Его пальцы тянутся, чтобы почесать Табурета за ушами, из-под рукава показывается запястье и область выше – перевитая выступающими жилами.

Джим тихо вдыхает воздух сквозь сжатые зубы.

Это ж не с недотраха?

Недавно ж было…

Кажется…

Арсень выпрямляется, кроссовкой отпихивая от себя Кота – тот хотел запрыгнуть к нему на колено, – и, смеясь одним взглядом, на полном серьёзе говорит Нэт, что может одолжить парочку сачков – для отлова кошек. Потом тянется за только что подставленной Дженни кружкой, кидает неосознанный взгляд на ту сторону стола… Пальцы, уже почти подтянувшие кружку с чаем, оставляют её. Арсень смотрит через стол на Файрвуда. Слегка хмурится, затем, так же не отводя взгляда, на ощупь находит ложку и медленно, явно не понимая, что делает, окунает её в суп.

Джим, пряча улыбку – не очень старательно – выдерживает пару секунд взгляда и переводит его на свою кружку. Чай успел слегка остыть, и пальцы, медленно скользящие по влажному краю, уже не чувствуют на себе горячего пара.

Арсень занят, Джим, – маленькая благоразумная версия себя тихонько попискивает где-то у уха. – Арсень занят, ты тоже занят. Он вон как забегался. Допивай чай, благодари Дженни, и иди работать.

Вы ночью плохо спали, с похмелья оба, – дубляж благоразумной версии занял второе ухо. – Давай не будем его провоцировать.

Джим мягко улыбается, наблюдая за тем, как пальцы скользят по ручке, обхватывают её, чувствуя тепло керамического бока.

Я и не провоцирую. Кто провоцирует? Всего лишь смотрю.

Он подносит кружку к губам, почти не чувствуя вкус чая. Должен быть вкусный, Джим-подпольщик, когда пришёл, смотрел на чайник с большой отеческой нежностью. И печенье тут плохим не бывает.

Смахнуть крошки – нападали – со свитера, донести чашку до раковины. Там – гора посуды.

– Великолепно, Дженни, – старается говорить обычным голосом. – Как всегда.

Девушка посылает ему быструю улыбку. Занята, доготавливает пирог.

– Да, Джим. Зайди на полдник, я думаю приготовить что-то особенное.

Надо как-то реагировать. Сфабриковав заинтригованность на лице, он удаляется к себе, в гостиную.

Реактивы успокаивают. Он переставляет мензурки – с сульфатом натрия и сложной жирной кислотой, с пермаганатом калия и медным купоросом. Даже жидкое мыло есть, надеется расщепить на менее сложные органические соединения.

Сейчас, Джим приведёт мысли в порядок и начнёт работать.

Сейчас.

Ещё парочка «сейчас», твёрдо и решительно произнесённых внутренним голосом, благополучно ушли в никуда, когда на нём неожиданно сомкнулись чьи-то руки. Джим даже вздрогнул, но, в комплекте с руками, к нему сзади явственно кто-то прижался. Приник. Почти впечатался. Длинные сильные пальцы, горячие даже сквозь одежду, сжались, комкая ткань свитера.

– Думал, меня можно безнаказанно провоцировать, а, Файрвуд? – щекоткой хриплого шёпота в его шею.

– Думал, конечно. – Джим против воли чуть подался назад. Задница ощущала сводящее с ума тепло паха подпольщика. – Будешь меня так пугать – дождёшься серной кислоты на ботинок… Чуть… не пролил…

Руки благоразумно, но на ощупь, отставили мензурки на стол.

– Да ты снайпер, как я погляжу… – всё тем же шёпотом, а руки между тем, перестав сжимать ткань, разделились – одна скользнула вниз по бедру, другая залезла под задранный уже до нижней границы рёбер свитер. – Попасть кислотой на мои несчастные кроссовки, минуя свои… что там у тебя, да всё равно… да ещё и в таком состоянии. А, Джим?

Арсень скользнул губами по его шее, быстро, почти мимолётно коснулся кончиком языка уха.

Джим сдавленно застонал сквозь сжатые зубы. Недотрах и правда был маловероятен, но желание буквально кипятило мозг и прочие думательные органы. Пальцы сжимали столешницу, зад совершенно бесстыдно тёрся о пах подпольщика, собственный член болезненно упирался в застёгнутую ширинку.

Рука Арсеня, что на бедре, подползла к ягодице, сильно сжала – даже через грубую джинсовую ткань сильно. Вторая уже медленно, но верно, прокладывала себе путь через пояс джинсов к трусам.

– Ар… сень… – Дыхание сбивалось, и говорить было сложно. – Стол. Реактивы.

– Угу, и серная кислота, – тихо и насмешливо у уха. – Её желание присоединиться меня пугает, надо признать… как насчёт ванны и отбеливателя? Он отличается здоровым пофигизмом к чужому счастью… вот что с веществами делают закрытые бутылки.

– Трынделка.

Джим, почувствовав, что руки Арсеня уже не гуляют, где им вздумается, отлепился от стола.

По коридору со стояком…

Ну, джинсы хоть немного маскируют.

После пары шагов мнение о преимуществах джинсов резко поменялось. Они маскировали, но и идти было сложнее не в пример.

Арсень уже стоял у двери. Руки скрещены на груди, взгляд насмешливый… потемневший взгляд.

Джим выпрямился. Глубоко вдохнул. Ему предстояла долгая прогулка в неудобных джинсах.

Комната – тёмная, чужая, страшная. Алиса видит, как по её углам прячутся тоскливые тени, сжимаются в клубочки, как напуганные дети под одеялом.

Алиса не верит этим ужимкам. Сейчас день, едва перевалило за полдень, и поэтому тени так скромно себя ведут. Как только начнёт смеркаться, они примутся распускать свои призрачные лапки по всей комнате. Сначала – робко, нерешительно, плавая в воздухе слабой дымкой. А вечером будут тянуться к ней изо всех углов, принимать причудливые образы, танцевать, закручиваться спиралями.

В такие моменты она даже слышит их шёпот. Элис любит ночной танец теней – он завораживает её, как и противоборство тени и света, как пляска языков огня.

Болит нога. Иногда поднимается температура. А в температурном бреду мысли становятся громкими, перерастают в образы, заполоняют сознание.

Оставаться одной страшно. Когда приходят фракционники – противно. Алиса всей кожей ощущает их сочувствующие взгляды, ненавидит их за это, ненавидит себя за то, что вызвала эти взгляды.

Проще всего – с Харрисом. Он глуп, но исполнителен. Замечательные качества, благодаря которым она и держит его рядом. Даёт задания, объясняет мало, и, иногда, в качестве поощрения, делит с ним постель. Харрис может просто сидеть в ногах кровати, трындеть, прямо как Энн и Дженнифер. Разгоняет тишину и, в то же время, не нагружает мозг.

А Мэтт, тот, чьё общество в последнее время доставляло ей удовольствие, её бросил. Позволил попасть в ловушку – она уверена, он вполне мог бы это предотвратить – и бросил. Человек, которому она поверила, из-за помощи которому уже очень давно не обращалась к Учителю.

Мэтт сказал, что желает учиться…

Мэтт сказал, что Райан и Тэн настроили Учителя против него…

Теперь я, сама, провинилась перед Учителем.

Ей страшно.

Ей больно – не так часто её предавали те, кому она доверилась.

И она чувствует, как Элис протягивает руки в её боль. Запускает горячие пальцы в туго сжатые комки боли, глубоко в груди, перебирает их, и на бледном лице расцветает довольная улыбка.

Элис всегда любила чувствовать боль Алисы.

– Я принёс завтрак! – В дверь боком протискивается Харрис. Его тон настолько жизнерадостен, что Алиса невольно кривится. – Алиса, специально для тебя я…

– Поставь поднос. – Её голос холоден. Но самоуверенность Харриса это никогда не пробивало.

Он услужливо ставит поднос на тумбочку. Садится.

Видеть осторожные шевеления теней в углах уже невыносимо.

Алиса закрывает глаза.

– Ты представляешь, – заводит старую шарманку Харрис, – прихожу я на кухню, а там…

Ты никогда не умела выбирать окружение, – вкрадчивый голос в голове. Настолько тихий, что его можно принять за шум ветра, доносящийся снаружи, за шуршание одеяла под беспокойным задом Харриса, но Алиса слишком хорошо его знает. – Смотри, тебя окружают одни ничтожества.

Уходи.

Нет, Алиса, не уйду, – её голос вокруг шеи мягким меховым воротником сворачивается, душит, душит, – потому что если я уйду, ты совсем опустишься.

Элис приходит всё чаще. Пусть и не пытается перехватывать контроль, как раньше.