— Тебе лучше остаться здесь, страхуй меня. Если не выйду через пятнадцать минут — ломай защиту и сразу бей на поражение.
— Кого? — Вообще-то Билл Мортон был сообразительным, но Люпин совершенно не посвятил его в свои планы в отношении Гая.
— А кого там обнаружишь. Обоих... ну, всех, кто там будет.
— Мудрите, господин референт. — Мортон недовольно хмыкнул.
— Не знаю, почему, — загадочно сообщил Тедди, — но не хочу его терять.
Мортон не стал переспрашивать или уточнять — если Люпин не говорит сразу нормально, значит, и не скажет. Он лишь успел зажмуриться и плотнее закрыл дверь, за которой в палате пациента Долгопупса Теодор Люпин превратился во что-то страшное, лохматое, бр-р-р. Мортон, запечатав нахрен, то есть намертво, встал возле этой двери на часах, с волшебной палочкой в руке, и засёк время…
Тедди был готов ко всему, и даже к этому… Однако несчастного Гая колбасило уж слишком: его душа и мысли превратились в какое-то нагретое желе, бесформенную массу, в которой иногда попадались сгустки более-менее чётких образов и суждений. Гая кидало из стороны в сторону: от лютой, какой-то азартной ненависти ко всем до чуть ли не святого раскаяния, от страхов и сомнений к твёрдой решительности и обратно — к сомнениям и страхам. Тедди, довольно легко проникший в сознание оборотня, слегка… прибалдел: ад, он увидел там самый настоящий ад и растерялся, не зная, что с этим делать. Гай, как ни странно, помог ему: буквально вцепился в «виртуального» Красного волка, «пришедшего к нему в гости», и зарычал неистово:
— Помоги! Ты можешь, я знаю! Вытащи меня! Или убей!
Несмотря на молодость, Тедди встречал в своей жизни много разных людей и нелюдей и неплохо разбирался в человеческой природе. Опыт подсказывал ему: Гай не хочет быть волком — не потому, что мучается совестью или чувством долга, а из-за банального, но невероятно сильного страха перед той жизнью, которую он на короткое время смог попробовать на клык. Свобода зверя — это сырое мясо, которое нужно добывать себе самостоятельно, это ощущение власти природных инстинктов, это отречение от родных и друзей, это жизнь изгоя, которого все боятся и презирают. Гай Долгопупс, единственный сын своих родителей, воспитанный в нежности и любви, не был готов к такой свободе, шарахался от неё. Оборотень Гай не умел обеспечивать себя пищей и кровом и не особенно стремился к одиночеству. На этом страхе и слабых попытках противления Теодор и сыграл. В какой-то момент ему удалось зацепить сознание Гая на крючок и заговорить с ним, как с равным, как с братом, на понятном языке:
— Не очень я тебя порвал? Ну извини. Ты сам виноват и знаешь это. Расклад такой: станешь человеком — сядешь, Азкабан, ага. За всё ответишь. Но через несколько лет выйдешь. Тебя будут ждать мама, отец. Я. Навещать тебя стану, научу, как с этим жить дальше. Мой отец, Ремус Люпин, смог, слышал про него? И ты сможешь — врождённым легче, чем укушенным. Выберешь зверя — я тебе помогу уйти в лес, обещаю. Но это будет навсегда, без возврата, и там ты будешь один. Далеко. Выбирай.
— Почему ты со мной возишься? — Оборотень на белоснежной больничной постели представлял сюрреалистическое зрелище.
— Сам не знаю. — Люпин переминался с лапы на лапу и нервно поводил кончиком хвоста. — Так вышло, что я одиночка, а волки — стайные, получается, что ты — моя стая.
— Вожак? — Гай спросил это без иронии, совершенно серьёзно. И надолго замолчал. Время шло, часы тикали; раствор в капельнице, подвешенной над кроватью Гая, капал в эластичную трубку. Капля за каплей, секунда за секундой. В звериных глазах почти ничего не читалось.
Больше тянуть Тедди не мог:
— Тебя мать ждёт.
— Я знаю… Убей меня, вожак. Я не справлюсь.
— Справишься. Если захочешь — то справишься. А убить не смогу: волки и маги своих не убивают.
— Я думал, что убивать — это сила, а оказалось, что это слабость… В Азкабане видно звёзды? И луну?
— Хм, наверное, видно — окна там есть, хоть и узкие. В Атлантике вообще красивое небо. А луна — это всего лишь небесное тело, каменная глыба, летящая в вакууме, магической силой её наделяем мы сами.
— Луна — это... боль; луна — имя моей матери. Не хочу, чтобы она плакала и проклинала себя. Поэтому я выбираю…
Он превратился в человека самостоятельно, Тедди лишь слегка повёл его, направил.
Гай хромал, волочил ногу, был очень бледен, глаза ввалились, будто в пещеры, но выглядел не так уж и плохо — просто очень уставший, осунувшийся мальчишка, только что выписавшийся из больницы после тяжёлого ранения. Люпин помог ему одеться и вывел из палаты — Мортон с облегчением опустил волшебную палочку.
В коридоре они столкнулись с сидящей в рекреации Луной Долгопупс. Завидев сына, она охнула и прижалась спиной к стене — не смогла встать навстречу. Тедди по взгляду Гая и по его заходившим желвакам догадался, что видеться с матерью для того сейчас — пытка, поэтому бросил Полумне всего несколько коротких слов и поспешил увести конвоируемого:
— Всё будет хорошо. Мы в изолятор Аврората. Позже, миссис Долгопупс, подайте прошение о свидании — надеюсь, что господин следователь, — Тедди кивнул на Мортона, — вам не откажет. Гаю грозит, я думаю, максимум года три поселений и контроль над магией, ну это пожизненно. Порекомендую вам опытного адвоката.
Гай сморгнул и отвернулся. Луна, провожая сына взволнованным взглядом, повторяла, тихо шевеля губами и всё ещё вжимаясь в стену:
— Всё будет хорошо, всё будет хорошо…
*
В конце рабочего дня Гарри бурей влетел в Аврорат. Вестовой чуть не зажмурился:
— Здравия желаю, господин Главн… — вытянулся он в струнку; но начальство, не останавливаясь, рявкнуло:
— К чертям! Где Люпин? Ко мне в кабинет, живо!
— В журнале записано, что они с Мортоном на задании в Мунго, — рапортовал дежурный аврор, молодой черноволосый парень, вчерашний курсант, переведённый на службу из Европы. — Время возвращения не отмечено, сэр.
Шеф мракоборцев рванул ручку своего кабинета так, что ни от нее самой, ни от запирающего заклятия ничего не осталось, и напоследок шваркнул дверью.
«Зевс! — восхищенно подумал новичок. — Громовержец! Правильно ребята в учебке говорили, не врали!»
*
За два сумасшедших выходных — ну и уикенд выдался! — Гарри только несколько раз буквально по паре минут удалось поговорить с Саем. Тот был всё время занят, постоянно торопился, а сам Поттер то у Уизли дела утрясал с переездом Гермионы (кстати, она посоветовала пару дельных вещей, но это еще надо было обдумать), то…
— Что ты резвишься, Герми? — Он пересылал подруге по воздуху огромные ящики с книжками, а она, стоя на стремянке, распределяла их по алфавиту. — У меня забот полон рот. С Коржиком надо срочно решать: жалко псятину, да и Лили за него загрызёт. А ты советы дурацкие даешь!
— А чего мне не веселиться? — Гермиона стряхнула с полки на своего помощника клубы пыли. — Старухой меня уже числил? Сухарём?
— Сухарницей... Ну, слава богу, что придумала не мне собаку усыновлять. Ёпт, не обсыпай меня прахом… научным, в глаза попадает, осторожно! — Поттер закончил с последней упаковкой и отряхнулся. — Кричер-то согласился бы охотно, да он неженатый. — Гарри его собственная шутка показалась ужасно смешной. — Я тут столько про брачные обычаи магической общественности узнал… на своей шкуре...
— Не сходи с темы, Коржику вашему в доме не место. Ты, Гарри, не должен подставляться сейчас даже в мелочах.
— А чего, у меня для него и невеста имеется. — Хмыкнул тот. — Оженим старого — и дело с концом. Вельшонок всё равно на ихнюю породу ушами похож — будет семейка; а Кингсли пусть от злости, что по его не вышло, хоть все подлокотники своего министерского трона сгрызёт!
— Кто это тут с концом? — спросил вошедший Рон.
— Сделай так, как я говорю: или к Хагриду (только придётся придумать щенку магическое амплуа), или фамильяром — просто и законно! — Одетая в облегающие бриджики и клетчатую, явно Ронову, рубашку, подвязанную под грудью узлом, молодая и какая-то бесшабашно-шальная Гермиона спрыгнула с лестницы и попала в объятья мужа.
