Право, не знаю, как я вел машину домой. При нормальных обстоятельствах мы бы, конечно, оставили ее у кабачка и взяли такси, но Рой ударил в уборной офицера территориальной армии, и мы сочли за благо поскорее убраться восвояси. Рой, человек обычно спокойный и тихий, стоило ему выпить больше восьми кружек, впадал, по выражению Чарлза, в состояние «я тебе покажу!». Чарлз тогда немало намучился с ним в машине: он почему-то непременно хотел раздеться донага, и Чарлз сумел остановить его, лишь ударив как следует по скуле. После этого он стал вполне нормальным, если можно считать нормальным состояние, когда человек то плачет, то ругается. Сам я находился в той стадии, предшествующей полному опьянению, когда рассудок понимает, что ты пьян, пытается контролировать твои движения и восприятия, но обнаруживает, что они запаздывают на несколько секунд. Ночь была словно огромный зверь, от которого так и пышет жаром, и чудилось, что этот жар зримо подымается от земли. А дорога оказалась скользкой: дважды машину заносило очень сильно, и самым скверным было то, что меня совершенно не трогало, удастся мне выровнять ее или мы разобьемся насмерть. Мне даже почему-то нравилось вот так рисковать своей шеей.
Когда мы въехали в Камли, дождь уже кончился. В воздухе стоял запах мокрой травы и ночных цветов; светила луна, холодная и далекая, как крик совы.
– Бог умер! – внезапно заорал Рой. И тотчас снова захныкал.- Там было двое офицеров. Я только сейчас вспомнил. Я ведь не того ударил, господи прости!
– Последняя стадия,- заметил Чарлз.- Слезливое раскаяние.
– Я не хочу показаться назойливым,- сказал я,- но почему ты ударил его?
– У него был Военный крест,- ответил Рой.
– А у тебя белая горячка,- сказал я.- Зачем надо было избивать бедного парня?
Тебе же не дадут медали за то, что ты расквасил ему нос.
– Нет, вы только посмотрите на него!- воскликнул Чарлз.- Настоящий шизофреник, стоит ему выпить. Злится из-за того, что заслуживал медали, а его обошли,- так по крайней мере ему кажется. Если уж на то пошло, так бить этого парня по морде надо было мне. Ведь я в свое время укокошил по меньшей мере сорок япошек, не считая ту образину, которую сбил в Калькутте. А какую благодарность я за это получил? Никакой. Кто-нибудь признал мою верность долгу, мое презрение к опасности? Никто. Ну и что же, я горюю по этому поводу? Ничуть. Только радуюсь, что сдохли сорок япошек, а не я.
– Ты не понимаешь,- сказал Рой.- Я был сержантом. Я не знаю, что сделал этот капитан, но если бы я сделал то же, они бы не дали мне Военного креста. Я получил бы медаль.
– Потому что существуют разные сорта храбрости,- сказал Чарлз.- Одна – сержантская, а другая – офицерская. И не ломай себе над этим голову, сержант.
– Слишком он из-за этого волнуется,- заметил я.
– Уж лучше так, чем совсем не волноваться,- икнув, сказал Чарлз.- Неважно, что волнует нашего друга, и неважно, что его поступок был глупым мальчишеством, даже если бы он и ударил того, кого надо. Важно то, что он увидел несправедливость и не остался к ней равнодушен.
Тут машину снова занесло – мы как раз поворачивали на дорожку, ведущую к нашему коттеджу,- и я был слишком занят, чтобы ему ответить. Когда мы подъехали к крыльцу, Рой уже спал мертвым сном; мы расстегнули ему воротничок и уложили на диване в гостиной, и тогда Чарлз возобновил свою атаку.
– Хочешь ужинать?-спросил он.
– Я ложусь спать. Подо мной пол ходуном ходит.
– Лучше съешь чего-нибудь, а то еще у тебя начнется алкогольное отравление.
Он прошел на кухню, дважды чуть не упал, споткнувшись о собственную ногу, и поразительно быстро вернулся, неся чайник и тарелку с сэндвичами из консервированного мяса.
Он придвинул стул, сел на него верхом и уставился на меня.
– Ты не женишься на Элис,- сказал он и откусил большой кусок от своего сэндвича.- Хоть я и очень признателен ей за то, что она оставила нам всю эту чудесную сду.
– Кто говорит, что я не женюсь на ней?
– Я.- Он снял очки. Без них его глаза казались более тусклыми, большими и холодными; его добродушная красная физиономия стала суровой.
– Запомни раз и навсегда,- сказал я.- Я люблю Элис. Она любит меня. Я счастлив с ней. И не только в постели.
– Любишь? Ты употребил странное слово. Что бы сказала твоя тетя Эмили, если бы ты пришел к ней и сообщил, что любишь замужнюю женщину, которая на десять лет старше тебя?-Он сделал большой глоток чаю.- Ее бы стошнило, непременно стошнило.
– Ты не можешь понять. То, что у нее есть муж, не имеет никакого значения. Он не любит ее, и она не любит его…
– Да,- сказал Чарлз.- Конечно, не любит. Но он ее содержит. Ты же сам говорил, что у нее нет своих средств. Все эти консервы в кладовой, эта бутылка виски, этот серебряный портсигар, который она подарила тебе,- все это на его деньги.
– О господи,- с отвращением вздохнул я,- не читай ты мне морали. Он от этого не разорится.
– Да не в этом дело, дурак. Раз она поступает так с ним, она будет так поступать и с тобой.
Я вскочил на ноги.
– Я изобью тебя.- Меня мутило, и я готов был убить его; кровь стучала у меня в ушах, а во рту был какой-то противный сладковатый привкус.
Чарлз усмехнулся.
– Не надо, Джо. Это не поможет, поверь мне. К тому же ты прекрасно знаешь, что я говорю правду.
Я промолчал и медленно обошел комнату, словно составляя для судебного пристава опись того, что в ней находилось: жесткие стулья, диван с волосяной набивкой, досчатый стол, радио – отдельно приемник и отдельно динамик, большая радиола, застекленный книжный шкаф.
– Кому принадлежит этот дом? – спросил я.
– Одному актеру. Приятелю Роя. Он сейчас получил работу и решил пока сдать коттедж. А почему ты спрашиваешь?
– Да так. В нем иногда чувствуется что-то странное. Холодное.
– Говорят, что здесь водятся привидения. Это же край черной магии. Ты, конечно, это не заметил. Ты был совсем заворожен ею.
Я налил себе чашку чая и обеими руками поднес ее ко рту. Рой принялся храпеть – его храп и вздохи сливались с неумолчным шипением спиртовки.
– Двадцатишестилетний мужчина может жениться на шестнадцатилетней девочке,- сказал Чарлз.- Ему завидуют, и только. Посмотри на все светские браки: женихи – под тридцать и тридцать пять, а невесты – не старше девятнадцати. И состарившиеся герои экрана тоже покупают себе молоденьких невест с глазами, как звезды. Случается, что мужчина ради денег женится на женщине старше себя – его награждают различными неприятными прозвищами, но не все ли ему равно, если денежки у него в кармане? Люди нашего класса женятся на женщинах своего возраста, что, вероятно, самое разумное. Но ты хочешь избрать наихудший вариант. Ты хочешь жениться на женщине, которая старше тебя и у которой нет денег. Все это было бы достаточно скверно, окажись она свободной, но в довершение всего тебя протащат через грязь бракоразводного процесса.
– Но у него есть любовница,- возразил я.- С Элис он не расходится только ради приличия.
– Господи, дай мне терпения! У него куда больше денег, чем у тебя, милый, и он гораздо умнее тебя. Что бы он ни вытворял, его не поймаешь с поличным. И кстати, ты получил большое удовольствие, купаясь с ней голышом?
– Я никогда тебе об этом не рассказывал.
– Ты вообще мне многого не рассказывал. Вот почему я знаю, что ты смотришь на ваши отношения серьезно. Я получил полный отчет о том, что вы выделывали на пляже. Вчера, в деревенском кабачке. И от такого древнего старца! «На ней была только розовая купальная шапочка,- сказал он.- Так она и ее сняла». Вы, конечно, доставили старцу большую радость на склоне лет: у него даже лицо посинело от волнения, когда он мне все это рассказывал.
– Я чувствую себя, как оплеванный,- медленно сказал я,- но в остальном не вижу, что из этого следует.
– Ты что-то сегодня совсем отупел. Если мйстер Эйсгилл захочет развестись с ней, что ему стоит нанять сыщиков и проследить за вами? Достаточно будет и ваших каникул в коттедже, но для большей верности они, конечно, откопают и моего старца. Ну, представь себе все это. Представь себе вашу историю в изложении воскресных газет! Посмотри фактам в лицо, Джо. Этого тебе не выдержать. Ты не принадлежишь к тому классу, где скандал – лишь приятное событие. Ты будешь сломлен.- Он посмотрел в сторону и сказал тихо: – И ты причинишь большое горе многим другим людям. Людям, которые желают тебе только добра.
