Наше наступление продолжалось. Весь путь от Тихвина до реки Волхов был усеян трупами фашистов и множеством разбитой немецкой техники. Взорвано около полутора десятков минных полей врага. Немалые потери понесли и мы. Например, из тридцатьчетверок в боевом строю осталась лишь одна с номером «24» на башне. Освободили станцию, поселок Мыслино и десятки других населенных пунктов. В ночь на 17 декабря вплотную подошли к Пчеве.

— Атаковать село! — радировал командир полка.

Ежаков на своем Т-34 вместе с бойцами мотострелкового батальона А. Д. Санкова неожиданно для врага ворвался в Пчеву. Гитлеровцы яростно сопротивлялись. Убедившись в шаткости своего положения, стали поджигать уцелевшие постройки. Вскоре появилось около двадцати очагов пожара, стало светло как днем.

— Вася! Около церкви орудия! — крикнул Ежакову комбат Санков.

Вскоре от церкви осталось одно основание.

— Теперь надо взять в клещи, — предложил Ежаков. Сам левой стороной по огородам понесся вперед, расстреливая метавшихся фашистов. Улицы села были заминированы. Вражеские солдаты забрасывали дерзкий советский танк гранатами, противотанковыми минами. При этом от огня танкистов и мотострелков они несли большие потери.

Группу бойцов по правому флангу в тыл вражеской батареи повел политрук роты Тимофей Жовтонос.

— Товарищ старший лейтенант, в бане наши! — доложил комбату боец.

Санков побежал в сторону, откуда раздавались крики. Гитлеровцы загнали в баню около тридцати жителей села.

— Сволочи, бежали с факелами к нам, но наши пехотинцы всех их уложили, — со слезами радости и благодарности рассказывали освобожденные советские люди.

Вражеские орудия расстреляны, уцелевшие расчеты бросились к реке, но там их тоже встретили огнем. Тридцатьчетверка выскочила на освещаемый заревом берег реки.

— Впереди мины! — яростно крикнул механик-водитель Макаров и резко остановил машину.

Командир почти из-под гусениц вытащил две противотанковые мины. Отвернув аккуратно запалы, бросил их под откос. Но тут же совсем неожиданно раздался сильный взрыв. Видимо, обезвреженная мина ударилась об запал другой. Ежаков отделался множествам больших и малых дырок в шубе и ватных брюках.

Гитлеровцы бросились в сторону Киришей и на противоположный берег Волхова. Наши стрелковые подразделения устремились за ними. Через некоторое время впереди и на левом фланге развернулся бой, стало подниматься зарево пожаров.

Утро 18 декабря. Порывистый ветер гонит снежную пургу вдоль реки, пригибает низко ветви прибрежного тальника. Изрытая в ночном бою земля покрылась белым покрывалом, а над крутыми берегами реки стали образовываться острые откосы сугробов.

— Ну, что ж, товарищ Ежаков, попробуем проскочить на тот берег, — словно советуясь, обратился комбриг.

— Не выдержит лед, товарищ генерал, прежде надо бы усилить, — попытался возразить Ежаков.

— Что же делать? Война! Придется рискнуть, требует этого обстановка. Вон что творится на том берегу. Наши завладели плацдармом, а фашисты, как видишь, ерепенятся. Правда, не радует погода. За хорошей погодой знаешь кто гоняется?

— Бабы, товарищ генерал.

— Неужели они? Теперь слушай: в машине оставь механика, остальные пусть идут сзади танка на удалении, а сам — впереди.

— Понятно, товарищ генерал.

Тридцатьчетверка плавно тронулась. Метров пятнадцать прокатилась по льду, потом он треснул, и танк провалился под лед. Оказавшийся на обломанной льдине командир оказался в воде. Ежакова вытащили быстро. А голова механика-водителя появилась лишь через несколько секунд. Он был уже без сознания. В открытый люк механика хлынула вода, которая и вытолкнула Макарова через башню.

— Ничего, не расстраивайся, Ежаков. Ты тут не виноват, — успокаивал генерал. — Искупавшихся — немедленно в теплое помещение, на печку, и выдать по кружке водки! — распорядился комбриг.

Утонувший танк был вытащен через неделю силами экипажа водолазов и техников.

— Товарищ Косогорский, надо переправить легкие танки Олейника, — приказал Копцов.

Легкие танки второго батальона благополучно перебрались по льду через Волхов. Нанеся гитлеровцам большие потери, батальон занял станцию Андреево, тем самым намного расширил плацдарм. Захватчики неоднократно пытались сбросить наши подразделения с правого берега Волхова. Однако танкисты старшего лейтенанта Ивана Олейника вместе со стрелковыми подразделениями отбили все контратаки гитлеровцев. К полудню на вторые сутки бой почти стих. Во многих машинах израсходованы боеприпасы, их надо было пополнить. Тем временем подвезли горячий обед. Экипаж, примостившись около танка под густой елью, собрался на обед. Башенный стрелок Гарин стал открывать банку с тушенкой. Политрук роты, невысокого роста, красивый, всегда улыбающийся парень Владимир Дугин, налив каждому по сто граммов водки (по положенной норме) в крышки от котелков, сказал:

— Товарищи, сегодня нашему Григорию Анатольевичу Гарину исполнился двадцать один год. Поздравляем его с днем рождения и желаем…

Но тут метрах в двадцати разорвался вражеский снаряд. Все растянулись в танковой колее.

— Живы? — тревожно спросил Олейник.

Все подняли головы. Изо рта прислонившегося к ведущему колесу танка Гарина шла кровь. Около валялась крышка от котелка. Он, неестественно улыбнувшись, тихо прошептал:

— Теперь Гарин Родину не защитит, — и уронил голову…

Казалось, не только около танка, но всюду воцарилось безмолвие. Несколько минут стояли посуровевшие танкисты, смотря на боевого товарища.

— Нет нашего Гриши. А у него под закрытыми глазами появились янтарные бисеринки слез, — тяжело произнес комроты Олейник и вдруг отвернулся. Отвернулись и другие.

Погиб тот самый, который мог всегда пошутить, спеть и рассказать что-нибудь веселое. Это был мужественный, сибирской натуры человек.

— Огненный был комсомолец, — сказал Николай Мощенко. — И какой смертью погибнуть ему пришлось! Он бы со временем наверняка совершил героический подвиг. Ведь у него каждая кровинка лезла в самое пекло боя. Был он смелым и находчивым.

— Прощай, Гриша. Мы за тебя отомстим фашистам сполна. Клянемся отстоять Родину, — тихо произнес политрук.

Не успели решить, где похоронить, прибежал почтальон:

— Гриша, пляши — тебе письмо! — простуженно прохрипел он. Но, заметив суровый вид танкистов, притих.

Письмо пришло Гарину от его «пригожей». Так он называл свою невесту.

— Давайте прочитаем, — предложил кто-то.

— Читать чужие письма не годится. Положите ближе к его сердцу, в левый карман гимнастерки, — строго сказал Олейник.

Танкисты, заправив свои машины боеприпасами и горючим, сначала потеснили рвавшихся к реке гитлеровцев, а затем завяли оборону в засадах.

19 января 1942 года. Обычно перед строем говорят о делах и задачах в подразделении. Но на этот раз старший лейтенант Олейник, построив впервые за несколько месяцев боев свою роту, проговорил:

— Посмотрите, товарищи, какой выдался сегодня денек. На что ни посмотришь — красиво: солнце, не холодно и не жарко, кругом тихо и бело. Это все наша родная природа…

Действительно, всю ночь свирепствовала метель, а на утро — абсолютное безмолвие. Макушки могучих сосен почти голые, а вот ели и лесная молодь оделись в легкие белые шубы. На полянах, опушках, оврагах выросли вихрастые сугробы.

Олейник повел свою роту на общее построение. Ведь у танкистов и мотострелков сегодня праздник — приехал для вручения воинам правительственных наград Член Военного Совета 4-й армии дивизионный комиссар И. В. Зуев.

Старшему лейтенанту М. Е. Пятикопу, политруку М. К. Кузьмину, младшему лейтенанту М. В. Зайцеву и сержанту А. И. Ращупкину Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 декабря 1941 года было присвоено звание Героя Советского Союза.

— Я восхищаюсь вашим безграничным мужеством… — сказал комиссар, вручив награды.

С ответным словом выступил замкомбрига П. П. Павлов. Он заверил, что личный состав бригады и впредь будет самоотверженно защищать Родину, проявляя героизм, до полного изгнания гитлеровских захватчиков.