Канал американского телевидения в сетке международного телевещания нашёлся почти сразу, да и ещё на трёх европейских кабельных каналах передавали прямую трансляцию концерта «Кrom fendere» из Флориды.
Как завороженный, Гарри уставился в экран, будто провалился в другой мир, параллельный, яркий, шумный, ослепляющий, оглушающий, подавляющий буйством зрителей и затягивающий какой-то по-настоящему волшебной музыкой. Три или четыре песни Мотыльков Гарри проглотил и не заметил — ощущение было такое, что его отправили в безвоздушное пространство, а он не умер, не задохнулся, а неким чудом продолжает дышать. И получает истинный кайф. Поражало странное чувство: как если бы Поттер имел ко всему, происходящему на сцене концертного зала «Jacksonville Hall of Stars», непосредственное отношение. А, может, так оно и есть? Ведь сердце его сейчас бьётся не здесь, не в лондонском, погружённом в ночную тишину доме, а там, в Джексонвилле, рядом с белокурым дьявольски красивым парнем, поющим пронзительным, заполняющим все уголки и кармашки души голосом... Взгляд Сольвая в объектив камеры — точно прямо тебе в глаза — и ты принадлежишь только ему, ему одному, сейчас и навсегда!
Гарри перевёл дух, только когда у Мотыльков на сцене произошла заминка, пауза. Зрители, похоже, нисколько ею не были огорчены, они, как загипнотизированные, с обожанием ловили любые движения своих хромовых кумиров, а те о чём-то переговаривались, отдыхая. Лишь сейчас Поттер сообразил, что концерт «КF», похоже, уже вышел за лимит эфирного времени, просто Мотыльков не отпускали со сцены, требуя всё новых и новых песен.
Кордебалет исполнил под соло Кита несколько коротких энергичных миниатюр и, закиданный букетами цветов, ушёл за кулисы — танцоры были едва живы от усталости. Бамсе наиграл на пульте негромкое попурри из мотыльковых хитов. Декорации отодвинули на задний план, в зале притушили свет, оставив в центре рабочей площадки очень яркий, контрастный круг от единственного мощного прожектора. На эту голгофу Сванхиль вышел в одиночку. И поднял руку.
Через минуту в многотысячном зале разлилась почти абсолютная тишина. Гарри непроизвольно вжал пальцы в подлокотник дивана и судорожно сглотнул.
— Всем меня видно? — посмотрев в зал исподлобья, из-под влажной чёлки, тихо, чуть хрипло спросил Сольвай. — И слышно? Ну и славно. — Он выпрямился. — Тогда будем прощаться. Эх, не люблю я это занятие — прощаться, особенно с такими клёвыми человеками. Вы самые лучшие. Мальчики и девочки, тёти и дяди, бабушки и дедушки, то есть, дамы и господа, мадам и мсье, mine damer og herrer, все, кто меня сейчас слышит, — знайте, что вы самые лучшие, и мы желаем вам счастья!
Даже толком не вздохнув и не дав публике разразиться восторженным ором, Сай запел. С полдыхания, а капелла. Над его головой вспыхнули и замигали неоновые звёзды. По залу прошлась волна, будто бы по спинам сразу всех зрителей побежали мурашки.
Оператор эфира, кажется, ошибся, или тоже подвис на Сванхиля, но вырванная одной камерой из толпы мордашка симпатичной девушки, по щекам которой ручьями текли слёзы, застыла в кадре на неприлично долгое время.
«Гадство! Дура! Дайте Сая!» — заёрзал Гарри.
Музыка молчала. Но каждый слышал свою. И голос Сольвая тоже звучал для каждого зрителя по-своему.
Гарри узнал её. Эту песню ему уже пел Сай, вот недавно, несколько часов назад, перед тем как...
— Ах ты едрена мать! — жарко выдохнул он сквозь зубы. — Да что ж ты творишь! — Уж те-то слова Поттер помнил преотлично, можно сказать, телесно.
Он подался вперёд. И сейчас был там, на сцене Джексонвилля, стоял на коленях перед белокурым мальчишкой — и умирал. Потому что тот своими губами целовал не его, гаррины, губы, а гладил ими микрофон, вталкивая, впаивая в неживую бандуру звуки, слова, вылетавшие из динамиков красивейшей песней. Волшебной песней. Жёсткой и даже жестокой песней.
Мелодия была та же самая, но текст иной, однако ошалевший Поттер не сразу это понял.
У меня отмирает умение жить,
Заменяется чем-то другим, новым.
Сладким ядом любви, от которой дрожит,
Замирает душа, разорвавши оковы.
*
Пьяной кровью качает сердца мешок,
Вместо рук какой-то другой метод.
Я летаю, и крыльев нежный пушок
Бьется в объятьях, как ветер летом.
*
Голова пустая легко звенит,
Ни одной мысли, все — о свидании.
Голос твой уносит в зенит,
Нет ни совести, ни страданья.
*
Я одурел, утратил рассудок.
Стал ленивым, как кот-кастрат.
Абсолютно поверил в чудо,
За поцелуй удавиться рад.
*
Писать разучился, и неохота.
Только б смотреть в твои глаза.
Я влюбился, не могу работать...
Песен не будет, я всё сказал!
С последними словами Сольвай, бесцельно перемещавшийся по сцене, тащивший за собой, как на верёвочке, круг яркого света, вдруг отвернулся от публики и стал неторопливо, но решительно отходить вглубь сцены по протянувшемуся прямо под ногами лучу, а остальное, хоть и скудное освещение (даже лампы над выходами из зла и огоньки телекамер) начало неотвратимо гаснуть. Обрыв — и полная, глубокая, какая-то исконная темнота...
Такую тяжёлую тишину редко можно встретить, разве что на траурных мероприятиях, когда умер кто-то близкий, и никакие слова не вернут его...
Гарри открыл рот.
Саечка, мальчик мой, да как же...
Тишину испугал резкий звук — кажется, из руки ударника выпала палочка и клюнула в бронзовую крэш-тарелку. Дзын-н-нь...
Зал взорвало свистом и криками... Свет врубили, софиты выстрелили нестерпимо слепящей глаза лавой, но на сцене не было никого — ни артистов, ни подтанцовки, даже декорации исчезли, только покачивались, ещё храня призрак звука, потревоженные тарелки ударной установки... Как символ оставшейся навсегда музыки... А сверху, медленно крутясь в потоках нагретого дыханием толпы воздуха, падали полупрозрачные, неровно оборванные по краям крылья бабочек... Зрители завороженно следили за ними и ловили на свои лица... И знали, что Мотыльки споют им ещё много-много песен...
Столь круто Поттера ещё не отпускало. Ну Сванхиль даёт, артист! Настоящий артист, высший пилотаж. Так легко, играючи довести тысячи незнакомых людей до отчаяния и ещё легче поднять их всех на облака, и даже выше. Всех, и Гарри тоже. На своих крыльях...
Катарсис Поттера прервал Джеймс, который, видно, решил спуститься покурить на нервах, а французское окно, выходящее в сад, располагалось как раз в гостиной. Услышав, как сын открыл дверь и остановился за спинкой дивана, на котором ещё секунду назад он сидел, а теперь лежал, притворяясь давно и мирно почивающим, Поттер почувствовал себя совсем пацаном и едва не испортил игру, разулыбавшись. Сквозь полусомкнутые веки он смотрел на обалделую физиономию Джея, который переводил взгляд то на экран, то на отца, снова на экран и опять на него.
— Пап, ты что тут делаешь? — не утерпел еще неопытный в делах обмана и шельмования банкир.
— А? Джейми, уже ужинать пора, что ли? — Гарри потянулся и потер руками глаза. — Который час?
— Так уже это... утро почти... — растерянно ответил наивный Поттер-средний. — Ты что, концерт смотрел?
— Какой концерт? — Гарри закрутил головой. — Вот черт, наверно, на пульт лёг случайно. Ну что, раз уж встали оба... айда на пробежку? А то раскиснешь там от своей сидяче-мозговой деятельности.
— А не рановато, нет? Ну тогда пойду оденусь, всё равно не спится... — Тот пожал плечами, однако, поднимаясь по лестнице, вдруг сообразил: «Так я же сам трансатлантический канал только неделю назад подключил, его даже на пульте нет, как же тогда можно было случайно жопой включить?» Джеймс постоял на площадке перед своей спальней, но потом резко дёрнул ручку двери и вошёл, решив не заморачиваться. Кто он такой, чтобы спорить с самим Гарри Поттером, которому вон даже электроника подчиняется?..
........................................................................
(1) Отбой тревоги (дат.)
