Сходил в ванную.

Вымылся.

Нахлебался холодной воды из-под крана.

Облился.

И, посвежевший, с полотенцем на мокрой голове, вернулся в комнату, где тут же засел за Конан-Дойла. Надоела ему извечная парочка Фрейда и Юнга, надоело штудирование научной литературы. Хотелось отвлечься.

Примерно на том моменте, когда Шерлок Холмс начал лупить тростью змею, вылезшую из вентиляционного отверстия, в дверь постучались.

Вошедшее нечто поначалу было сложно идентифицировать как Арсеня.

Джим недоумённо окинул его взглядом.

Сам в каплях воды и ёжится, на голове – мокрая копна соломы, по-другому не скажешь. Кажется, в его исполнении это была такая попытка вымыться. Рубашки нет, даже майку не надел, весь верх – накинутое на плечи полотенце. Джинсы застёгнуты, но почти сваливаются, как будто не его.

А может, и не его.

На груди – царапины, несколько небольших гематом засосы наверное, ссадины какие-то. На полскулы гордо лиловеет огромный синяк.

Глаза грустные. Покрасневшие, опухшие, грустные глаза. Губа рассечена, в целом, вид как у побитой собаки, которая не знает – пнёт её хозяин или накормит.

Джим с трудом подавил в себе желание рассмеяться.

Арсень топтался на пороге.

– Арсень, спиной повернись. – На губы сама собой наползала улыбка.

Полный тоски взгляд.

– Джим… – хрипит еле слышно, – ты меня… прости. Заваливаюсь в таком виде…

Джим, покачав головой, отложил книгу и подошёл к подпольщику. Осторожно потрогал синяк на скуле, насильно развернул Арсеня к себе спиной.

Не спина, а поле боя. Царапины, ссадины… царапины. Джим приложил ладонь ко лбу.

– Арсень… тебе и вправду легче? А то выглядишь…

– Легче. – Вымученный кивок. – Клянусь. Тошнит только. Можно?..

Указал на кровать.

– Странные у тебя способы облегчиться, – Джим мягко провёл пальцами по его скуле, которая без синяка, и направился к кровати. – Садись. Сейчас я обработаю царапины, потом будешь спать.

– Угу… – Арсень плюхнулся на кровать. Правда, сидел только секунды три, после чего боком упал на подушку и что-то забормотал в наволочку.

Джим достал перекись водорода, вату, и принялся за наведение порядка на спине подпольщика.

– Заработаешь столбняк, будешь знать, – вата оставляла после себя тут же вскипающие белым следы. – Тебе спину как будто на лоскуты драли. И даже не думай, что сегодня ночью ты нормально выспишься – я своих планов насчёт тебя не отменял.

Арсень не ответил, только поёжился и ткнулся ещё сильней в примятую подушку.

====== 2 февраля ======

С распущенных волос капала вода.

Капала, стекая в слив раковины. Бледные дрожащие пальцы вцеплены в белый холодный фаянс. Тонкие бинты на ладонях намокли и неприятно холодят руки. С приоткрытых губ срывается бессильный стон.

Отчаяния, злобы, страха. Беспомощности.

Давай. Надо выпрямиться.

Алиса закусывает губу, чтобы не стучали зубы. Взгляд упирается в дно раковины, в темнеющий слив, перечёркнутый грязным крестом решётки. В ней, в этой решётке, застряло несколько длинных тёмных волос.

Она

Она вытолкнула меня

Она забрала тело

Женщина зажмуривается. Ладони ещё сильней – в края раковины, медленно поднять голову.

Под закрытыми веками – отблески пламени и смутно, в отсветах, в неверном дрожащем мареве, за обжигающей белизной – силуэт Пера. Руки прыгнувшего Зверя на её плечах. Всего на секунду.

Алиса бы испугалась, потемневший взгляд Арсеня был страшен.

Но она…

Элис только рассмеялась и ткнула факелом. Он отпрыгнул, но огонь слегка опалил бровь. Зверь безумно рычал и скалился, беснуясь за кругом огня…

Алиса тихо всхлипнула, сжав зубы. Вода с волос теперь не капает в раковину, она стекает по шее ледяными каплями, пробирается под ткань платья. Воротник уже точно потемнел, намокнув. Несколько капель, сорвавшихся с передних прядей, тёмными крапинами на груди.

Ты разрезала платье

Оторвала наполовину подол и отрезала рукава

И этот разрез

Алиса не может заставить себя открыть глаза. Горячие ладони Пера, оставляя липкие кровавые разводы, скользили по её телу. Элис позволяла задирать остатки юбки, закидывала ногу на колено Арсеня, чтобы тяжёлая красная ткань собралась складками, а разрез обнажил бедро.

Элис целовала подпольщика, презренную крысу. Позволяла целовать себя. Элис хотела его до тяжёлых, жарких спазмов внизу живота – и она получила своё. Не раз и не два, отдавалась, как пьяная шлюшка, кусалась, царапала спину Арсеня. А тот трахал её грубо, яростно, заставляя извиваться в сильных горячих руках и бесстыдно стонать, продавая за бесценок их общую гордость.

Нашу, Элис, нашу!

Что же ты наделала

А Перо

Крыса

Чёртова крыса

Почему именно с ним?!

Алиса всё-таки открыла глаза. Из серой полутьмы мутного зеркала в чужих отпечатках и засохших брызгах зубной пасты на неё горящими глазами уставилось собственное отражение. Лицо бледное, веки припухли от недосыпа. Искусанные губы дрожат.

А разве ты не этого хотела? – насмешливый голос из той тьмы, откуда она обычно приходит.

Нет!

– Нет, нет, нет… – Взгляд вперился в отражение, пальцы впились в раковину, и – шёпотом, отчаянно, – нет, что подумал Учитель, что он обо мне подумал?! Что… – руки, перестав вжиматься в холодные борта, начинают лихорадочно приглаживать волосы, оправлять мокрый воротник платья, – я предала его, теперь он точно… точно перестанет уважать меня… накажет…

Последняя мысль странным образом отрезвляет. Алиса замолкает, оставляет в покое волосы. Медленно опускает руки. Снова смотрит на своё отражение, но уже без ужаса.

Мысль о наказании приносит облегчение.

Учитель накажет нас

Всех.

А мне придётся попросить у Джейн запасное платье.

С медленно растущим холодом бешенства Джим рассматривал руки подпольщика. Арсень спал уже часа три как, за это время Конан-Дойл был прочитан, а пара утренних посетителей отослана с объявлением о нерабочем дне. Когда он отложил книжку, взгляд прошёлся по спящему Арсеню и, рефлекторно, зафиксировался на ладонях.

И почему до этого не обратил внимание, пока обрабатывал царапины на спине, пока укладывал Арсеня спать… А вот не обратил, и всё тут.

Зато сейчас

Файрвуд не знал, как называется то, что сейчас красовалось на месте арсеневских ладоней. Даже не каша, нет, и не корка, а нечто сюрреалистическое на тему крови и бинтов.

Молодец, Арсень, – мысли приходилось проговаривать как можно более медленно и чётко. Помогало не выйти из себя окончательно. – Нет, тут не обошлось одним стоянием на руках.

И что же ты делал?

Предположим… – пришлось вылезти из-под одеяла, – швы точно разошлись. Нужно их снять, обеззаразить…

А внутри – как будто холодом сковало. Холод и острая, бескомпромиссная ярость.

Джим стянул спальные штаны, оделся в повседневное.

Бинты отмачивать нужно будет долго.

Ну всё, сэр Арсень. Вы допрыгались.

Он вытащил из тумбочки инструменты – сложил их после операции в отдельную, на сто раз продезинфицированную ёмкость, вытащил коробку, которую Кукловод презентовал по случаю пробуждения Арсеня. Из основной сумки – бутылёк воды, перекись, шёлковые нитки.

Потряс спящего подпольщика за плечо. Просто несильно потряс, хотя хотелось оторвать ему это плечо вместе с лохматой головой. Последней всё равно не пользуется.

Арсень протестующе замычал в подушку и сделал попытку отмахнуться.

– Арсень, будь добр проснуться.

Боги видят – он старался сделать голос спокойным.

Невнятное хрипение. От подушки поднимается голова, даже не лохматая а… а чёрт его знает, как описать творящееся там безобразие. Что-то на тему русской тайги? Арсень даже разлепил один глаз, как раз тот, под которым на скуле синяк, упёрся локтями в матрас и с титаническим усилием повернулся на бок. Глаз мутно и тревожно уставился на Джима.

– А ты… случилось… что-то… Кукловод?..