— ЧТО-О-О? — у Эстеллы чуть глаза из орбит не выпали. — Клариса, ты с ума сошла? Ты хочешь, чтобы я своими руками убила Данте?
— Нет, не Данте. Надо убить то, что в него вселилось, а сам Данте будет только ранен. Потом мы его вылечим. Не забывай, что меч волшебный. Когда Нечто выйдет из Данте, ты напоишь его вот этим. Это ранозаживляющее зелье, — Клариса вынула из кармана хрустальный пузырёк с тёмно-красной жидкостью и отдала его Эстелле.
Эстелла колебалась. Ломая руки, она прошлась по комнате.
— Я не знаю, Клариса... Я очень, очень хочу спасти Данте. Я хочу, чтобы он стал прежним, но... это будет непросто. Как мне своими руками всадить ему в грудь меч? А если он умрёт?
— Я же сказала, он не умрёт! — остервенело выдавила Клариса.
— И нет никакой альтернативы?
— Нет. Чужую магическую сущность так просто не изгонишь. Думаю, оно вселилось в Данте из-за неразумного злоупотребления чёрной магией. Он часто вытворял глупости, и некая Сущность этим воспользовалась. Ну как ты не понимаешь, Эстелла, — сменила тон Клариса. Голос её зазвучал мягко и вкрадчиво. — Данте страдает, когда это Нечто управляет им, он не может с ним совладать. Я уверена, Данте и сам хочет избавиться от этого.
Эстелла вздохнула — она так жаждала помочь Данте, что слова Кларисы пересилили всё. Жалость — сильное чувство, порой оно сильнее рассудка и даже любви. У Эстеллы возникло смутное подозрение: Клариса манипулирует ею, но она вспомнила лицо Данте, его глаза в те моменты, когда им управляло это Нечто. Он умолял не бросать его. Она ему нужна. Она должна ему помочь, а она, дура трусливая, ещё и сомневается.
— Хорошо, — решилась Эстелла. — Я сделаю это.
— Ну вот и чудненько! — похлопала в ладоши Клариса; лицом она сейчас напоминала гигантскую ящерицу. — Завтра нас ждёт великий день. День встреч и разлук. День магии и торжества любви, — глаза её сделались жёлтыми, как два лимона, но отдавали металлическим холодом. — Хотя... любовь — это болезнь души, и никто, даже сам больной, не знает, куда она его заведёт.
====== Глава 51. Хамелеоны ======
Остекленевшим взором Данте изучал потолок, засиженный летучими мышами. Юноша лежал в центре каменной комнаты, привязанный тугими ремнями к деревянному столу-помосту. Из источников света здесь имелись только факелы, а по стенам были развешаны зеркала. Но они не показывали отражений — чёрные тени внутри них двигались, сверкая зелёными, голубыми, красными, фиолетовыми и жёлтыми нечеловеческими глазами, и хохотали резким, скрипучим смехом. Стояло приблизиться к зеркалам, как их обитатели высовывали костлявые пальцы, чтобы схватить подошедшего. Любого человека, если бы провёл он здесь и один день, охватил бы ужас. Данте тут находился с момента, как Тибурон утащил его в зеркало.
Мыши под потолком, похожие на крошечных вампиров, мерзко пищали, и Данте закрыл глаза. Вырваться из пут он не мог — ремни, напичканные колдовством, впивались в кожу, не давая шевелиться.
Данте явно недооценил Тибурона в его изощрённости и коварстве — ситуация, куда он угодил, была планом старика, что мечтал вернуть власть над перстнем. На глазах у Данте Тибурон провёл чёрный ритуал — разрезав руку, окунул изумруд в свою кровь. Но тот, обратив кровь в синюю жижу, потоком изверг её магу в лицо. Ругаясь на чём свет стоит, дед потребовал от Данте объяснений: что он сделал с перстнем, раз тот не подчиняется. Но Данте молчал: он и не знал что сказать, и из упрямства и ненависти не хотел помогать Тибурону — такой сильный артефакт опасен в руках злого человека. А дед явно добротой не отличался.
Несмотря на стариковы чары, магии Данте не лишился. Он ощущал, как она течёт по жилам, но будто высасывает из него силы физические.
Тибурон оказался любителем ставить магические эксперименты, и Данте за эти пять месяцев их все испытал на своей шкуре. Он не знал какой нынче день, час, время года. Сейчас он не смог бы сосчитать и до двух — в голове был вакуум. Мыслей не осталось, лишь обрывки воспоминаний и боль, и физическая, и моральная, и, неизвестно, что было хуже. Обручальное кольцо Эстеллы Данте надел на мизинец, и это стало роковой ошибкой. Кольца, соприкасаясь, обменивались магией: одно забирало боль в себя, другое тут же её отдавало, удваивая в разы.
Первое время юноша сопротивлялся, вырываясь и брыкаясь так, что под путами лопалась кожа; он плевал мучителю в лицо, кусался и рычал, когда Тибурон заставлял его проглотить какое-нибудь зелье. Но после этой процедуры Данте падал в ад. Тело то горело огнём, то превращалось в лёд, то его будто резали ножами, то выкручивали мышцы и суставы, а голова разрывалась, как при ударе в висок томагавком. Но Данте упрямо не кричал, на зло, специально, чтобы не доставлять Тибурону удовольствие. И делал хуже. Видя, что Данте так просто не сломать, Тибурон изобретал ещё более ужасные экзекуции. Он варил снадобья, причинявшие дикую боль; изобретал приспособления для пыток: ошейник, что жертву душил, железные кандалы, что прокаливались на огне и оставляли рубцы и волдыри на коже. Но иногда Тибурон всего-навсего прикладывал ко лбу Данте маленькое зеркальце, и у юноши начинались страшные видения.
Но Данте, упрямый, гордый, готовый умереть с высоко задранным носом, прошедший и тюрьму, и Жёлтый дом, не сдавался. Тибурон бесился, но не мог полноценно насладиться победой — после любой пытки Данте истерически хохотал ему в лицо. Однако, решимость его закончилась в ноябре, когда у колдуна появилась помощница.
То была женщина с фигурой статуэтки. Впервые Данте лицезрел её издали: невысокая, с тёмными длинными волосами, она была одета в платье-плащ из змеиной кожи. Лица Данте не увидел — дама стояла спиной, да и заглянула на минутку — принесла Тибурону несколько фиалов со снадобьями и ушла. Но сердце у Данте едва не выпрыгнуло.
Второй раз дамочка появилась спустя дней пять. Одетая во всё чёрное, она принесла дымящийся золотой кубок и, подойдя к Данте близко, наклонилась, чтобы он разглядел её лицо. Это была Эстелла.
— Ну здравствуй, — холодно прошипела «Эстелла» в ответ на непонимание в его глазах. — Узнаёшь меня? Ну, конечно, узнаёшь. Бедняжка, Данте! Такой глупый, такой никчёмный и неприспособленный к жизни дурачок. Добро пожаловать в твой индивидуальный ад! Знаешь, иногда ад при жизни гораздо хуже и эффективнее ада потустороннего, которым людей пугают всякие падре, — и она громко расхохоталась.
Если бы Данте был в адеквате, он бы понял, что эта женщина не может быть Эстеллой. Но после трёх месяцев издевательств он соображал плохо и на её появление среагировал инстинктивно — увидел Эстеллу, её лицо, её фигурку, услышал её голосок, произносящий нечто ужасное, и весь мир его рухнул. Она его ненавидит, а он так и не смог её разлюбить...
Приложив указательные пальцы к вискам Данте, Лже-Эстелла влила ему в голову струю чёрного дыма. Перед глазами юноши полетели черти. Затем они обратились в трёхглавых драконов, что, разевая пасти и выпуская из ноздрей искры, кидались на него. Голову пронзила безумная боль, у Данте аж челюсть свело, и впервые за всё время нахождения здесь, он начал орать, извиваясь в своих путах.
«Я же тебе говорил, что любовь приносит только страдания. И не стоит ждать от неё ничего хорошего. Все люди предатели и твоя маркиза — не исключение», — шепнул вкрадчивый голос Салазара.
— Нет, не надо, хватит, уходи, уходи... — пробормотал Данте.
«Ну какой же ты всё-таки тупой! — не унимался Салазар (Данте так чётко слышал его голос, будто Салазар, из плоти и крови, стоял рядом). — Пойми, наконец, эта женщина такая же, как все, и даже хуже. Она не любит тебя. Ей нравится смотреть на твои мучения, поэтому она и здесь, тупица!».
— Замечательно! — молвила «Эстелла», подтверждая его слова. — Я люблю наблюдать, как безмозглые людишки кричат и извиваются, медленно сходя с ума и превращаясь в растения. Я ещё вернусь, — сказала она кому-то и, кажется, ушла — Данте услышал стук её каблуков.
В следующий раз Лже-Эстелла явилась в декабре. В ярко-красном платье с эполетами на плечах. И устроила спектакль: стала признаваться Тибурону в любви, обнимала его, целовала, уверяя, что ради него пойдёт на всё. Мужчина реагировал спокойно, хотя в антрацитовых глазах его и прыгали искорки, когда он бросал на неё взгляд. Салазар у Данте в голове лишь хихикал, повторяя, как попугай, одно и то же: «Я тебе говорил! Говорил!».
