Это воспоминание он решил вырезать из памяти, и вот он сидит на полу кабинета хирурга, с забинтованной головой, и плетет свое кольцо. В голове до сих пор раздаются вопли прораба, ошпаренного кипятком, воспоминание еще свежо, и оно не остыло, два зэка умерли от корчей, когда яд распространился по их телу и растворился в крови, хирург таки получил то, что хотел. Сатин еще помнит, как съежился в душном сыром углу, придвинув колени к груди и наблюдая последние мгновения жизни убитых им заключенных. Секс по принуждению принес свои деструктивные плоды, теперь о «дьявольских заслугах или происках» темноволосого убийцы заговорит вся тюрьма, это его обезопасит, но лишь до тех пор, пока в ребятах не взыграет естественное любопытство. Сатин морщит лоб. Больно, и сердце разрывается, но злость постепенно съедает всю боль, и он хватается за хирургический нож.

Скоро его переведут в другое место. Он делает надрубки на безымянном пальце, пытаясь компенсировать потерю обручального кольца. По лицу струится пот, скатывается по морщинкам на веках, глаза остекленели и начинают слезиться, или это слезы слабости? Его переведут в тюрьму для психически неустойчивых преступников, куда его следовало отправить в самом начале, и он будет сидеть с такими же серийными убийцами, до тех пор, пока не вынесут приговор, он приговора не боится, это всего лишь несколько предложений, подкрепленных определенными действиями, и ничего более. С одной стороны его камеры будет пуленепробиваемое стекло под высоким напряжением, и к нему будет приходить психиатр. Эта тюрьма, куда его поместят, – отчий дом для особо опасных преступников категории А, которыми руководит неуёмное желание убивать, возможно, он будет гнить в таком месте до конца своих дней, его не найдут, про него забудут, а потом к нему приведут священника, чтобы тот помолился о его бессмертной душе.

По тыльной стороне ладони стекает кровь, капает на одежду, на живот, белый линолеум, просачивается между пальцев. Хирург вырывает из его пальцев окровавленный нож, велит заковать его в наручники, пока он не отрубил себе палец. Врач резко хватает его руку и протирает кожу на сгибе локтя ватным тампоном, от липкой кожи исходит сильный запах спирта, вставляет тонкую иглу в вену, у Сатина дрожит рука, и хирургу приходится крепко держать его локоть. Комната расплывается перед глазами, резкие лампы на потолке смазывают в одно яркое пятно, голос в голове затихает, становится легче дышать, и он вздыхает, но от этого немеет рука. Разрешают остаться на ночь в мед-кабинете. Его руку, бессильно свесившуюся с койки, сжимают чьи-то горячие пальцы, узкая ладонь ложится в его. Рядом на пол садится размытая фигура, он смотрит на неё сквозь полуопущенные веки, свободная рука тянется к её лицу, но мешают наручники. Женщина кладет голову ему на грудь, она дышит настолько тихо, что он почти не различает её дыхания. Драгоценная иллюзия, он понимает, что это всего лишь галлюцинация, дарованная его безумием и снотворным, и она уйдет с восходом солнца, но если она придет к нему снова, он готов сойти с ума, он забывает обо всём; он готов сидеть в комнате, где стены обиты мягкими матами, если она снова придет к нему, он не хочет отпускать её. Если она будет с ним, он не сможет отпустить её.

*

На следующий день, прибыв на обычное рабочее место китайца, он не нашел парня среди трейлеров, ко всему прочему исчезла часть фургонов, ему объяснили, что все стилисты уехали вместе с дивой в клуб, где на открытой площадке пройдет выступление. После нескольких небольших концертов в Гонолулу, она поедет на гастроли по всей стране, а соответственно и прикрепленные за ней стилисты должны будут повсюду её сопровождать.

– Мне вас подбросить? В тот клуб. Сами туда направляемся.

Сатин не мешкая нырнул в красную кабину. Грузовик «International» тронулся с места и вырулил на грунтовую дорогу, поехал вдоль линии пальм, по краю утеса. За окном пролегла пустынная местность, заросшая травой, по его сторону, внизу холма – кромка песчаного пляжа; в бледно-голубом небе тянулись облака.

– Вы к нам надолго? – водитель грузовика, молодой парень в комбинезоне и кепке козырьком назад, лихо завернул, аж подскочил в кресле. – Всё ясно, вы не знаете, а парень-то как обрадовался, только о вас и говорит, – он хитро взглянул на Сатина.

– Тео обрадовался? – Холовора усмехнулся и пожал плечами. – Сомневаюсь.

Только не лицемерь, ты прекрасно знаешь, мальчишка еще надеется на что-то, своей нерешительностью ты даешь ему шанс, он думает, что ты не знаешь как тебе поступить.

Он давно научился жить с этим голосом в голове, он научился руководить ситуацией, когда ему нужен был совет, поддержка, он мысленно вызывал этот голос, отчетливо понимая, что мысли двойника – это и его мысли тоже. Двойственность больше не казалась чем-то отталкивающим, она привлекала Сатина, была его собственным орудием умиротворения, средством релаксации. Более того, его голос Сатин не считал слуховой галлюцинацией. Единственной его проблемой оставалось то, что он видел Рабию, видел её наяву – каждая иллюзия была настолько реалистичной, что он мог почувствовать даже запах кожи. Он не знал, что способствовало его галлюцинациям, что питало их, предпочитая думать, что неуспокоенная душа ищет его понимания.

«Нет, я не лицемерю, я только говорю неправду, как и раньше», – мысленно ответил Сатин, когда двойник совсем по-детски насупился, даже показалось, что губы скривились в шутливой обиде. Холовора понял это по его недовольному голосу, по тому, как обдало холодом, словно по телу прогнали поток ледяного воздуха, двойник глубоко вздохнул, по плечам пробежалась судорога, вынуждая отвести их назад. Сатин отдавал себе отчет в том, что в минуты слабости, двойник может управлять им, не только его сознанием, но и действиями, он способен мотивировать поступки Сатина, их обоих. Это не пугало, не могло напугать, потому что в такие моменты он чувствовал за собой невероятную силу и безграничные возможности, он чувствовал, что погружается в белесое призрачное болото, похожее на облако, а вокруг – огни болот, острова-миражи, затерянные в бескрайних грязно-бурых топях, погружаясь, он слышал чавкающие звуки, кваканье лягушек; двойник убаюкивал его своим голосом, топкое болото казалось теплым и мягким, квинтэссенция покоя.

– Тео будет гастролировать вместе с дивой? – задал вопрос Холовора, выставляя локоть из окна и подставляя лицо придорожному ветру.

– Чтобы выбиться из помощников, ему необходимо много практиковаться, а работа при модных стилистах поможет этого добиться, поэтому, скорей всего, он отправится в Нью-Йорк или Лос-Анджелес.

Сатин расспрашивал парня до тех пор, пока не понял, что ему неинтересно слушать про гавайскую поп-звезду, тогда как времени, что им было отведено с Тео, остались считанные дни, и он снова погрузится в ожидание новостей от Персиваля.

Вот, что за человек такой?! Стоило объявиться на горизонте старому приятелю, и Сатин уже не может не думать об этом человеке, мечтая, чтобы тот оставил всё, бросил работу, планы, друзей, и махнул к нему, так, словно всё было так просто, словно это не значило ничего! Ничего! Это лицемерие в чистом виде, Сатин хочет подчинить Тео своим эгоистичным желаниям, а парень просит дать ему второй шанс.

Ты не виноват в том, что Тео оказался таким слабаком, собачкой, которая бегает за тобой. Тео не разобрался сам в себе, дай ему еще один шанс, но не для того, чтобы он влюбил Сатина в себя, а для того, чтобы он понял, что ему действительно необходимо в этой жизни, и, возможно, для тебя там не будет места. В конце концов, он просто ребенок.

Холовора вытянул руку в окно, потер лоб.

– И что он говорил про меня?

– Что вы уезжали в путешествие и теперь намерены вернуться. Говорил, что вы изменились внешне, и то, правда, если бы я не слышал его слов, то наверняка бы не узнал вас.

Сатин посмотрел в зеркало, прикрепленное к кабине: в зеркале отражалось его лицо, но верно подметил Тео: он изменился, словно был отправлен в ссылку на необитаемый остров, разве что бороды не хватало.