельчан о колхозе военных лет, о той огромной помощи, которую оказывал он фронту. Рассказывали они сообща, перебивая и дополняя друг друга. Лишь моя любимая девушка Маринка молча стояла в стороне, стесняясь подойти поближе.
Она стала еще привлекательней: по-детски сжатые пухлые губы, белокурые косы, уложенные венком на голове, те же широко открытые голубые глаза, но теперь они светились каким-то особым блеском. Не мог я не заметить, как часто поправляла она цветастый платок, подаренный мною перед призывом в армию.
Я сам подошел к ней. Взглянув на меня, Марина певучим голосом еле слышно проговорила:
— Здравствуй, Коля! — И опустила голову.
— День добрый, Марина Алексеевна, — ответил я, чувствуя, что краснею от избытка чувств. Она этого не заметила — не поднимала головы. Когда я уходил в армию, она была юной девушкой, работала дояркой в колхозе. Меня поражала тогда ее неуемная энергия. Любовался ее красотой, подвижностью. Она умела и работать, и плясать, и петь. Вот она какая теперь — настоящая невеста! Пять лет ждала меня — дождалась. Думаю: «Обниму же сейчас при всем честном народе». Уже протянул руки. Но она шепнула:
— Неудобно, милый, потом…
Следующий день своего пребывания в родной деревне я посвятил встрече с инвалидами Отечественной войны. Они пришли в еще не изношенных военных гимнастерках. Виктор Пайметов был в лейтенантской форме. На груди — орден Красной Звезды и медали. Награды сверкали и у других фронтовиков. Оказывается, за плечами каждого из них было немало-боевых подвигов. Например, Ион Максимович Максимов начал войну пулеметчиком 17 стрелковой дивизии под городом Великие Луки. В бою за этот город осколкам мины его тяжело ранило в ногу. Но Максимыч не бросил своего станкового пулемета. Истекая кровью, продолжал косить наседавшего врага. Вскоре потерял сознание. Вынесли с поля боя ночью. Вокруг его пулемета валялось около пятидесяти фашистов. Разумеется, уничтожил он это не один.
Аркадий Дмитриевич Майков первое боевое крещение принял в боях под Старой Руссой. В один из ненастных осенних дней сорок второго года, находясь с бойцом Костылевым в дозоре, он заметил подползавшего фашиста. Враг отказался сдаться в плен, начал отстреливаться, но его настиг меткий выстрел Майкова. Гитлеровец оказался корректировщиком. Он имел при себе сумку разноцветных ракет. Майков использовал их: забравшись на сосну, корректировал огонь нашей артиллерийской батареи. Фашисты, неся большие потери от огня батареи, начали искать наблюдателя и открыли огонь по нашей позиции. Во время перебежки на другой наблюдательный пункт Аркадия Дмитриевича тяжело ранило в ногу.
Нельзя было слушать без волнения рассказ участника трех войн Григория Сергеевича Сергеева. Он сражался на Ленинградском и Волховском франтах.
Шел кровопролитный бой за город Лугу. Во время атаки убило командира взвода. Тогда взвод в бой повел сержант Сергеев. Бойцы ворвались во вражеские траншеи, завязалась рукопашная схватка. Григорий Сергеевич расстрелял пятерых фашистов, но и сам был ранен в голову. После излечения опять был натравлен на фронт. Войну закончил в Венгрии, в районе озера Балатон.
Ветераны, поправляя то и дело свои гимнастерки и перебивая один другого, старались рассказать о своих послевоенных делах. Они сводились к тому, чтобы как можно быстрее залечить нанесенные войной раны. Говорили, например, где и какую культуру сеять, на каких делянках посадить лес.
— Коля! Теперь с Гитлером покончили, мы тут сумеем возродить наше общественное хозяйство, будь уверен! А ты служи, крепи нашу оборону! — воскликнув, потряс костылями Ион Максимович.
Время моего отпуска подходило к концу. Не мог я возвратиться в часть, не побывав на Юшуте.
В поддень, когда солнечные лучи уже ярко, по-летнему согревали землю, мы, несколько человек, в том числе и Марина, направились к близкой сердцу реке.
Юшут — в нежно-зеленом весеннем наряде. Кажется, намного похорошела река. Как приятен был свежий запах проснувшейся земли. Воздух наполнен чудесным ароматом обильно цветущей черемухи. Скоро медвяно запахнут и травы. Пять лет не бродил я по этим берегам. Подумалось: нет ничего дороже, чем наслаждаться такой красотой, вдыхать дивные запахи цветов, слушать пение птиц.
