В незапертую дверь – Сатин только собирался запереть её на ночь – вежливо постучались, приглушенно и не настойчиво. Направляясь открывать, он уже знал, кого увидит за порогом. Немного помедлил, и тогда глухой стук по хрупкому стеклу в деревянной раме повторился.

– Аташи ва «Оясуми насай» то иу ни кимашта… [Я зашла пожелать вам спокойной ночи] – первое, что сказала подруга о-сюфу-сан, после того, как Холовора впустил гостью. Женщина говорила тихим голосом. Вероятно, она была удивлена, что он не включает свет, лишь свет с улицы рассеивал густые потемки. – Аса аташи га аната то аната но томо но тамэ-ни асамэси о цкуримас. [Утром я приготовлю завтрак для вас и вашего друга]

– Мата «Аригото-о» то иттэ иренакереба наримасэн. [Вынужден благодарить вас снова]

Неожиданно она взяла Сатина за левую руку, где он носил смешные механические часы, купленные Персивалем на Гонолулу. В центре циферблата, сверкнувшего в темноте, на изумрудно-зеленом фоне замерла радужная абстракция. Перевернув его руку ладонью вниз, несколько секунд изучала время, крепко удерживая кисть за запястье своими шелковистыми пальцами.

– Мо-о осой ва ё… Аната га цурэтэ курэмас ка? [Уже так поздно… Вы проводите меня?]

– Мочирон. [Разумеется]

– Аригото-о, [Я вам признательна] – прошептала японка, взглянув ему в глаза и удерживая этот взгляд до тех пор, пока сёдзи в соседнюю комнату не отъехала в сторону, с громким щелчком врезавшись в стену.

Женщина судорожно вздохнула, как будто только сейчас осознала где и во сколько находится.

Тео смотрел на неё с неприязнью, даже не пытаясь скрыть своё раздражение. На широких скулах проступили желваки. Скрестив руки на груди, парень молча дожидался продолжения.

– Джама шимас… [Прошу прощения за причиненные неудобства] – обратилась женщина к китайцу и ступила за порог. Сатин последовал за ней, бросив на парня пустой взгляд.

Шенг всё-таки не выдержал и в сердцах крикнул, когда дверь за ними уже закрылась:

– Ику-зэ-ику-зэ! [Вали-вали!]

Как только они остались вдвоем, японка снова взглянула на Сатина:

– Наника икунай но? [Что-то не так?]

– Ииэ… до-о-дэмо ии, [Нет… всё в порядке] – равнодушно улыбнулся Сатин, медленно продвигаясь по коридору со своей спутницей. Шелест шлепок отдавался от голых полов.

Мужчина думал, она сейчас замолчит, но вместо этого японка заговорила опять:

– Ёкуте, [Хорошо] – и этим коротким словом подруга о-сюфу-сан приковала к себе его внимание.

Японка шла справа, чуть впереди, Сатин наблюдал, как свет от потолочных ламп обрамляет её фигуру.

Она пригласила зайти, пропуская Сатина вперед, в пустой гостиничный номер. На её чистом гладком лице было написано ожидание, вот она, мол, я; делай со мной всё, что хочешь.

Прижавшись всем телом, она уткнулась в его плечо мягкой щекой. Сатин положил ладони на покатые плечи и неспешно повел вниз, скользя пальцами по женской коже. Сминая необъятный бюст, японка прижималась так тесно, что можно было с легкостью почувствовать стук её сердца. Уже не первый день эта женщина сводила с ума своим роскошным телом, облегающими платьями, недвусмысленными взглядами. Ему нравились восточные женщины, с их нежной кремовой кожей. Отклонившись, Сатин уперся ладонями в плечи и отстранил от себя, но лишь с тем, чтобы, сильно изогнувшись, отыскать её темные губы, не тонкие, не пухлые, сладкие, как фруктовая вафля. Её пальцы легли на шею, и Сатин склонился еще ниже, пока она трепала его волосы. Обхватил верхнюю губу своими, потом нижнюю, чувствуя, как пышное мягкое тепло упирается куда-то в ребра. Японка целую неделю кормила его этими взглядами, не обещая ничего взамен! Она дернулась от него, но Сатин обхватил её правой рукой, левой исследуя тяжелую грудь. Пальцы тут же утонули в мягкой плоти. Шаркнув подошвами, шагнул в темноту, вперед к сёдзи, крепко удерживая женщину, горячую в своем летнем платье. Просунул язык глубже, полностью накрывая жадно раскрытый рот. Обхватывающая её спину рука запуталась в длинных волосах. Не заметил, как женская ладошка оказалась у него на бедре. Влажная, липкая, жаркая ладошка с ярко-красными овальными ногтями, которая весь вечер привлекала его внимание легкомысленными жестами. Подхватив пальцами прядь волос, потянул, отлипая от влажных губ. Японка задрала подбородок, позволяя целовать себя в шею. Женщина была слишком низкой, ему пришлось бы встать на колени. Левая рука растянула вырез декольте, высвобождая пухлый теплый сосок… самая нежная кожа. Его слюна еще блестела у неё на приоткрытых губах, женщина прикрыла глаза. Она была на удивление тихой, и тут очень некстати вспомнилась Рабия, которая кричала и стенала, рыдала, кусалась… Выбросил вперед руку, уперевшись в косяк, и японка ударилась об стену рядом, но сильнее пострадал его правый локоть, которым Сатин прикрывал женщине спину. Её ладони отыскали ширинку. Японка почти осела на пол под ним. Внезапно её взгляд прояснился, и, отдыхиваясь, она глухо выпалила:

– Чайро но мэ! [Карие глаза!] – её огромная грудь то поднималась под ним, то опадала.

– Что? – растерялся Сатин, ощущая всем телом этот рокочущий шепот.

– Аната но мэ… дэмо… Мэ га аокатта… [Ваши глаза… но… Глаза были цвета листвы…] – теперь она смотрела на него широко раскрытыми глазами, обдавая вспотевшую кожу горячим дыханием.

Холовора разжал объятия, и женщина с трудом распрямилась. Нажала на кнопку выключателя. Двадцать ударов сердца японка смотрела на него, пытаясь отдышаться. Сатин надеялся, что она пошутила, или, возможно, ей показалось в темноте, но женщина молчала.

Эта фраза решительно выбила его из колеи!

Не может такого быть!

Сатин распахнул дверь в освещенный коридор и, точно утопающий, устремился навстречу свету.

Карие глаза?.. В роду Холовора дети рождались исключительно кареглазыми. Велико же было удивление матери, когда ей поднесли зеленоглазого ребенка.

Взгляни мне в глаза и там ты найдешь ответы на мучающие тебя вопросы.

Нет!

Голос в подсознании вызвал вспышку застарелой головной боли, и глаза тотчас заслезились.

Мой хороший, ты утратил бдительность.

Двойник словно потешался над ним!

Сатин ворвался в уборную и плотно закрыл за собой дверь. Ему необходимо увидеть это! Убедиться самому! Убедиться, что он еще не спятил, и двойник существует на самом деле, находится в его теле…

Нет, душа моя, это тело принадлежит мне. Ты не помнишь, но оно моё. Оно моё по праву рождения. Ты носишь моё имя, ты скрываешься за моей внешностью, всё, чем ты располагаешь в данный момент, – моё и только моё!

Боль сковывала затылок. Как давно она появилась? Может быть, в тот день, когда он попал в автокатастрофу и его отыскал Лотайра? Может быть, она всегда была внутри, ждала своего часа.

Ты прав… Всё дело в сотрясении мозга. Но правда никогда не была безболезненной, и ты вынужден терпеть эту боль. Ради того, чтобы владеть телом. Твоя душа гнилая, она портит свою оболочку, она уродует эту землю!

В прямоугольном зеркале над раковиной отражалось его побледневшее лицо. Его ли? Вокруг расширенных черных зрачков залегла грязь, постепенно скрадывая золотисто-зеленую радужку, как кофейная гуща. Грязь, которая въелась в его глаза! Пока лишь несколько капель темно-коричневой безобразной жижи… Однажды эти глаза поглотит грязная мутная гуща, от которой никак не избавиться!

Становится некомфортно от мысли, что безумие и вправду ощутимо, и верным тому доказательством может стать его тело. Безумие различимо в лицах людей, и настигает самых нерасторопных.

– Что ты делаешь?! Убирайся! – в голосе метался испуг, и на душе оседала неприятная горечь. Он струсил? Он что, боится?

Я могу уйти только с твоей смертью. Я заключен в тебе, мне нет выхода наружу. Я росту вместе с тобой, страдаю за тебя, разделяю твою боль, и, я скажу, это совсем мне не нравится!

Сатин резко нагнулся к крану, врубая холодную воду и подставляя лицо, слезящиеся глаза под мощную струю воды. Простоял так, покуда глаза не начало щипать.