Королевский титул был Алисе этой дан,

И никто не верил, что ее слова — обман.

Несопоставимость сопоставимого. Жизнь улыбается, когда они спускаются. Жизнь смущается, как юная леди, впервые приглашенная кавалером на первый в ее жизни танец.

Саша переплетает пальцы их рук, тянет к себе, вовлекая в завораживающий танец под звуки разрушающего, горящего мира.

Но боялась дико, что увянет красота,

И разбила зеркало свое Алиса та.

Только страх с осколками прокрался в сердце к ней,

Пожирая ее душу до скончанья дней.

Танец с Жизнью продолжается. Он кружит ее, наклоняется и поет чуть ли не в губы. А она, стерва, смеется в голос, словно он покачал ее на качелях.

Улыбка все шире.

Глаза все темнее.

Смерть заполняет собой этот мир, пока эти два живых существа танцуют.

На его лице появляется черная трещина, рассекающая его всего пополам. Одна его сторона темнеет, а другая светлеет. Тем самым он становится как Инь и Ян в одном целом.

Фарфоровое тело и фарфоровая душа, зажатые неделю тому назад под одеялом, просят у меня тепла и помощи. И я грею. Грею, потому что…

Потому что таких, как он, много. И они себя ненавидят и любят. Потому что они — новое поколение, которое должно держать этот мир. Старики могут читать мелкоте нотации о том, что они неправильно ведут себя, живут не так. Могут говорить все, что угодно, но так или иначе, должны смириться, что они — дети революции. Они те, кто должны уничтожить или спасти этот мир. И сейчас в них плещется белая и черная кровь. Молоко и гудрон. И им предстоит выбрать одну из сторон, ведь у детей революции никогда не получится совместить обе стороны, как это делали мы.

Это не то поколение. Не то воспитание.

А он, допевая последние строки песни, выглядит как афиша с крупным заголовком «ТРУДНО БЫТЬ МОЛОДЫМ».

Действительно, трудно. Молодость — это не промежуток между отрочеством и взрослой жизнью. Молодость — это выбор. У тебя в кармане пятьсот рублей, и ты, стоя перед кассой, должен решить, на что потратить эти деньги. На зажигательный рок-концерт, на скучную оперу, на шикарный блокбастер в кинотеатре или же на еду. А, может, вообще пойти домой, отложить эти деньги на потом, проваляться в комнате с четырьмя пустыми стенами. Это, собственно, и есть молодость.

Этим бедным детям не очнуться ото сна,

Пятую Алису ждет волшебная страна.*

И тут они прерываются. Саша заканчивает песню, возвращаясь ко мне.

— Курить, — после минутного молчания говорит он. Дергается с места, бросает на меня испуганный взгляд, словно потерялся. Евгений, стоя у стула Смерти, прикрывает пальцами затухающий огонек свечи:

— Ну надо же! — восклицает он, смотря на Сашу. Однако Птич не обращает внимания на них троих, продолжая смотреть то под ноги, то на меня, отыскивая сигареты в кармане.

— А что, — грубым голосом говорит Саша, обращаясь то ли к Жизни, то ли к Смерти, то ли к Евгению, — на тот свет одежда переносится, а сигареты нет?

— У нас обычно не бывает таких потребностей, — Смерть убирает назад длинные черные волосы и поднимает вверх тощую руку. — Но ты можешь поискать их у Олега.

Я мотаю головой, пытаясь соврать, что я не курю и с собой подобный инвентарь не ношу. Но Смерть лукаво улыбается, всем своим видом, взглядом, действием как бы намекая, что я не прав.

Прекрасно помню, что начал курить из-за него. Таскал с собой иногда зажигалку, сначала чтобы просто дать ему прикурить, а потом дымил по три штуки в день с ним, чтобы на эти пару минут насладиться присутствием Птича.

Саша протягивает руку, ожидая сигарету. Лезу в карман джинсов, доставая оттуда пачку. Вытаскиваю одну, протягивая ему. Он ловко хватает ее губами.

Евгений подносит свечу, чтобы нам было от чего прикурить. Но свеча эта такая противная, что красный огонек никак не разжигает сигарету.

За столько времени пребывания в мире живых, курить я нормально так и не научился.

Саша, осознавая, что ему придется еще дольше мучиться с сигаретой, хватает меня за отросшие пряди, заставляя придвинуться к нему. Его пальцы опускаются мне на шею и, аккуратно придерживая меня, кончиками пальцев обжигая кожу, он закуривает от моей сигареты.

Наши лица слишком близко.

За все это время я ни разу с ним так тесно не контачил. Максимум, что он мне мог дать, так это объятья перед сном.

Я прикрываю глаза, думая о чем-то приятном.

Вся эта процессия длится несколько секунд. Наш с ним первый и такой своеобразный поцелуй. Не хочется шевелиться, дышать, думать, смотреть. Я реально мертв и ловлю кайф от того, что этот человек прикуривает от моей сигареты.

Чувство неповторимое. И уже не важно, пялится ли на нас удивленная Смерть, улыбается ли Жизнь, сверкая радужными глазами, восхваляя любовь и род человеческий, который она сотворила.

Пальцы его от прикосновения ко мне становятся горячими. Он отстраняется, выпуская дым:

— Я все. Спасибо.

Примечание к части Здесь Птич исполняет перевод Vocaloid - Жертвоприношение Алисы.

  -4-

Кто танцевал хоть однажды, то знает, что двигаться телом — это пропитываться музыкой. Она как бы проникает в вас, и вам уже сложно противостоять. Бывают задорные песни, от которых хочется пуститься в пляс. И уже совершенно не значит, полны вы или худы, красиво двигаете руками или похожи на паралитика. Главное, что музыка вместе с холестерином плавает у вас в крови.

Кто танцевал профессионально, знает, что танец — искусство. А искусство создается через боль, пот и кровь. Сначала ты испытываешь боль в мышцах от первого занятия, потом от неудачно выбранной в первый раз обуви.

Но главное не это. Главное то, что твое удовольствие от танца падает ниже. Ты не можешь дергать руками, как паралитик, потому что тем, кто смотрит, вряд ли такое понравится. Удовольствие — делать что-то новое. А тут действия заучиваются наизусть, как «Я вам пишу, чего же боле». Поэтому удовольствие от танца превращается в удовольствие от проделанной работы и радости, которую ты доставляешь тем, кто смотрел твое выступление. На сцене ты маленькая птичка. И хорошо, если ты похожа на меня: сорок пять килограммов счастья при росте сто шестьдесят сантиметров.