— Просто я даже ди-фон отключу, не волнуйся. Тут у нас дела. — Сай нервно хихикнул. Да и говорил он как в угаре... — Мы выступаем против плохих парней. Всё будет хорошо... Ну а если... ты же меня с друзьями вытащишь из федеральной тюрьмы? Ага?
— Стоять! — Гарри вытер пот и заходил по комнате. — А ну отмени! Отмени, что задумал... Пожалуйста, Скорпи!
— Ух, приятно, ты так меня ни разу... нет, только в бане называл. Пойми, иначе нельзя. Всё потом расскажу. Посмеешься.
— Уже смеюсь. Какие парни, какая тюрьма?
— Да плохенькая, хлипкая. Ну я же читал, ты Азкабан штурмовал в 2005? В случае чего справишься. Видишь, я не разгильдяй, я страхуюсь-хуюсь-хуюсь. — Снова смех.
— Ты пьяный, что ли?! Сай?
— Я колюсь.
— Что-о-о?! — взвыл басом Гарри.
— Не паранойте, мистер Поттер, в смысле это я расколол тебе свои планы, чтобы ты потом не думал, что между нами нет доверия. Я вообще не хочу ничего от тебя скрывать. Мне тут в любви признался один хороший человек, а я ему отказал, клёво? В общем, я... думаю о тебе! Сам позво....
Гудки. Связи нет...
— Погоди! — закричал Поттер. — Блядь! Малфой!!!
— Номера, который вы ввели, не существует, — сказал приятный механический голос...
......................................................................................
(*) В своём стихотворении Сай использует парафраз из сцены сумасшествия Офелии (Шекспир, Гамлет).
Лукас Фейн http://savepic.ru/5518653.jpg
====== 22-7 ======
Он видел однажды, как плачет отец. Всего один-единственный раз. Киму было не больше пяти, может, и меньше. Две слезы. Одна, крупная, полновесная, переполненная, тяжёлая, скатилась по щеке старшего Мартинсена и чуть ли не стукнулась о столешницу. Вторая размазалась, побежала неровно, зигзагами, застряла в уголке рта, Пер слизнул её кончиком языка. Третьей слезе, повисшей на ресницах, он не дал ни единого шанса — вытер глаз ладонью и тихо сказал сыну, заставшему его за чтением непривычной человеческой книжки: «Ким, если... захочешь уйти, когда-нибудь, не говори матери. Уходи». — «Куда?» — Малыш Ким ничего не понял, но папу надо было слушаться. Тот вместо ответа притянул его, поцеловал в лоб и быстро вышел из кабинета. На столе осталась книжка, раскрытая на каких-то чёрно-белых фотографиях, не нормальных, движущихся, а на «мёртвых», и на стихотворении. Маленький Мартинсен уже давно знал, что такое стихи, и умел сносно читать.
«Че-ло-ве-чес-тво», — сложил он из слогов. Сел на отцовское место и прочитал:
Распятые в огне на небе вечера
Струят живую кровь и скорбь свою в болота,
Как в чаши алые литого серебра.
Чтоб отражать внизу страданья ваши, кто-то
Поставил зеркала пред вами, вечера!
Христос, о пастырь душ, идущий по полянам
Звать светлые стада на светлый водопой,
Гляди: восходит смерть в тоске вечеровой,
И кровь твоих овец течет ручьем багряным...
Вновь вечером встают Голгофы пред тобой!
Голгофы черные встают перед тобою!
Взнесем же к ним наш стон и нашу скорбь! Пора!
Прошли века надежд беспечных над землею!
И никнут к черному от крови водопою
Распятые во тьме на небе вечера! (1)
Эти строчки сами запомнились Киму. Он в своё время знал и позабыл множество стихов, а вот эти — нет. И понимать их и отцовские слёзы стал только сейчас. Когда полюбил. Когда любовь привела его туда, где он никогда прежде не был, и даже не представлял, что ждёт впереди. Восходящая ли смерть, багряные ручьи, Голгофы судьбы и отчаяния, века надежд, чёрный от крови водопой... Распятые во тьме на небе вечера... Вроде и не темно — в таком крупном городе не бывает темноты, не то что дома... Вроде и не вечер, а наоборот утро. Уже давно должен быть рассвет, но плотная выпуклая туча, косящаяся в окно, схватившаяся за горизонт на востоке, не выпускала солнце из его ночного приюта, лишь по канареечной раскраске чистого на западе небосвода было видно, что утро вступило в свои права. Ночь кончилась. А мысли о любви и о крови — нет. Они в последние дни всё плотнее сжимали голову венком, лавровым ли, терновым...
Признаться, Ким никогда прежде не думал так много. Нет, он не был глуп или малообразован, его в отрочестве приучили к мозговым упражнениям, но с некоторых пор, познав суть жизни, Ким осознанно отказался от тревожных мыслей. Отрезал себе этот хвост. Что проку их носить в себе, лелеять, множить, если ничего нельзя исправить, изменить, сойти с дороги тоже нельзя? Остаётся идти по ней, как получится, идти вперёд, надеяться на себя. Если встретится счастье — схватить и не отпускать. Если не встретится... Встретилось же, вот диво! Его колючее и такое забористое счастье. Как последний напас чёткого косяка (2). Проруб (3)!
Кровь — это жизнь. Для всех: и для людей, и для вампиров. Только для одних жизнь — своя собственная кровь, а для других — чужая. Сие банальное озарение очень мучило в последние дни Кима Мормо Мартинсена графа Зоргэна.
Он внимательно, скрупулёзно разглядывал вены на своих руках и думал о любви и о крови. С каждым днём, с каждым часом, с каждой секундой после расставания с Джеем всё сильнее и сильнее хотелось и того... и другого. Любви и крови...
А жить на свете трудно. И больно. Об этом маленький Ким догадался очень рано, когда навсегда запомнил ужасное отвращение от густого тёмно-бурого сиропа, которым пытались поить его няньки и собственноручно мама. С каждым глотком жидкая боль растекалась по его телу, прожигала в нём дыры, особенно в горле и животе, малыш Ким кричал, плакал; потом он научился терпеть молча, стиснув зубы, сжав крошечные кулачки, напружинившись, точно зверёк перед затяжным прыжком. Стоило перетерпеть — и боль вырывалась через рот обратно на свободу — ребёнка рвало кровью, своей и чужой, и наступал покой в измученном теле, в его ни в чём не виноватой душе.
Отец обычно после таких случаев ночи напролёт не отходил от него, поил горькими отварами на меду и молоке, а мама горько вздыхала: «Может быть, стоит подождать, и всё наладится?» Она, кажется, сама не верила в счастье обрести нормального наследника в виде сына — генетического уродца, но продолжала ждать. Вампиры умеют ждать как никто другой. И любить Кима не переставала, даже наоборот, находила в своей душе несвойственные краски нежности и живой теплоты, раскрашивала ими младенческие годы ребёнка, как волшебной палитрой...
С появлением в клане Зоргэн Кима многое изменилось. Слишком многое. Родители были готовы на всё, чтобы сохранить наследнику жизнь, титул, чтобы обеспечить ему нормальное детство и достойное будущее. Но Пер и Арнбьёрг были всего лишь вампирами, а не всесильными существами... Выживать — нужно уметь. Они умели, но балансировали на грани, и эту грань под кланом нелюдей с каждым годом всё сильнее и сильнее раскачивали...
Вспоминать детство Ким не очень любил. Он просто помнил, что понял именно в детстве: жить — это больно. Поэтому вполне нормально, даже уверенно, без трагизма и всяких фортелей воспринял слова Джеймса о том, что тому надо подумать. Насчёт брака и вообще насчёт их отношений. “Ну, нужно тебе подумать, солдатик, приучили тебя так — значит, думай. Сомневайся, прокручивай все за и против, запрещать не буду, не имею права, не хочу. Я-то знаю, что думать не о чем: брак состоится, мы с тобой венчаны судьбой, магией, я это и знаю, и чувствую. Мне кроме тебя никто не нужен, и жить без тебя я не смогу — решено. Ну а ты, солнце, подумай, порешай там”. Конечно, под ложечкой посасывало, скучал по Джей Эсу безмерно, тосковал даже, волновался, но не сомневался, что тот обязательно встретит его в Лондоне 7 сентября. Просто иначе не может быть! Подождать — и всё будет: пьяные ночи, сладкие крики, голос любимого, включающий и выключающий сердце, его запах, от которого тащишься покруче, чем от любых колёс, всегда вместе, без разлук, всё на двоих — и беды, и счастье; и можно, когда захочешь, взять его за руку, прикоснуться щекой к ладони, посмотреть в глаза, надышаться им, напиться его до хмельного безумия; себя отдать целиком, не размениваясь, без сдачи; научиться жарить ему отбивные и стейки, резать салаты (ну хоть по выходным — это же кайф!), научиться не вертеться в кровати и не драться во сне — пусть спит спокойно; слушать перед рассветом, на границе будущего и прошлого, его спокойное дыхание, любимого мальчика, такого... такого, что и не передать словами, можно только Линде рассказать — она поймёт! Ещё, конечно, Саю, но негоже друга грузить. Тот и сам в последнее время как не в своей тарелке...
