Открою окно — вот и небо светлеет.
Свеча моя — маяк любимым,
И днем и ночью неугасима.
За что сердиться на мир усталый?
Мы молоды, парни, а он старый!
— Ладно, уговорил, — усмехнулся Гарри, признавая победу сына в споре, который тот вёл, в сущности, с самим собой. — Не стану выдворять твоих мотыльков из страны. Но одежду я бы на них надел поприличнее!
— Ничего ты не понимаешь! — подытожил обидевшийся Ал. — Они же талантливые очень, особенно Сольвай. Он такой клёвый музыкант, все композиции — его, сам музыку сочиняет, слова, а танцует — это что-то! Ничего ты не понимаешь!
«Куда уж нам!» — усмехнулся Гарри и посерьёзнел:
— Пусть. Я не понимаю, а ты, Ал, объясняй. Так всё лучше, чем бестолково воду из глаз лить.
Альбус поджал губы и уставился в тарелку с рулетами.
— А теперь рассказывай, — через некоторое время накрыл его ладонь своею Гарри. И посмотрел мальчику в глаза.
Альбус отвёл взгляд, но руку не убрал. Он, казалось, уже начал говорить, даже рот открыл в порыве откровенности, но вдруг нахмурился и вскочил. Неужели сбежит? Гарри напрягся, хотел схватить сына за рукав, но тот, явно, сделав над собой усилие, всего лишь подошёл к холодильнику и достал молоко. Грея его и подливая в свою и отцовскую чашки, он прятал глаза.
— Сядь, пожалуйста, — Гарри кивнул на стул, — не смотри на меня так, Альбус, просто поговорим.
— Пап, я… что тебе Джеймс наболтал?
— Ну, он, правда, что-то там намекал… — замялся Гарри. — Но он за тебя переживает.
— Ага, громко так намекал, на всю улицу, — не порываясь, однако, снова встать и уйти, не зло махнул рукой Альбус. — А его переживания у меня знаешь уже где?
Сын сидел на нелепом табурете, что ещё в бытность их семьёй купила Джинни, блин, на каком-то модном мебельном салоне в Милане. Говорила, что они современные люди, что надо шагать в ногу с веком (дошагались!), а не держаться за старые привычки в быту. Поттеру в голову лезли всякие несуразные вещи, вот как про этот прозрачный плексигласовый стул, который, будто скорлупа цыплёнка, обнимал до поясницы тело расположившегося напротив Ала. Тот закрутил одну ногу вокруг стального стержня дурацкой штуки и, покачивая другой, исподлобья пристально глядел на отца.
«Херовый из меня, оказывается, вышел папаша-то!» — подумал Гарри и спросил:
— Он тебя обижал, ну, Джейми? Сердишься на него? Я думал, что он без злобы. Ты же младший, братья часто живут, как ёжики в одной коробке, но остаются братьями.
— Сержусь… Козел гомофобный!
«Значит, всё правда!»
— А откуда он знает? То есть он знает? Ты с братом советовался, обсуждал или он сам… догадался? — Гарри сделал вид, что тема половой ориентации сына его вовсе не беспокоит и не является секретом Полишинеля.
— Я ничего не скрывал. И не собираюсь. Я гей. И что? Пап, не подумай, что я наглый или неблагодарный, но, пойми, это от меня не зависит, — нервно, но тихо, слегка наклонившись к Поттеру через стол, сказал бледный Альбус. — И понимания мне от него не надо. И от других тем более. Пусть Джеймс сам с собой разбирается лучше, своей жизнью живёт. Всё, детство кончилось, пора во всякие сказки о братской любви, всепрощении и во всякое там перестать верить. Мы разные. Джей прав, пусть так и думает. Ты же тоже сейчас не знаешь, что сказать, да?
— Думаешь, стану тебя ругать?
— Ну, не знаю. Может, тоже лечить, в смысле, помощь свою предлагать станешь.
— Нет, не угадал.
— Я с себя ответственности не снимаю, пап, и не буду кричать «Свободу попугаям!»… Нечем гордиться. — Он помолчал. — И мне, может, самому хотелось бы быть, как все.
— А ты разве не как все? — Гарри даже попытался улыбнуться, но быстро передумал. Нешуточное дело. «Но и не трагедия», — здраво рассудил глава семьи и слегка расслабился. Мальчишка не истерит, не уходит в глухую оборону. Это хорошо. Хотя… и хорошего мало. — И «как все» — это разве предел мечтаний?
— Пап, ну мы же не про стиль в одежде или про богатый внутренний мир говорим? Не надо со мной, как с ребёнком. Мы же про… ты же понимаешь. Геи — почти изгои. У магглов про это только и кричат на каждом углу: запретить, изолировать, вылечить. Уф! А у нас столько случаев известно однополых отношений и даже браков, и всё равно, как узнают — пальцем тыкают, будто в диковинку.
Гарри пожалел, что затеял этот разговор. О чём он мог сказать мальчику, если сам… Но… Говорить надо. Дети — самое дорогое, что у него есть в жизни, и за то, чтобы они были по-настоящему счастливы, Гарри готов был на многое. Даже на такой непростой разговор с неожиданно ставшим взрослым ребёнком.
— Родители, интересно, все такие слепые? — спросил он у сына.
— Не знаю, честно, статистика как-то не ведётся, — младший Поттер издал что-то похожее на робкий хмык. Гарри поймал себя на том, что до этого момента речь Альбуса была совсем мало окрашена интонациями: он говорил отстранённо, как машинный голос, читающий сводки в Аврорате. И, отвлекшись на это сравнение, Гарри чуть не пропустил то, что дальше рассказывал Альбус. — Кто-то признается предк… родителям, кто-то из дому сразу уходит. Многие всю жизнь молчат.
— Ну, а ты бы рассказал… сам?
— Нет.
— Почему? Мы с мамой были нечуткими?.. Ты когда понял, что?..
— Что я гей? — без намёка на вызов, спокойно спросил Альбус. — Да не было какого-то понимания. Просто такой я и был. Ведь мальчишки всегда с мальчишками бегают, своё общество предпочитают, ты же знаешь. Игры силовые, дормитории общие, душевые… всякое. Пошло звучит, да?
— Слушай, но ведь это ничего не значит, — Гарри казался сомневающимся. — Может, просто возраст такой? У всех бывает… Поиски там всякие, сексуальное осознание, пробы, ошибки. Я сам думал, что неравнодушен к… одному парню, еще в Хоге.
Гарри совсем не собирался этого говорить! Всплыло, чёрт! Но это было честно, так и надо.
Ал не выглядел удивлённым, почти не отреагировал, лишь отрицательно покачал головой:
— Нет, пап, я точно знаю. Ну… и с девочками пробовал… это не то. Я не могу.
— Хорошо, ладно, — Гарри допивал остывший чай. — А что теперь-то случилось?
Он молча смотрел на сына. Тот принимался собирать крошки от рулетов в аккуратную горочку на тарелке, пальцем нервно гонял по полированному металлу столешницы блики от лампы; но его рука не дрожала, и дышал он спокойно.
— Ты, правда, хочешь знать? — тихо, не поднимая глаз, спросил исповедующийся.
— Давай, всё будет между нами. Может, даже что подскажу, если смогу, — Гарри чувствовал себя странно. С одной стороны, всё было неожиданно, а с другой — возникло стойкое, щиплющее под ложечкой, да, именно там, горько-сладкое ощущение дежавю. Как будто эти слова уже звучали, и сам он просто подавал реплики из давно известной пьесы. — В кого-то влюбился, да?
— Хохма в том, что вот сейчас уже прошло, — Альбус поднял голову. «Так я и поверил! — подумал Гарри. — Чтобы неистеричный парень настолько убивался, и сразу прошло? Но держится Ал великолепно! Сам себе психотерапевт». — Понимаешь, как ножом отрезало от… лжеца. И… так мне и надо. Где мои глаза были!
— Что, бросил? Тебя твой… любимый?
— Хуже… хотя, спасибо ему. Я… пап, ты не поверишь, мне так полегчало, как будто кто свет включил. Непонятно говорю, да?
— Ну?
— Пришёл сегодня… этот красавец и сказал, что… Нет, история просто зашибись! Водевиль! Понимаешь, он из меня верёвки вил, а сам, как девица капризная. И всё боялся, что узнают: типа, за руку не держи, рядом не садись, сегодня прийти не могу, то мама болеет, то записки не получал… и так три месяца. А ничего-то и не было! Я же на него дышать боялся. А сегодня в скверик меня позвал и, так бочком-бочком пятясь, мне заявил, что вчера он… попробовал с «настоящим» геем, ну, со взрослым, не чета нам, школьникам, и… ему не понравилось! — в конце фразы голос Ала взлетел, как будто рассказчик собирался выдать глупое «Та-дам!»; но он закашлялся, опустил глаза и продолжил: — Как будто я ему не всего себя со всеми… потрохами дарил, а… — он резко взмахнул рукой, чуть не свалившись со своего «насеста». — Но самое главное, Га… голубчика это (ну, его первый секс) убедило, что с ним всё в порядке! Он так и сказал «всё в порядке», — криво усмехнулся Альбус. — Что он — аб-со-лют-ный, стопроцентный на-ту-рал! — сын засмеялся, его смех не был ни горьким, ни истеричным, но отцу показалось, что в этот момент боль срывается с губ Альбуса.
