Сейчас не сдержусь…

– Я искал, пытался заводить отношения…

Губы…

Голова шла кругом. Привычного жилета нет, рубашка слегка расстёгнута, а жарко – будто в шубе. В самом центре груди, и лицо горит.

– Но с моей стороны бессовестно привязывать к себе девушку…

Сейчас заговорит…

Точно не выдержу…

Краешком сознания Джим даже поразился – и как Арсень до сих пор не заметил взгляда, будто примагниченного к его губам? А взгляд, скорее всего, тот ещё, несмотря на то, что Джим изо всех сил сейчас себя контролирует.

Арсень перестал улыбаться.

– А по-моему, ты просто боишься поверить, что твои мысли тоже имеют право на воплощение, – сказал негромко. – Поэтому и думать боишься. Я не прав?

– Прав, – с последней фразой неуверенность испарилась мгновенно, Джим почти слышал щелчок выключателя. Он чувствовал, что привычное движение улыбки странно стягивает вроде бы адаптированные к ней лицевые мышцы, пальцы, до этого сжимающие одеяло, разжались. – Ты – прав.

Не наклонился, нет – резко положил на затылок Арсеня ладонь, сжал волосы и дёрнул на себя.

Подпольщик стремительно – даже чересчур для не совсем протрезвевшего сознания Джима – дёрнулся, убирая голову из захвата ладони, нырнул под рукой и быстро вскочил на ноги. Взгляд из расслабленного сделался настороженным. Арсень прищурился, выставил перед собой ладонь, как бы призывая к миру.

– Если я перешёл границу, драться не обязательно, док, – заговорил спокойно, раздельно, не спуская с него цепкого взгляда. – Тем более тебе со мной. О нашем разговоре и так никто не узнает. Я не любитель разбазаривать чужие тайны. Если хочешь, просто сделаем вид, что вообще сегодня не виделись.

Джим встал.

– Ты не дал мне закончить. – Подошёл чуть ближе. Улыбнулся, мягко, слегка насмешливо. В глазах появился какой-то странный блеск. – Я не собирался с тобой драться. Честное слово. Просто дай закончить.

– Ну… хорошо, – согласился Арсень, слегка хмурясь. Судя по виду, он не очень верил в «не собирался драться». Взгляд всё равно цеплял каждое, даже самое незначительное движение. – Заканчивай.

Джим подошёл вплотную.

– Расслабься, – шепнул хриплым, чуть срывающимся голосом.

И, уже медленно, приник к его губам.

Чего?.. Сплю я, что ли?

Да нет. Во сне так ни от кого вином не разит

А он что…

А, какая разница.

Арсений против воли улыбнулся, слегка отстранил от себя, кажется, внезапно свихнувшегося Джима – по крайней мере, взгляд этот рядом, напротив, точно безумный, – отстранил почти незаметно, ровно настолько, чтобы была возможность тихо уточнить:

– Так вот что за депрессия, оказывается… А чего сразу-то не сказал, а?

– Арсень, я ничего от тебя не скрывал, – взгляд из безумного сделался насмешливым, – меня действительно подкосил поступок Джека. И уж тем более не скрывал ориентацию – сам о ней узнал недавно. А что я тебя хочу… – Джим медленно провёл ладонью по его груди, следя за движениями своей руки, – это всего лишь воплощение моих мыслей. Сам же сказал – имею право. Выпить не хочешь?

Арсений оставил смазанный поцелуй на губах не-свихнувшегося дока.

Какая теперь разница, как он узнал, как понял… и как решился. Это его дело.

Бутылка стояла недалеко – Арсений как раз в её сторону и отскочил.

Подошёл.

Поднял.

– И всё не пей, – голос сзади. Теперь его мягкие нотки буквально пропитались чем-то… похожим на вино. Сладковато-терпким, пьяняще-развратным.

Вот это он… другой…

Или это уже у меня крышу с недотраха несёт?

Усмехнувшись, Арсений сделал глоток. Вина оставалась целая бутылка – приступ депрессии ограничился одной, во второй было лишь слегка пригублено.

– Включи настольную лампу. – Он прошёл к выключателю. – Я люблю хорошее освещение.

Голову уже обнесло, и определённо не вином – предвкушением. Давно у него не было такой со вкусом обставленной ночи.

Без верхнего света комната была определённо уютнее.

Джим стоял у кровати, впиваясь в него тёмными, чуть прикрытыми глазами, и высвобождал из петли верхнюю застёгнутую пуговицу. Арсений вбирал в себя каждое движение его пальцев, линии ключиц, когда хотелось повалить, стянуть штаны и трахнуть. Без лишних изяществ.

Доку, он мог поклясться, хотелось того же.

Именно поэтому они оба действовали так тягуче и медленно.

Когда Арсений приблизился к остановившемуся на второй пуговице Джиму, тот, не отпуская его взгляда, скользнул пальцами по горлышку бутылки, слегка огладил держащую её руку Арсения, перехватил ниже.

Забрал.

Сделал глоток.

В каждом движении, во взгляде чувствовалась прорва с трудом сдерживаемого желания.

И эти тени – Арсений не смеялся, говоря, что любит хорошее освещение. Они очерчивали тело не хуже кистей Андреа, когда он, до или после секса, рисовал Арсения. Тогда его кисть оглаживала холст, как чуткие пальцы любовника оглаживают каждую мышцу партнёра, и Арсений, находясь по ту сторону холста, чувствовал эти прикосновения.

Сейчас тени точно так же оглаживали тело Джима.

Негнущимися пальцами – сейчас бы сорвать с него эту рубашку, отрывая клятые пуговицы, – Арсень расстегнул верхнюю. Ещё одну, оголяя грудь, подрагивающую от бешеных ударов сердца. И, предвкушая реакцию, провёл носом по шее дока, жадно вдыхая его запах.

Тело под пальцами тут же напряглось. Тихий звон отставляемой бутылки – и Джим тянет его на кровать, за собой.

– У меня опыта нет, но я знаю физиологию, – Джим скользнул пальцами к его затылку. Слегка наклонил его голову к себе. – Я завтра ходить смогу?

– Не обещаю. – Арсений подмял его под себя. Пах, прижимающийся к паху дока, посылал по всему телу сумасшедшие волны жара. Как будто до этого все чувства были притуплены в сотни раз, и теперь пах – единственная адекватно чувствующая часть тела, будто остальные чувства глухи, слепы, иначе почему каждая клеточка этого органа настолько, до боли ярко, всё ощущает?

– О ч-чёрт… – Джим выгнулся навстречу напряжённому органу Арсения и слегка потёрся о него, – да… я согласен не ходить… – Арсений с садистским удовольствием двинул бёдрами в ответ, вызывая страдальческий стон последователя, – неделю… год… сколько угодно…

– Сколько… угодно? – Хриплые отрывистые фразы, постанывания мужчины отдавались в затуманенном разуме не менее яркими вспышками, чем каждое движение бёдер. Арсений издевался над ним, медленно доводя до исступления подобиями фрикций, но и над собой он издевался не меньше. Ткань белья, проступающие сквозь неё швы джинсов, всё это чувствовалось набухшим членом и обострялось с каждым движением.

– Д… да…

Тихий, напряжённый выдох: то ли согласие, то ли стон. Арсений ощутил характерные подрагивания в области его паха.

Положил туда ладонь.

Так и есть.

– Уже? – Дыхание сбивалось. Факт того, что Джим кончил от нескольких фрикций, подливал масла в и без того еле сдерживаемый огонь. – Ты… – наклонился к уху и выдохнул, тихо-тихо, – уже?

Джим повернулся к нему – взгляд затуманенный, губы слегка прикушены. На секунду Арсений почувствовал прикосновение пальцев к своей шее, после чего они спустились ниже и принялись за незаконченное – за расстёгивание рубашки.

Резкое движение – и толстовка, привычно стянутая через голову, летит куда-то на пол. Через секунду за ней летит и футболка. С джинсами торопиться не стал – игра не закончена.

С трудом переждав, пока непослушные пальцы Джима справятся с пуговицами, после оказав помощь со стягиванием рубашки, брюк, самолично стащив бельё, он снова прижал дока к кровати, захватывая его запястья одной рукой, выше головы партнёра.

Окинул взглядом тяжело дышащую жертву блуда.

Распластанный под ним, еле перехватывающий воздух, пожирающий голодными, похожими на глубокий тёмный омут глазами…

Сфотографировать бы… – мысль почти рефлекторная. И ничего грязного по ощущениям от этого зрелища – чистый, как первозданная стихия огня, разврат. – Сфотографировать вот так, одного, с закинутыми руками.