Поднявшись на ноги, парень взглянул на отца:

– Ну что же ты? Давай, скажи это. Скажи, что твой сын – размазня. Падает в обмороки, блюет от вида крови, такой слабый, что мать боится оставлять его надолго одного, потому что он может свалиться с лестницы или разбить лоб об зеркало. И если о нем узнают, это навсегда испортит имидж его отца.

– А может мне лучше сказать, что у него нездоровая фантазия?

– Ты прекрасно знаешь, моя фантазия здесь ни при чем.

– Эваллё, какая муха тебя укусила? То, что в тебе якобы просыпается какая-то сраная сила, – далеко не все твои идиотские выкрутасы. Различаешь сотни запахов, надо же… Лучше забудь об этом, обо всем, пока не стало хуже.

Сатин сверлил его испытывающим взглядом, а он не предпринимал ни единой попытки защититься от отцовских нападок.

Эваллё обещал себе, что больше не станет потворствовать слабости, не позволит кому-то выводить себя из равновесия. Он обещал и матери, что переосмыслит своё поведение. И всё, что он сейчас мог – это молча беситься, наблюдая за тем, как Сатин поливает его грязью.

– Выкрутасы?.. – пробормотал Эваллё в растерянности, сознавая, что ведет себя дерзко, – чего он, по правде говоря, делать не хотел, но теперь затушить внутренний вулкан было не так-то просто. – Ты думаешь, я всё вру, да? И боишься, что кто-то узнает, что у твоего сына не всё в порядке с головой?

Тут, как обычно любил делать, Сатин проигнорировал его слова и резко сменил тему, заговорив более спокойным тоном:

– Тебя отправляют в армию?

Эваллё бесило, когда Сатин пропускал его слова мимо ушей.

Парень закатил глаза. Если Сатин захочет испортить кому-то настроение, то всю душу в это вложит.

– Рабия тебе сказала?.. Не удивлюсь, если они меня там разыскивают. Еще не явился в военкомат, а меня уже можно причислить к разряду дезертировавших солдат.

Оттого что очень быстро говорил, Эваллё снова почувствовал дурноту и уперся рукой в мусорный контейнер.

– Я не могу отпустить тебя в армию. Там быстро поймут, что к чему, – напрягся Сатин, – и подвергнут тебя подробному исследованию. В лучшем случае всё для тебя завершится на электрическом стуле.

– Да ты даже не представляешь, что я пережил! Как можешь ты говорить мне такое?!

Сатин опустил взгляд, уголки его губ дрогнули в усмешке.

Следующие слова Эваллё выплюнул Сатину в лицо:

– Всё что ты знаешь об этом мире – это ты сам, твои деньги, твои удовольствия и твоя музыка. Может тебе стоит сменить профессию? Кажется, ты поднаторел с этим. С твоим-то божественным телом деньги лопатой загребать будешь, постой… ты, кажется, их уже загребаешь! Да эти жалкие шлюшки в очередь встанут. Ведь нашей многострадальной репутации уже ничто не навредит.

– Мои дела не должны тебя касаться. Я не хотел для тебя такой же судьбы, радуйся, что не пошел по моим стопам!

– Такой же судьбы… но терпеть твой говнистый характер приходится нам. Ты позоришь нашу фамилию! Ты совершенно не думаешь, как твоя жизнь может отразиться на нас! Думаешь, Фрэе приятно каждый день слышать от друзей, какой еще скандал учинил её отец?

– Да как ты смеешь со мной так говорить?! Я – твой отец, а не кто-то левый с подворотни!

– Ну, конечно, как членом работать – ты знаешь. Ума не надо!

– Кто тебя за язык дергает, мелкая дрянь!?

Сатин зажал его подбородок в пальцах и грубо выпустил, наверняка борясь с желанием свернуть ему челюсть.

Эваллё низко рассмеялся и похлопал себя по груди:

– Ну вот, до чего дошли… Папа, я – парень. А если плохо видно, разуй глаза пошире.

Сатин замахнулся и ударил его в челюсть. От удара засвистел воздух. Эваллё врезался спиной о ребро контейнера. Хлопок на миг оглушил, в голове загудело. Что-то тихо хрустнуло в висках, из носа снова потекла кровь.

– Провалился бы ты!

Накрывая нос ладонью, Эваллё выдал сквозь сжатые зубы:

– Ты так жалок. Тебя избивают, ты бьешь меня… Сатин, когда всё это кончится?

Веко задергалось от нервного тика. Сатин вцепился в его плечи и рывком повернул к себе.

– Избивают? Меня?! Да что ты несешь?!

Эваллё напряг мускулы на руках и оттолкнул Сатина. Вся ярость вылилась в один короткий удар. Мужчина медленно распрямился, поворачивая лицо.

Кровь забила носоглотку. Судорожно сглотнул, ощущая неловкость. Бить Сатина, когда тому вот-вот на сцену, это слишком низко. Но пускай отец знает, что перед ним не запуганный ребенок, а взрослый человек. Ничего смертельного, лицо не пострадало.

– Позволишь себе еще раз поднять на меня руку и вылетишь из нашей семьи, как пробка из бутылки.

Разговор окончен. Сатин шагнул на ступеньку.

– К чему этот цирк? – Эваллё вздохнул полной грудью, проглотив ком в горле. – Только со мной ты настоящий! Покажи всем, какой ты на самом деле добрый и внимательный!

– Ты глубоко пожалеешь об этом, Эваллё. – Сатин резко обернулся и застыл, потрясая указательным пальцем. – Ты пожалеешь о своих словах!

– А я уже жалею! Каждую минуту жалею, что ты мой отец! Благодаря тебе вся моя жизнь – сплошные сожаления! Меня уже тошнит от тебя!

Дверь на задний двор открылась, и в проеме обрисовался Тео.

– Долго тебя еще ждать? – потребовал парень, глядя на Сатина. Потом заметил Эваллё. В этом взгляде было многое: уважение, избегание, безразличие.

Зрители упорно скандировали имена участников.

– Пять минут ничего не решат.

– Я бы дал тебе хоть целый час…

– Пойдем, я не могу оставить тебя одного в темноте, – сказал Сатин, возвращаясь к сыну и беря того за руку. Ладонь отца была горячей, но сухой.

– Ты – ненормальный, сначала говоришь, чтоб я провалился, – тихо заговорил парень, краем глаза отмечая нетерпение на лице Тео, – а потом не отпускаешь от себя.

Заметив выражение лица Сатина, смотрящего на него с укоризной, Эваллё вздохнул.

– Рукоприкладство совсем необязательно, я и сам могу дойти.

Сатин ослабил хватку, но руки не выпустил. Не предприняв ни одной – даже самой слабой – попытки высвободиться из хватки, Эваллё последовал за отцом.

*

Накануне Сатин крупно повздорил с кем-то, сорвав злость на Рабии и на детях. Усмирить его удалось только бабушке, но позже Сатин продолжил притирки по телефону. Рабия заперлась в спальне, не желая его видеть, Маю разревелся.

Ближе к вечеру за отцом заехали ребята и пригласили того покататься. Эти парни из фургона встревожили Эваллё. Всё время смешливого диалога с Сатином мальчик наблюдал за ними. Что-то было в них отталкивающее, враждебное. Холовора назвал Эваллё глупым ребенком, которому мерещится всякая чертовщина, и взобрался в фургон своих друзей. Мальчик побежал за фургоном. Из опущенных окон кабины и изнутри салона раздавались громкие голоса и неприятная музыка.

– Гляди, там, кажется, твой сынуля.

Правая задняя дверь фургона была прираспахнута. Чтобы с пьяных глаз не вывалиться наружу, парень ухватился за её створку.

Вторая дверца открылась, и показался Сатин. Зрачки у отца были расширены, а движения стали ну уж совсем утрированно-сценическими.

Тон его голоса был не приказным, а просящим.

– Эваллё, иди домой!

– Сбавь скорость! – крикнул бритый парень человеку за рулем.

– Заче-ем?! – донесся недовольный возглас спереди.

– Сатин разговаривает с сыном, – за чем последовало всеобщее гоготание.

Придерживаясь за верх дверцы, Холовора махнул сыну рукой, как бы показывая дорогу назад.

– Иди к маме. Да что с тобой?! Возвращайся домой!

– Только вместе с тобой! – крикнул ему Эваллё.

– Нет. У меня другие планы.

– Слух, малявка, не спорь с отцом.

Сидящий на краю фургона парень уткнулся носом в черные волосы Сатина. Холовора поднялся с колена, пытаясь выпрямиться во весь рост, образуя с асфальтом острый угол; брюки сползли на бедра, являя глазам плоский живот. Сатин высунулся из фургона, но тот, другой парень усадил его обратно.