Семен ждал ответа. Китаец выдержал паузу, затягиваясь сигаретой.

– Нет, лапуля. Пароход отчалил.

– Что нет?

– Просто нет, – повторил Тео и двинулся следом за отцом. Это было не прощание, вероятно, ему еще предстоял разговор с ними, но позже.

От быстрого шага на нем развивались белые траурные одежды.

– Будь же серьезным!.. Мы не можем просто так найти тебе замену! У нас нет времени на это! К лету у нас уже должен выйти новый альбом!

– Тео такой же, как его брат. Хочет восстановить справедливость, – донеслись до него слова Огнецвета. – Полагает, что как ни бейся, а Западу никогда не понять Восток.

Спустя три четверти часа в главную залу вынесли противень с загнутыми вверх ручками для удобства перемещения. На нем лежали останки Ли Ян Хо. Горячие прах и пепел. Подождали, пока они остынут. Сопровождая свои действия ритуальными словами, горстями пересыпали останки в мешочек из красного бархата. Плотно завязали. Сюда же была доставлена деревянная урна, довольно простая, но она как бы вмещала в себя аккуратность, простоту элементов и красоту. Она словно показывала на незначительность всей суетности бытия и тому подобного. Урну открыли, на середину дна и по углам разложили монеты, опустили теплый мешочек. Молитвенные слова, произнесенные во время этого действа, всколыхнули внутри маленький ураган. Их читали слаженно, делая интонацию и голос зыбкими – голос мог в любой момент сорваться на крик или совсем затихнуть – и в то же время пронзительными. Тео всегда думал, что приговариваемые во время обряда слова должны произноситься тихим голосом, почти что шепотом, но сейчас он слышал нечто, исполненное страсти и ликования, даже какой-то безликой силы.

Впереди ехал автомобиль с Ческой и урной, за ним вереница машин, до отказа набитых народом, особенно запоминающимися были низенькие бабушки в складках своих огромных кимоно, сидящие на задних сиденьях и переговаривающихся через окна с пожилыми китаянками из других машин.

Предполагалось хоронить на месте смерти, но в данном случае – это было невозможно. Тео и Ческа молчали. Пускай будет всем известно только то, что Ли Ян убил какой-то иностранный маньяк в далекой иностранной стране. Тогда решено было ехать на поле, на краю которого ветшал семейный склеп, окаймляемый ветрами. Семейная часовня, алтарь, где поминались духи предков. Тео решил, что эта земля, вероятно, когда-то принадлежала семье Шенг. Раньше не строили крематориев и хоронили в деревнях, на полях – кому как позволяло материальное положение. Там же возводились и семейные часовни. В их семейной часовне, как знал Тео, не было ни урн, ни костей, только аромат раскуриваемых палочек и дымок. Само вместилище духов находилось на границе поля, в тени леса. Осенью эти места настоящее «царство петушиного гребня»: багряный, винно-рубиновый, тициановый рыже-красный, кармино-красный, ализариновый манговый.

Начиналась последняя часть обряда захоронения.

Привезли чучело для сжигания. Ли Ян, как и Тео родился в год кролика, поэтому чучело следовало покупать в виде кролика. Тео готовился швырнуть в ритуальный костер последнее упоминание о «жизни до». Сатин тоже родился в год кролика, и это было бы очень правильным: сжечь его браслет в этом костре.

Если бы церемония проходила на кладбище, всё выглядело бы несколько по-другому, там и печи для сжигания имелись, и необходимо было бы собрать предметы обихода, которыми при жизни дорожил умерший, только уменьшенные копии.

Но нет. Мужчина, приглашенный на роль, по всей видимости, священника, прочел какие-то сутры. Тео следил за ним в полглаза. В костер поместили «деньги», отведенные для этого огненного обряда, другие церемониальные предметы. Наконец, прощальные слова были произнесены, урна убрана в склеп, чучело кролика сожжено.

Смотря на пылающий костер, Тео теребил браслет, двигая его вверх-вниз по запястью. Незаметно стянул с руки, сжал пальцами гладкий позолоченный ободок, нагретый в горячей ладони, очертил украшающую его гравировку. Наверное, на лице появилось слишком сосредоточенное выражение, и отец ободряюще похлопал его по плечу. Нужно просто выбросить. Тео споткнулся взглядом о Лим-Сиву, тот ослабил узел своего изумрудно-зеленого галстука. Его жена, ни на секунду не прерываясь, смотрела на огонь, завороженная и плененная его совершенством.

Люди начали расходиться. Никто не оглядывался.

После того, как были привязаны к веткам деревьев белые цветочки, состоялся поминальный обед. К вечеру пошел дождь.

========== Глава VII. Око за око ==========

В столовой-предбаннике, которой служила застекленная веранда, часы показывали 7:34. Новая школьная неделя, за окном мрачное утро, в любой момент готов зарядить дождь.

К Фрэе перед занятиями зашла её школьная подруга узнать, в порядке ли она после землетрясения. Бернадетта была семнадцатилетней девушкой с лицом ангела и копной огненно-рыжих кудрей. Дождливо-серые глаза напоминали о каменных фигурах, хранящих свои грустные секреты десятилетиями. Её мысли казались такими же невинными и прекрасными, как и её светлое личико, это была русалка, которая не знала о своих чарах, продолжая оставаться чистым созданием из мира света и любви. Так привыкла думать о подруге Фрэя. Несмотря на то, что Бернадетта являлась католичкой и, когда её мать была в городе, исправно посещала церковные службы, их дружбе ничто не могло повредить. Родители девушки были в разводе, отец всю жизнь прожил в Кеми, а мать – уроженка Лондондерри [город на севере Ирландии]. То ли взгляды на жизнь не сошлись, то ли дело было в разном темпераменте, но развода избежать не удалось, и Берни осталась с матерью. Женщина по специальности была археологом и часто оставляла дочь либо с бывшим мужем, либо с его родителями, проживающими в Финляндии. Но когда отец запил, их с Берни встречи прекратились.

У девушки был крупный, прямой нос и желтоватые брови, из-за которых она комплексовала. По мнению Фрэи, эти черты исключали Берни из числа скучных красавиц.

За стенкой, в гостиной спал Янке, поэтому девушки старались не шуметь. Они открыли окно, чтобы впустить свежий осенний воздух на веранду и завтракали мясом из духовки. Фрэя между делом наносила макияж, в отличие от подруги ей мало было довольствоваться стараниями природы. На лице же Берни она еще ни разу не усмотрела штрихов косметики.

– Слушай, она теперь у вас так жить и будет? – спросила Бернадетта. – Эта новоявленная родственница, Катри, она похожа на девушку-трубочиста или на дочь кузнеца, которая целый день проводит у печи.

Имя Катриина Салмела в скором времени должно было стать новым именем Янке. Последней удалось выжить после автомобильной аварии, а первая должна была начать всё с чистого листа.

Глотнув сока со льдом, Фрэя захватила с подоконника лохань с персиками и опустила на стол перед подругой. Подоконник протягивался через западную и северную стены, на нем стояли вазочки с высушенными цветами. Рядом со столом, на полу обнаружилась трехлитровая банка с компотом.

– Похоже, что это переселение ненадолго, как только мы поможем ей подыскать жилье и сделать новые документы, она уедет. Да мне как-то все равно. Родителям она очень нравится. Мы не нищие, можем позволить себе подобный жест доброй воли.

Конечно, когда к Янке вернется память либо им удастся подыскать для парня ПМЖ, он, возможно, захочет уйти, но до того момента пускай живет у них. И будет по-настоящему здорово, если ей удастся с ним подружиться. То чувство, которое она испытывала в данный момент к своему новоиспеченному «родственнику», не жалость и даже не сострадание, а естественный порыв отыскать в его лице нового друга.

Подруга подперла щеку ладонью:

– Это напоминает мне, как я жила с учительницей, когда мою мать вызвали заграницу на раскопки, я думала, никогда не привыкну к чужому дому, каждый день звонила ей в Тунис, просила забрать меня, а потом мама, видимо, посчитала меня достаточно взрослой, чтобы во время её поездок жить одной.