После еды Арсений направился к Джеку. Его ещё ждала сборка будильника.

Зайдя в комнату, он застал интересную картину – Джек, уже одетый, сидел за его столом, сдвинув рисунки, и медленно, с силой вдавливая карандаш в бумагу, чертил схему. Начертив очередной элемент, он старательно ощупывал пальцами проведённые линии, после чего переходил к следующему.

– Почти готово, – сообщил, когда Арсений подошёл к столу.

– Ага, вижу. – Перо кинул взгляд на часы на своём запястье.

И вы от Джима

Чёртова тикалка

– Пойдём, буду тебя кормить таблетками… Да и капли пора.

– Только не говори, что опять уколы.

– И уколы, – вздохнул Арсений.

Джек жестом попросил его не поддерживать, встал. По стенке, хватаясь за мебель, но всё-таки дошёл до кровати сам. Арсения даже хватило на улыбнуться.

Видеть, как с твоей помощью человек возвращается к жизни – настоящее чудо, – вспомнились давнишние слова дока.

Вот точно. – Арсений сел на кровать рядом с крысом, принялся вытаскивать всё необходимое из тумбочки. – Только я, скотина такая, даже порадоваться этому не могу как следует.

Джек молча перенёс все процедуры, включая лёгкое растирание места укола, после чего прислонился спиной к подушкам, сложив руки на согнутых коленях.

– Щас будем с твоим будильником… – заверил Арсений, пытаясь отсортировать лекарства по коробкам – за два дня всё снова перепуталось. Глаза слипались, голова была тяжёлой, болела и отказывалась соображать.

– Да погоди ты с будильником. Случилось чего?

– А чего случилось?..

– У тебя голос… короче, точно что-то случилось. Я ж теперь всех вас слышу, как хренов распознаватель. Научился даже отличать, кто как шуршит. Чес слово, мне оно нафиг не надо, но никуда не денешь же.

– Ну да… да тут с утра такое дело…

Арсений кратко пересказал Джеку всё – и историю с ловушкой, и про влезшего в особняк – в конце концов, Форс показал тоннель им обоим. Крыс слушал внимательно, не перебивая.

– Погоди, значит… – заговорил, когда Арсений рассказал всё и привалился спиной к холодной металлической спинке кровати, – ранило женщину… Получается, она шла впереди. Значит, этот ушлёпок послал её вперёд себя, опасаясь ловушек.

– Получается, так. А когда она напоролась на ловушку, быстро утащил в закрытую часть дома. Чересчур быстро, как мне кажется. Должен быть сильным…

В сон тянуло неумолимо. Да ещё и в этой комнате, куда ни глянь, всё напоминало о Джиме. И вот вроде уже всё, забыть, а не получается. И хреново, тоскливо, и думать о непонятной тётке, угодившей в капкан, никак не получается, и всё тут.

– Ага, а ты упоминал при Форсе, что Алиса ставила на чердак глушилку, – оборвал его мысли Джек.

– А… ты не спал тогда, что ли?

– На звук открывающейся двери проснулся. Смотри, что получается: у Форса сдохли записи с камер, иначе бы он к тебе не пошёл. Сдохли по вине Алисы, которая протащила глушилку. Глушилка была наша, из Подполья – ты говорил, что она крысу тащила в руках. Но наши такой мощный сигнал дать не в состоянии просто, не так склёпаны. Скорей всего, кто-то её усовершенствовал. И при всём моём, Алиса сама бы это точно не сделала.

– А зачем тогда ей вообще крыса? Ну поставила бы глушилку так, да и всё…

Джек уверенно дотянулся до тумбочки, взял оттуда чашку с остывшим чаем, при этом не уронив ничего из стоявшего рядом.

– Наверно, чтобы подозрения отвести. Представь, заходишь ты на чердак, а там крыса с глушилкой носится. Где подстава? Нет подставы, потому что весь особняк уже знает, что у нас такие ручные крысы были.

– Ага, а потом крыса начала бегать непредсказуемо, и Алисе пришлось снять с неё глушилку, – Арсений кивнул сам себе.

– Угу… – Джек залпом заглотил остывший чай и вернул чашку на тумбочку. – Получается, у неё есть резоны помогать этому… пролезшему.

– Значит, это она угодила в капкан… – Арсений потёр лоб костяшкой среднего пальца. И снова услышал тихое тиканье. Взгляд напоролся на часы. На его запястье браслет сидел как влитой.

Снять что ли

Нет мне время надо знать

– Говоришь, там была куча снотворного? – Джек довольно ухмыльнулся. – Так ей и надо.

– И девяносто два… гвоздя. – Веки слипались. – Лично забивал… Все они…

Арсений не понял, как, но вот он ещё сидел, а вот уже утыкается лицом в подушку. Сверху на него наворачивают кроватное покрывало.

– Дрыхни давай, придурок, – Джек ёрзает у него в ногах, устраиваясь удобнее.

– А твоя… прогулка как? – Арсений ещё пытается не закрывать глаза. И поднять голову от подушки.

– Проснёшься и пойдём. Давай-давай, спи. Мне не улыбается чтоб ты на ходу отрубился и завалился. Вместе со мной, между прочим.

Арсений перестаёт сопротивляться. Роняет голову на подушку, подтыкает под неё запястье. Что-то не так.

Чёртовы часы

Тихое-тихое тиканье под ухом.

Хрен с ними сил нет

Он не задрёмывает – сразу проваливается в темноту. Но даже там продолжает слышать тихий стрекот стрелок.

====== 18 – 19 февраля ======

– И чтоб без бутербродов не возвращался! – догнал голос Джека, когда Арсений уже вышел.

– Комнатный тиран… – буркнул Перо, прикрыв дверь.

Арсений не успел как следует развернуться – с подносом, тарелки, кружки после ужина грязные – увидел Лайзу – она просто вылетела из-за угла, глаза бешеные, волосы растрёпаны, языками огня взметнулись следом за ней – схватила за руку.

– Джим… – сипло, выдох, – он с ума сошёл… Арсень…

Внутри похолодело. Дрогнуло, в запястьях, оборвав вниз. Разжались пальцы. Грохот об пол.

– Плевать! – взвизг режет по ушам. Падает в хрипение с придыхом, – там…

Тонкие пальцы обхватили запястье. Осколки внизу. Растянутый хруст под подошвами. Стены с пятнами светильников. Угол, коридор, прыгающий огонь волос Лайзы. Дверь, хватка на запястье слабнет. Толкают к порогу, в спину.

Шуршание теней в углах и страшный клавишный диссонанс. Громче. Перекрывает.

Арсений хватается перебинтованной ладонью за дверную раму.

Рядом, под рукой, быстро-быстро дышит Лайза.

Гостиная – сумрак. Узкие полосы тёмно-серого цвета через плахи на окнах. Угнездившиеся в углах тени. Не пламя в камине – дрожь бликов в лакированной поверхности стола. Расколотая чёрная ваза. Застрявший на сколе блик.

Рассыпавшиеся красные цветы. Два на столе, один на ковре.

Неестественный выверт звуков, ударом по ушам. По клавишам, желтоватым в этом освещении, по-паучьи распластывается рука. Перебор, удар, удар, замиранием пауза, ещё удар. Бьёт, резко раскрывая кисть.

Файрвуд за роялем. Спина неестественно прямая. Двигаются руки. Рваные однозвучия в правой рисуют ломаную кривую. Резкими скачками, непредсказуемо кривую рвут – рывки агонизирующего сердца – хаотически произвольные интервалы. Джим через неравные промежутки разом прикасается пальцами, белая и чёрная, предельно рядом. Клавиши содрогаются, выплёскивая разноголосый вскрик – два не могущих слиться звука, отделённые несчастным полутоном, а пальцы уже пошли терзать дальше, бить, перескакивать, резко – в нежное легато, и бить, бить, прерываться; в насмешку – левая рука, своей жизнью – один и тот же аккорд, плавный ритмический рисунок, тёмная спокойная тяжесть низких звуков, продлённая – отсюда не видно, догадкой – нажатием на педаль. Линия в касании пальцев – синусоидой мягкое угасание, умирание звука и возвращение по новой, угасание – лежащие на клавишах мизинец, средний и большой пальцы вдавливаются, медленно поднимая из недр инструмента густые, медлительные тёмные звуки, позволяют им сгуститься до черноты и почти растаять и – снова. Снова.

Снова.

Ритм однообразен, рука почти неподвижна, пальцы чуть раздвинуты над жертвами трёх клавиш. Джим вздрагивает вслед за содроганием собственных пальцев. Вторя – в растрёпанных волосах монотонно мечется отблеск щёлкающего в камине огня.

Равномерное течение слева схлёстывается с отрывисто кричащей правой дисгармонией – и рвёт, рвёт тишину гостиной.