— Ах, — говорит женщина, смеясь и трогая щеки сухой чистой ватой, — «извозчики-то на что»?

Отходит к окну, смотрит вверх, вытирает стекло.

— Ослепнешь, — говорит она. Снова долго смотрит, поворачивается. — Да, да. Раньше или позже, но каждый год приходил первый снег. Мальчишки радовались, а матери боялись, чтоб дети не простыли.

— Босиком бегали, а крепче были, — говорю я и злюсь неизвестно на кого. — Смотри, сейчас одеты, обуты прекрасно, а без конца болеют, совсем хилый народ…

— Все-то ты знаешь, — иронически замечает жен щи на. — Скажешь, сидели на печке, одни лапти на всех…

— Зато весной…

— Да, весной. Весной, да. Им снова радость.

Мех на воротнике высох и потрескивает, когда она проводит по нему ладонью.

На окне как будто легкие кружевные занавески.

Снег все гуще.

К вечеру светлеет.

* * *

… И оказывается, эта томность, это изображение разочарованности, весь набор интеллигентного кокетства — все это оказывается обыкновенной человеческой усталостью.

— Никаких нервов не хватает, — говорит она и виновато улыбается.

И я вижу — не врет: замотана’ до последней степени.

А минуту назад думал: игра.

— К вечеру я буквально труп, — говорит она.

Я беру ее на руки и несу в спальную комнату. Пока иду коридорами, она засыпает, и тело ее, тяжело обвисшее, становится легким.

Около окна стоит девочка и смотрит вниз, на белое дно двора. Девочка слышала наш разговор. Спрашивает:

— «Слово о полку Игореве» — первая русская книга.

А какая будет последняя русская книга? Слово о другом полку?

Ночью я выхожу на балкон и не могу понять, исчезает луна или зарождается. То ли туман, то ли такой насыщенный воздух.

Тепло. Снег тает.

Не пора ли нам, братия, начать старыми словесами новую повесть?..