Позади меня послышались шаги, это был Северус. Естественно, из-за наших недомолвок мы бы опять устроили скандал.

Жаль, что нельзя вернуться в тот день и закричать самой себе: «Остановись, глупая!»

Ублюдок, как же я его ненавидела тогда. Ты там, наверно, уже и забыл, но я все-все помню! Если ты не помнишь, то ты настоящая скотина!

Если верить Соломону, ревность стара как мир и неотступно следует за любовью.

У всякой ревности, ей-богу, есть причина, но есть один неписанный закон… Когда не верит женщине мужчина: не верит он не ей, в себя не верит он…

С моей стороны было глупо воспользоваться ревностью Северуса, но меня это только подзадоривало.

Когда Северус увидел меня в объятиях Сириуса, я даже представить боюсь, что творилось у него в голове. Что он чувствовал тогда? Но он знал, что я не его собственность, не девушка, тем более не жена, на что он рассчитывал? Его ревность, по крайне мере, была безрассудной.

Тогда винить себя не давала мне моя гордость и убеждение того, что я свободна. Я даже и представить не могла, что эта ревность приведет к краху всех чувств Северуса ко мне.

Ревность у мужчины складывается из эгоизма, доведенного до чертиков, из самолюбия, захваченного врасплох, и раздраженного тщеславия, я его сама довела до всего этого.

— Все это из-за тебя глупая девчонка! — крутились брошенные слова Северуса.

Как же это было мучительно слышать от него: «Я больше не люблю тебя, ты мне безразлична. Более ясно я не могу сказать».

Ну, вот и всё, добилась! Хотела положительных эмоций, прошлых ощущений, былой любви наконец… Но не получилось!

Я не должна рыдать, я не должна просить. Я не должна делать ничего такого, что может вызвать его презрение. Он должен меня уважать, даже… даже если не любит меня.

Но я-то люблю его. Я любила его многие годы. А любовь не может в одну минуту превратиться в безразличие. Я злилась оттого, что он мне говорил, и стала играть по его правилам, швыряя ему те слова, которые было больно слышать не только ему, но и мне.

Да, он грубый, коварный, на него нельзя положиться: вкладываешь ему в руки тупой нож, а он в самый неожиданный момент вдруг превращается в острую бритву. И все-таки присутствие Северуса придает бодрости, как… совсем как стакан виски!

Хотя не один он так беспощаден ко мне.

Но я не буду, только в последний раз посмотрю в глаза своего безмолвного Бога, испытаю в одно мгновение всю боль и безысходность, страдание и кошмар бессонных ночей. А затем отвернусь и уйду навстречу рассвету и новому дню. А впрочем, я слишком часто обещаю себе это сделать, хотя каждый раз меня охватывает бессилие, и проливаются слезы желания, слабости и разочарования.

И теперь кто-то сказал, что у меня на Губах Кровь. Может, потрескались от зимних морозов, может, искусаны в приступе безнадежной злости.

Холодный ветер приходит ночью.

Когда ты выжат и обесточен.

Бумаги раскиданы на полу, присланные через сову.

Настанет утро, и все по новой.

И как теперь разорвать оковы?

В порыве память не стереть. Пусть все как есть.

Дай надежде догореть.

По струнам пальцами небрежно.

Я буду здесь, помнишь, как и прежде.

И лучше запятой, чем точкой… Пока мне есть, о чем жалеть!

Времени осталось мало.

Как нам отмотать сначала?

Ответа не нашли, почему разорваны струны твоей души?

Искали выход, упали в пропасть.

Остаться чувствам мешала гордость.

Не гаснет свет, накаляя громкость.

И каждый сам, от чего же ломка?

Никто из нас не свободен, разве.

Зачем же память упрямо дразнит.

По струнам пальцами небрежно.

Я буду здесь, помнишь, как и прежде.

Знакомый почерк на пергаменте.

Я груба очень, и молчалив ты.

Идти вперед и не обернуться.

А вдруг опять наши дороги сойдутся.

Я взрослая девочка, впервые в жизни, лежа в темноте, плачу от того, что в первый раз за долгие годы вдруг поняла, как мне не хватает Северуса. Я вдруг почувствовала себя деревом без корней, которое может опрокинуть любой сильный ветер, любая непогода. Лежа, я живо представила себе, как было бы замечательно, будь он сейчас рядом. И, может быть, первый раз в жизни так остро ощутила, как он мне необходим! Как он нужен мне, как же я люблю его! И так захотелось, чтобы он в ответ меня обнял. Северус, ты не хочешь нестерпимо вновь почувствовать себя таким любимым и нужным? Нужным по-настоящему? Почему ты меня не любишь?

Не спрашивайте меня, да я пьяна!

Пьяна его я запахом и вкусом,

И выпью сотню раз еще до дна,

Его слова, чей градус явно с плюсом.

Наверно, я уже схожу с ума…

Серьезный и при этом очень милый,

А вспомнив еще раз его глаза…

О черт возьми! Какой же он красивый!

Не спрашивайте меня, я им больна!

Его касанье — тут же лихорадка,

И отказать уже я не вольна,

Да и зачем? Ведь на губах так сладко…

О чем мечтаю ночью, перед сном?

Конечно же о нем, и даже утро

Не может спорить с внутренним огнем,

Желанье изнутри сжигает будто…

Увы, меня нельзя уже спасти,

Я душу, сердце, всё ему открыла…

Открыла для неистовой любви,

А нужно ли оно — спросить забыла.

Сотри мои чувства, уничтож их, разочаруй меня, прошу, чтобы и в сторону твою не посмотрела…

Убить мечту. Отпустить. Не ждать тебя. Больше не любить… Как хочу, но как… Как все забыть?!

Или просто люби… Хоть в мечтах своих будь со мной…

Я осталась совсем одна в этом мире. И я решила, если мне суждено жить в печали — можно хотя бы окружить себя прекрасными вещами, и пускай со мной будет мужчина, которого я ни капли не люблю. Меня манила тьма, которую я ощутила в его сердце. Я мечтала однажды потеряться в ней…

— Кончай с этим, ясно? — твердо сказал себе я. — Разговоры с самой собой — первый признак сумасшествия.

Мы в очередной раз с Северусом наговорили кучу гадостей друг другу, я была в бешенстве и стала швырять в него книги, которые попадались по пути.

— Что здесь происходит? — раздался голос Альбуса.

— Это все аристократическая кровь, дает о себе знать! — произнес Северус и скрылся за дверью.

— Прощу, дорогая моя, не будь такой жестокой, — попросил Альбус. — Я понимаю, что у вас с Северусом разногласия, но будь мудрее.

— Лучше слыть жестокой, чем слабой, — раздраженно произнесла я.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Адрианна, — очень тихо произнес Альбус.

— Нет, не понимаешь, — сказала я неожиданно громким и сильным голосом. Во мне взметнулась безудержная ярость. — Отец ничего не понимает в моих чувствах!

Я повернулась спиной к отцу и упрямо уставилась в окно. Вдалеке белел школьный стадион.

— Не надо стыдиться своих чувств, моя дорогая, — снова послышался голос Альбуса. — Наоборот… в том, что ты способна ощущать такую боль, заключена твоя сила.

Я чувствовала, как ярость жжет меня изнутри, пылая в ужасной пустоте, наполняя желанием покарать отца за это спокойствие и эти ненужные слова.

— Ах, вот как — моя сила? — мой голос дрожал, а сама я не отрываясь смотрела на школьный стадион, уже не видя его. — Да тебе-то… ты-то откуда знаешь?

— Чего же я не знаю? — невозмутимо спросил Альбус.

Это было уже чересчур. Я обернулась, дрожа от ярости.

— Давай не будем обсуждать, что я чувствую, договорились?

— Адрианна, твои страдания доказывают, что ты остаешься человеком! Боль — удел человеческий…

— Этот дерьмовый мир — преисподняя, и мы в ней живем, — взревела я и, схватив с ближайшего высокого столика хрупкий серебряный прибор, швырнула его через всю комнату — он ударился о стену и разлетелся на сотни крошечных кусочков. Несколько портретов вскрикнули то ли от гнева, то ли от испуга, а портрет Армандо Диппета обронил: «Ну и ну!»

— Плевала я на все! — закричала уже я, хватая луноскоп и отправляя его в камин. — Я больше не могу, довольно, надоело, мне теперь все равно!