Их тела окутывают болотные огоньки. Пошловато для фолк-рока, сгодится для «Храма Дракона».

У дерева три головы, а ты –

Маленький цветок у его корней.

Ты виновата, что зерном

попала в эту землю. Здесь

змеи с человечьими глазами…

Фанаты повторяют каждый его жест, пытаются скопировать даже взгляд. Мужчина скалится, обнажая зубы, издает рычание.

Уже половина сцены объята огнем, черная кожа матово блестит. Фигуры двигаются в опасной близости к беззвучно потрескивающему жаркому пламени, издалека и вовсе кажется, что они танцуют в огне.

Холовора заворачивается в сети. Глаза слезятся от мельтешения языков пламени, от искр раскалывается голова. Поклонники самозабвенно тянут к нему руки, у какого-то мальчика на губах блестит слюна, а парнишка этого даже не замечает. Сатин тонет в быстром движении. Тяжелые ударные сочетаются с тонкой стремительной капелью синтезатора.

Далекие звуки, пугающие, кричащие, смех, вой ложатся поверх мощных аккордов, создавая бэкграунд. Музыка взрывается.

Сатин хватает бутылку с пола и расплескивает воду по первым рядам, полупустую её подкидывает в воздух.

Подступая к самому краю сцены, прося их спеть с ним или для него, импровизируя слова песни на ходу, заполняя пробелы между куплетами своим голосом, Сатин смотрит на их лица; от людской массы идет реально ощутимый жар, и кожа покрывается потом.

Началась медленная лирическая песня. Солист исполнил её, с микрофоном в руках сидя на высоком табурете. Песни следуют одна за другой нескончаемым потоком, их львиная доля посвящена Рабии. Всего таких песен он написал около сорока, сегодня будут исполнены некоторые из них.

Сильная вспышка боли, всё наполняется яркими красками, пронзительно-остро-яркими. Холовора понимает, еще чуть-чуть и он попросту потеряет сознание. Он отирает пот со лба. Поёт как заведенный, не понимая смысла, на автопилоте, синхронно с ревущей музыкой. В глазах стоят слезы, этот огонь выжигает из него все соки.

Сатин выпивает за раз половину литровой бутылки. Затравленно оборачивается на группу. Пальцы сживают голову.

Не может больше петь. На что не обращают внимания фанаты – верно замечает группа. Их лидер едва сохраняет равновесие, рубашка вплотную прилипает к телу, если он закроет глаза – не устоит на ногах. Но сейчас не время уходить со сцены.

Тео подошел к вокалисту и встал спина к спине, ударяя одной рукой по струнам. Шенг незаметно переплел пальцы с его мокрыми пальцами, хотя заметно это было или нет – сказать сложно. Сатин оперся плечом о спину басиста. Всё это зрители воспринимали как должное, и если вдруг вокалист хлопнется в обморок – это тоже будет в порядке вещей.

Последний припев просто вырезали. Заметил ли кто? Мало вероятно.

Послав воздушный поцелуй, Холовора остервенело убрался со сцены. Вот чего ему точно не хотелось делать, так это покидать не насытившуюся публику в самый разгар концерта.

За кулисы последовал Ли Ян и еще пара «гостей». Сатин отошел на приличное расстояние, чтобы его нельзя было увидеть с танцпола, и прислонился к стене.

Рабия подала пластмассовый стаканчик с холодным зеленым чаем. В пальцах у неё была зажженная сигарета.

– Всё в порядке?! – крикнула она Сатину в самое ухо.

– Только на секунду закружилась голова, всё хорошо, – пробормотал он, утирая лицо белым полотенцем. Так душно, воздух совсем раскалился. – Ли Ян! Ты слышишь? Твоя сегодняшняя игра – дерьмо собачье! Я ни черта не слышу эха! Где это ебаное эхо?! Черт, твой брат соображает быстрее!

Из-за непрерывной боли в затылке голос огрубел, Сатин едва ли не зубами скрежетал от бессильной ярости, от никчемности лекарственных препаратов, которые он принял за час до начала выступления.

– Что с тобой такое?! Соберись! Я хочу, чтобы всё прошло так, как на репетиции!

– Ты еле на ногах держишься, – это была Рабия, – Тео сможет тебя подменить на время, пока ты отдохнешь.

Подходя ближе, Ли Ян неопределенно махнул за спину, откуда доносились протяжные, нервные трели скрипки.

– Подумай, давай сократим, тебя шатает…

– Сокращать будешь в другой группе! Я добьюсь от тебя нормальной игры?!

Выразительное, прямо-таки вопиющее лицо сейчас задеревенело. Парень точно бритву проглотил.

– Что, боженькой заделался? Ну и как там на небесах? Совесть не мучает?

Сколько же говна в паре слов!

– Нет, давай ты там грохнешься, тогда все примутся обсуждать это грандиозное событие!

Рабия выпустила дым изо рта.

– Не заводись. Есть желание выговориться, так давай я послушаю.

Несмотря на слабость, Холовора весь кипел, стоило неимоверных усилий пить и не давиться.

– С моим братом можешь разговаривать так, но не со мной. Пошел ты!..

– Ли Ян, не действуй на нервы. Сейчас никому не смешно.

– Ни хуя, пускай скажет, чем моя игра плоха?! Твои благородные уши коробит мой звук?! Заткни их нахер!

Сатин направился к сцене, проверяя передатчик на поясе.

– Эй, я уязвил твое самолюбие?! С каких нахер пор «Храм Дракона» стал зваться твоим ебаным именем?! Ты не один на этой сцене!

– Он обкурился, что ли? – донесся чей-то голос. – А с вокалистом что стряслось?

– Врача, может быть, вызвать? Всё в порядке?

Конечности казались чужеродными отростками. Белый свет обжег глаза, и почти ослепнув, Сатин заморгал, пытаясь в момент войти в колею.

«Леди-День и Леди-Ночь» стояла предпоследней в play-листе. «Храм Дракона» переделал старую версию, поставив «Леди» под симфоник. Самая сложная партитура, которую им удалось составить для неё, зазвучит сегодня впервые.

Между цепью, которая удерживала толпу, и сценой не больше двух метров, в начале концерта там прохаживались фотографы, а после утвердилась охрана. Теперь Сатин мог спокойно подойти к краю, не опасаясь, что кто-то перелезет ограждение. После выпитого чая голова снова обрела ясность, но тело налилось тяжестью, Холовора обратил на это внимание слишком поздно. Был и положительный момент: знакомое чувство, чем-то схожее с тем состоянием, которое овладело им в кофейне Валкеакоски. Когда и море по колено, и ничего не стоит раздеться догола перед всеми.

Слова песни подхватил второй голос, хриплый, зовущий, от звука которого екнуло в груди. Их с Тео голоса тут же слились в один мощный поток, заволакивая слух, рождая страсть.

Наше будущее высечено на вражеских костях

Мы можем быть смелыми сегодня, но

Завтра нас постигнет ад

Дорожи тем мгновеньем, что не продлится долго

Мы не будем жить вечно, наши имена сотрутся в огне

истекающего алыми слезами дня

Друг, позволь сказать, пока сияют звезды

Позволь сказать…

Нет причин жалеть, просто отдай самого себя за эту…

Мечту

Вскорми, лелей, ведь нет её желанней трепета

Коснулся подушечками пальцев своей влажной, горячей щеки. Легкие впустили новую волну парного воздуха. Держа заданную высоту, с пересохшим горлом примкнул к Тео спиной, прикрывая веки от слепящего блеска вспышек прожекторов, бьющих прямо по глазам. Лицо обратилось к чернильному небу. Дрожащий голос поднялся над сценой, раскатываясь над криками вторящих глоток, вонзаясь в ночь. На миг исчезло всё, оставив лишь их с Тео дуэт.

Не опробованное на мелких площадках, сложное оформление породило какие-то неполадки с обратной связью, звучание инструментов, не так как при студийной записи, надломлено и рвано врывалось в двухголосый вокал. Ли Ян и Велескан практически перекрывали их с Тео голоса, игра становилась жестче, в ансамбль инструментов примешалось что-то нервное, истерическое. Чтобы скрыть разлаженность, пришлось поработать мозгами и связками. К концу второй минуты можно было уже задохнуться от трещащих в воздухе искр напряжения.

На щеках прозрачными осколками льда осела боль твоя