А Берта писала и писала, выуживая подробности из жизни соседей, мелочи, глупости, сплетни. В первый год эстеллиного вдовства в каждом письме бабушка сожалела о кончине Маурисио и спрашивала, не превратил ли Эстеллу «злодей Данте» в жабу? Сначала девушку это злило, но, в конце концов, стало веселить. Никогда люди разных поколений друг друга не поймут, так что лучше пропускать это мимо ушей — нервы целее будут.
Но, помимо брюзжания, Берта выдавала и интересную информацию о событиях в городе.
Например, Эстеллу позабавила судьба дам из Комитета Милосердия, с которыми она сталкивалась в страшные дни эпидемии в Ферре де Кастильо. Прыская со смеху, она вычитала из бабушкиного письма, куда Берта приложила ещё и газетную вырезку, о бракосочетании Ноэля Марвилья, сына сеньоры Констансы Марвилья — женщины, похожей на шкаф, с сеньорой Апполинарией Веласкес-Гретто — старушенцией девяносто трёх лет от роду, морщинистой, как шарпей. Апполинария была богатой вдовушкой со стажем — похоронила шестерых мужей. А ведь Ноэль Марвилья некогда ухаживал за Сантаной! Теперь его мать, пребывая в ужасе от невесты, отказывалась не только видеть сына и сноху, но и грозилась уйти в монастырь, если старуха не околеет в ближайшее время. Над этой историей Эстелла хохотала до слёз, решив обсудить её с Сантаной, когда предоставится случай.
Как готовит Флор, служанка сеньора Альдо, Берте давненько не нравилось, и она с превеликим удовольствием взяла к себе Лупиту. Сынок Лупиты Дуду, которого Эстелла помнила ещё мальчишкой, вымахал в здоровенного детину и подался на Гаити, где в 1803 году отменили рабство. Теперь наравне с белыми Дуду торговал экзотическими фруктами и свободно шастал по улицам, раскланиваясь со всеми и откликаясь на имя «сеньор Эдуардо». Лупита своим сынком несказанно гордилась, рассказывая о нём каждому встречному.
Урсула и Альфредо теперь служили в доме у латифундиста Ариосто де Ридо — владельца эстансии «Эль Кампо» и обширных плантаций, где росло какао. Толпы батраков работали там не покладая рук, ног и спин, а Урсула целыми днями готовила им еду, перестилала в хозяйском доме кровати, мыла окна и полы. Альфредо ходил за скотиной и водил дружбу с местными конюхами да пастухами.
Эстелла была рада, что у слуг, к которым она привыкла с детства, всё хорошо. «А лучше-то им и не надо, — писала бабушка. — Я ж поначалу удивлялась им, спрашивала: «А не хотите ли прикупить себе домик, завести своё хозяйство да жить припеваючи?». Даже помочь им хотела. Так они ж ни в какую! Урсула аж взвыла: «Как жеж это я без хозяев-то буду, одна одинёшенька, да я ж помру! За что это вы меня так не любите, что хотите мне такой несчастной судьбы?». Я аж так и села. А потом дошло до меня: мозги у них рабские, не могут они жить иначе. Свобода для них — это самое страшное. Они считают, раз родились чёрными, такова их участь — быть прислугой у белых. И ведь не сопрёшь! Есть, конечно, и те негры, что мечтают о свободе, а эти, не. Глухой номер! Так что они по-своему счастливы. В общем, ихи дела это, пущай живут, как им нравится».
В последнее время Эстелла обнаружила в себе ещё одну скверную черту характера — злорадство. Похоже, она нахваталась этого от Данте — тот обожал, когда кому-то из ненавистных ему людей было плохо. От злорадства он хмелел, как от алкоголя, становился весёлым, шутил и сверкал глазами. Эстелла за собой тоже замечала подобное, например, раньше она радовалась, когда страдала Мисолина, но это не было чем-то патологическим. Но однажды Эстелла напугалась. Какая она стала жестокая!
«Да это ж ведь хуже любой эпидемии, — жаловалась бабушка в недавнем письме. — Представь себе, сеньор Алехандро Фрейтас — наш изобретательный алькальд, чтоб ему... придумал очередную бредятину. Сначала велел он установить на могилах у Мисолины и Роксаны две здоровенных статуи размером с меня, так что там и не подойти теперь. А недавно и совсем с катушек рухнул. Нажаловался он тут давеча епископу на падре Антонио. Приехала в город проверка, давай всех горожан опрашивать, дескать, каков падре Антонио и не дурно ли влияет он на паству. Некоторые-то, понятно, боялись чушь молоть и обижать священника. Какой бы он ни был, а он представитель церкви, человек уважаемый, избранный богом. Чего на него пургу-то гнать? Ан нет, появились и наглецы да безбожники, которые взяли да падре нашего прямо на потроха и разобрали. Дескать, и такой он, и сякой, и толку нету от него, на виселицу всех отправляет, и из-за него люди и в церковь бояться ходить — как начнет запугивать адом да Сатаной, страху нагоняет. А я считаю, что и правильно он делает, а то вольнодумцев развелось, хоть кашу из них вари. В общем, гусь этот лапчатый, наш алькальд, добился того, что падре Антонио понизили в должности и сослали его, беднягу, штатным священником в какое-то захолустье, где, говорят, одни овцы да козы, а люди всё равно что обезьяны. А нам на днях нового священника прислали. Падре Хулио. И теперь у нас мессы да проповеди — это самое популярное городское мероприятие. Девицы туда толпами ходют, повлюблялись в этого падре аж искры летят. Он же молоденький да хорошенький. Весь город теперь только падре Хулио и обсуждает. Во напасть-то, хуже любой чумы! Так ты представь, моя дорогая, чего сеньор Альдо тут на днях вытворил: повадился на все мессы со мной ходить. Одну, говорит, не пущу. Боится, что я тоже влюблюсь в падре Хулио. Вот индюк старый! Песок уж сыпется, а он туда же».
Получив от Берты эту забавную новость, Эстелла с Данте хохотали, катаясь по кровати и задирая ноги кверху. И не в силах были остановиться.
— Данте, ну так нельзя, — еле выговорила Эстелла, утирая слёзы. — Грешно смеяться над священнослужителем. Это жестоко!
— Жестоко? — он застонал, держась руками за живот. — А когда этот «святой» хрен приказывал меня пытать, а после затащил на эшафот, это было не жестоко? Пусть в аду сгорит! А я ещё полюбуюсь на это зрелище. Подумаешь, в глушь сослали. Мало ему!
Эстелле возразить было нечего, и она промолчала. Может, Данте и прав в чём-то, но иногда Эстеллу грызло желание быть хорошей, как её учили в детстве. Хотя рядом с Данте это проблематично. Не может же она разорваться! Так что придётся забыть о честолюбивых мечтах стать доброй и всепрощающей. Не выйдет ничего.
Зато история Сантаны и Клема ни Эстеллу, ни Данте не впечатлила. Сначала Берта, а потом и сама Сантана поведали, что Клементе, благополучно выйдя из башни, с Сантаной обвенчался. Они женились, не соблюдая аристократические «полгода приличия» между помолвкой и свадьбой — двух лет разлуки было достаточно.
Сантана виновато извинялась в письме, что не пригласила Эстеллу на свадьбу — она хотела, но Берта ей запретила, ведь Эстелла вдова и не может посещать праздники. Эстеллу это не то, чтобы обидело (она не горела желанием смотреть, как Сантана ломает себе жизнь), но осадок у неё остался. Всё-таки они подруги. Если не пригласила, могла бы хоть написать о свадьбе заранее. Эстелла бы прислала подарок. Но в итоге причины этой скоропостижной свадьбы выплыли наружу — Сантана оказалась беременной. Она была счастлива, уверяя, что всё у неё сложилось удачно: Клементе её любит, у них будет ребёнок, Адела её слушается и даже теперь не бьёт дворовую собаку.
А ещё, с подачи доктора Дельгадо и аптекаря сеньора Сантоса, Берта и Сантана организовали «Дом Милосердия» в помещении, бывшим когда-то эстеллиной ветеринарной клиникой. Там они раздают еду бездомным, бродягам, калекам и заодно лечат их. Хотя Сантана из-за беременности редко там бывает, а Берте справляться со всем помогают Лупита, Чола, Бия — служанка доктора Дельгадо, Ханна — немая служанка Сантаны, и жена аптекаря, травница Анхелина. А ещё Адела и Пепе с Нанси — отпрыски Мисолины. Ухаживая за кем-то, дети учатся доброте — так считает Берта.
Но мифы о счастливой жизни Сантаны развеяла сама Берта, описав Эстелле, что у её подруги не всё так радужно, как она говорит. Ведь, только у Сантаны вырос живот, и Клементе вновь понесло в бордель.
«Видать той истории с убитой девицей ему мало, — судя по чернильным кляксам на пергаменте, Берта была так возмущена, что во время написания письма жала на перо изо всех сил. — Короче, Сантана ко мне приходила давеча, просила совета: как, мол, отвадить муженька от борделя. А я знаю что ль? Ежели этого дурака туда тянет, как рыбу в сеть, чего с ним поделаешь-то? И чего ему ещё надо, непонятно. Жена красивая, умная да любит его, а он всё скачет из кровати в кровать. Дак Сантана-то девка не промах. Прям со своим пузом пошла в этот бордель и выяснила там у местных, что Клементе посещает определённую девицу. Рыжую да конопатую, и имя у ней дурацкое — Табита».
