Ужин прошёл тихо и сонно. Арсений понял, что очень вовремя вылез со своим предложением спать – все устали, были измучены кровопотерей и с явным облегчением начали укладываться. На кровати уже задрых во всю длину Райан, Тэн пристроилась рядом. Не спала. Просто лежала, и в тёмных глазах отражались блики свечи. Дженни давно дремала в объятиях Джима-подпольщика, да и сам он спал. Эти две парочки занимали кровать.

Закери дрых поперёк спального мешка – даже не доел свою порцию каши. Фолл в углу, завернувшись в райановскую куртку. Джек уже устраивался у двери на матрасе, вторую сторону на старых пальто занял Рой. Он тоже не спал и выглядел почему-то подавленным.

Арсений ушёл на матрас к Джиму. Тот уже пристроил голову на старенькой плоской подушке и теперь приглашающе приподнял край покрывала. Перо улёгся, подгрёбшись к нему поближе, и Файрвуд накинул плед на него. Арсений обнял его под тканью, ткнулся носом в волосы.

– Тушу свечу! – провозгласил с той стороны кровати Джек во всю глотку.

– Ты, командор, ещё б громче заорал. А то вдруг вот не все тараканы на первом этаже услышали, – проворчал Рой тихо.

Комната погрузилась в темноту. Её сразу наполнило сопение и негромкий храп хвостатого. Звуки обрели материальность.

Арсений лежал, крепко зажмурившись. Убеждаясь, что Файрвуд рядом. Мёрзлая пустота внутри начала потихоньку оттаивать.

– Я сделал фотографии, – заговорил предельно тихо, на ухо Джиму, – как мы вытаскивали Дженни из кресла. Как они с Джимом-подпольщиком ковыляют к двери. Это очень хорошие фотографии. Не знаю, зачем говорю тебе всю эту фигню.

В волосы скользнули чуткие, не изрезанные пальцы Файрвуда. Мягко потянули пряди.

– Я рад, что у тебя есть фотоаппарат, – негромкое. – Правда. Очень.

Арсений коснулся губами его скулы. Ну, куда попал в темнотище. Прикосновение отдалось слабой тянущей вспышкой желания в животе. Слишком слабой. Измождение организма своё брало.

Ста-а-арею

Пришлось ограничиться обнимашками покрепче.

Где-то у двери шуршал и ворочался Джек – крысу явно не спалось.

– Джек в себя приходит, – так же тихо. Это, на фоне всей дребедени, было радостной новостью.

– Если сейчас найти ему дело, нормальное, а не как раньше, стены простукивать, он очень быстро в себя придёт.

В шёпоте Джима – тепло и такая же, как у самого Арсения, радость. Пальцы продолжают перебирать волосы, нижняя губа ощущает на себе нажим пальцев второй руки. Потом – прикосновение губ. Спокойный, ни к чему не обязывающий поцелуй.

Фиг с ним. Сегодня можно.

Арсений расслабляется полностью, отвечает, неуклюже запуская свои скрюченные пальцы в волосы Джима. Измажет засохшей кровью, скорей всего, ну и чёрт с ним. Ладони болят. Зверски болят, по правде, а к утру начнут ещё сильнее. Но пока – терпимо. Второй рукой обхватить Джима в районе поясницы, тяня на себя – чтобы лёг сверху и не тревожил ожог. От Файрвуда пахнет потом, противоожоговой мазью, кровью, спиртом и кашей.

Мяты не хватает.

Чуется – опёрся локтями по обе стороны Арсения, прижался. С тоской вспоминается, как раньше в той же позиции свисающие джимовы волосы щекотали скулы и шею. Теперь нету. Обрезки.

Целует долго, медленно, и заканчивает, прижавшись губами к небритому подбородку.

– У меня даже нет сил на разок тебя трахнуть, – шепчет со смешинкой в голосе. – Ты представь. Того и гляди в целибат ударимся.

– Уже, – Арсений хмыкает. – И всё ещё хуже. Я щас отключусь. Так что падай.

Последний поцелуй в уголок губ, и Джим уютно пристраивается рядом.

– Ладони болят? Только честно.

На этот раз хмыканье выходит грустным. Хотел бы соврать, да после такого не получится.

– Болят, куда их денешь. А ожог твой как?

– Если лежать неподвижно и не на спине, ноет и зудит, не более. Ночью тебе будет плохо. И если станет невмоготу – буди, не то утром мозг вынесу.

– Угу, учёл. – Арсений положил на него руку. Из вредности. Хотел из той же вредности ногу закинуть, но было уже лень. – Спи давай.

Мэтт спит. А Алиса лежит в его объятьях, безуспешно пытаясь заснуть. Только для этого нужно выкинуть из головы всё, что произошло вечером, а это слишком сложно.

Как была счастлива Элис…

Алиса контролировала её, но даже так эта фурия настолько наслаждалась происходящим (вытекающие из Дженни тёмные капли крови, массовая кровавая дань обитателей), что, пока под надзором Джима люди сливали свою кровь в вёдра, раз за разом отдавалась Мэтту. Прямо тут, у приборной панели. И приходилось покоряться её желаниям, потому что…

Лучше так

Лучше так, чем её внимание к Джону

Пусть трахается, шлюшка

Лежать в обнимку неудобно. Кто вообще придумал, что это удобно и здорово? Затекают руки, шея…

Ворочаться нельзя – проснётся.

Перед глазами – до сих пор лужи крови, либо размазываемые кедами Дженни, либо жадно поглощающие деревянный пол прихожей. Багровая дверь в потёках. И страшно, до трясучки, до слёз (трястись и плакать тоже нельзя).

Только лежать. Лежать, дышать ровно, успокаивать себя, успокаивать.

Одно хорошее осталось. Мэтту тоже понравилось. Значит, очень скоро он выползет за деталями для новой операции. Будет шанс, возможно, последний – что-то сделать, что-то передать, связаться, не выдавая себя.

Только эта мизерная возможность успокаивает.

В углах комнаты клубятся тени – верные слуги Элис.

====== Звёзды ======

В коридоре темно, только тусклые светильники по стенам слабо светятся в густом мраке. Под плинтусами шуршит, и тянутся, тянутся полосами через пятна света неясные тени.

Напротив – приоткрытая дверь гостиной, из-за которой падает свет. Джим не спит которую ночь, чёртов трудоголик. Шаги, тихое звяканье склянок, запах эфира и его тень, резко прочерчивающая серым через жёлтую полосу на полу.

– Путь к свободе труден и тернист, как путь к звёздам, Перо.

Голос Кукловода в динамике отдаётся лёгким эхом. Арсений понимает голову.

– Опять подкинешь дюжину-другую испытаний? Ну да, да, у меня ж руки ещё не совсем на дуршлаг похожи, как так-то. Досадное недоразумение.

– Будешь болтать или выслушаешь?

– Да. – Арсений привалился спиной к стене. Тяжело сглотнул пересохшим горлом. – Я слушаю.

– Звёзды сияют всем, Перо. Но лишь немногие ценят возможность видеть их, запрокинув ясной ночью голову к небу. У тебя нет неба, но в комнатах этого дома рассыпаны звёзды. И они могут оказаться в твоих руках. Собери их, если хочешь доказать, что достоин смотреть в настоящее небо. Что достоин свободы.

– Собирать звёзды?

– Я недостаточно ясно выражаюсь, марионетка?

В последней фразе было что-то… почти грустное.

– О’кей, я пошёл собирать звёзды.

Динамик отключился. Арсений заглянул в гостиную, где расхаживал Джим. Ну точно, ждёт конца реакции и, как всегда, на месте усидеть не может.

– А, Арсень, – док устало улыбается. – Заходи, не помешаешь.

– А ты не слышал, как мы с Кукловодом разговаривали?

– Что? – он остановился у дивана и потёр переносицу сложенной щепотью из пальцев. – С Кукловодом? Наверное, слишком хочу спать. С шести утра тут торчу. Опять куча подпольщиков с простудой свалилась, всё из-за сырости в подвале… Извини, отвлёкся от темы, – ещё одна усталая улыбка. – Он сказал что-то интересное?

– Да нет… – Арсений вглядывался в его черты. Усталый, но нет ещё этой жёсткой складки между бровей, ещё не так очерчены губы – не сжатые упрямо или от боли, в волосах почти нет седины, незаметные поблёскивающие в тусклом свете серебристые искорки. Не приглядывайся – не заметишь. Во взгляде только глубоко запрятанная тоска, в которую он сам не хочет верить. Тоска одиночества.

В этом жёлтом угрюмом освещении, в усталых и почти больных серых тенях, топящих в себе предметы гостиной, она особенно заметна.

Таким ты был, когда мы познакомились.

– Он сказал, что раскидал по дому звёзды, – Арсений сложил руки на груди, наваливаясь на стенку возле уютно потрескивающего камина. – Как думаешь, док, наш дорогой маньяк не галлюцинирует?