Когда сигарета догорела до фильтра, ладони ныли уже нестерпимо, а бинты смёрзлись твёрдыми складками. Кончики пальцев посинели.

Ну чё, хватит с тебя ванильных страдашек?

А делать-то нечего, сам ты не перемотаешься.

Арсений отбросил окурок в темноту, поднялся. Приоткрыл дверь и обернулся на кота.

– Домой пойдёшь, бродяга? – спросил по-русски. Табурет воспользовался приглашением и прошмыгнул мимо его ног внутрь.

– Джим, а Джим, – Арсений осторожно потолкал дока локтем. Опасался трогать ладонью, чтобы не наоставлять кровавых пятен на одеяле. Джим не посыпался, сопел себе в наволочку. – Я знаю, что совершаю тяжкий грех против великого таинства ночного сна, но блин… или пробормочи хотя бы где у тебя бинты…

Рядом на кровать запрыгнул Табурет, всё ещё холодный и пахнущий морозом, замурчал, ткнулся головой в коленку Пера. Наверно, решил, что его собираются гладить.

Джим приоткрыл глаза. Поморгал, сбрасывая сонное оцепенение, и недоумённо уставился на Арсения.

– Арсень? – Он поёжился под одеялом. Табурет, недовольно мявкнув, спрыгнул с беспокойной поверхности. – Что… что случилось?

– Ничего из ряда вон. – Перо выставил перед собой обмотанные ладони. – Героев надо перематывать. А потом можешь послать меня и спать дальше.

– Надо же…

Джим вылез из-под одеяла, снова поёжился и жестом попросил сумку. Достал бинты, перекись, бутылёк воды. Окинул взглядом промокшие от крови бинты и бутылёк отложил.

– Это первый раз, когда ты разбудил меня для перевязки, кажется. Что с тобой?

– Со мной… ну, Табурет, – Арсений махнул рукой в сторону предполагаемой дислокации кота. Он урчал где-то в подкроватной темноте. – И ещё… коробки на стуле. Это всё тебе. Я, правда, дизайн слегка подпортил кровавыми отпечатками, но ты не переживай, это стильно смотрится.

– И заморозил бинты. Курил на улице, да? С мыслями о твоём благоразумии я явно поторопился.

Джим зевнул, прикрывшись ладонью, и снова подтянул к себе бутылёк. Не размачивать, так размораживать. Мягко провёл пальцами по перемотанной арсеньевской ладони.

– А зачем, напомни, мне коробки с кровавым дизайном?

– Затем, что там посылка Джона. Правда, я не сверял со списком. Может, пока посмотришь? А я согласен посидеть и поистекать кровью на твоё одеяло ещё минут десять.

Файрвуд замер – кажется, даже дышать перестал, но через несколько секунд медленно смочил вату и принялся размачивать бинты.

– Нет. Она… никуда не денется. Теперь. А твои руки в ужасном состоянии.

– Да не, всё как обычно.

– А мне кажется, что хуже.

В молчании Джим отмочил и размотал бинты, очистил – насколько получилось – перекисью кожу. Нахмурился.

– Сколько сегодня было?

– Эмм… тридцать с небольшим.

– Ясно.

Доктор мягко переложил израненную ладонь к себе на колени – стекающая перекись оставляла на его серых спальных штанах розоватые следы – и подтянул к себе сумку.

– Готовься. Будем накладывать швы.

– Швы так швы. – Арсений не смотрел на самого Джима, только краем глаза улавливал его движения – шурудит в сумке, вытаскивает необходимое. Табурет, заскучав сидеть под кроватью, юркнул в дверь.

На кухню пойдёт, жрать. А Дженни там и нету

– Было так… может дней пять назад, не помню, – позвякивание и слабый взблеск склянок, шуршание ваты, – я фотографию сделал. Знаешь, как ты… сидишь у дивана, в гостиной, пальцы в волосах, колени прижаты… – он вслушался в замершее молчание, потом продолжил, – не знаю, зачем говорю, даже не спрашивай. Просто… Сделал и потом всё сидел рядом, думал – а вот если бы кто-то в этот момент вошёл. Ну, понимаешь? Сказал бы, что я бессердечная тварь. А это хорошая фотография. С точки зрения передачи, Джим, очень хорошая. В ней и отчаяние, и безнадёжность… такая, от которой нож к горлу приставляешь… Но… даже не в этом дело. Я просто не знаю, поймёшь или нет, зачем я… Или там… – Арсений помотал головой. – А, ладно. Я заткнулся. Заткнулся, Джим. Всё. Зашивай уже.

Джим ещё раз залил раны перекисью, ввёл обезболивающее – из той самой поставки по случаю арсеньевского пробуждения. Слегка наклонил голову и, кивнув сам себе, отложил ладонь и затрещал разрываемым на одной из коробок скотчем.

– Ты говори. Не стоит акцентировать внимание на зашивании. Я сейчас… – зашуршал какими-то маленькими свёртками-коробочками внутри большой коробки, – иглы хирургические найду, и буду отвечать. Ими лучше, да и опробую заодно.

– Да чего говорить… Просто почему-то надо было, чтобы ты знал. С кем связался, наверное, – Арсений усмехнулся. – Двинутый на визуале… А ведь ещё сидел рядом, прикидывал композицию, углы… Рассчитал, чтобы диагональ была нужная, ну, знаешь, в теории восприятия? Когда из левого верхнего угла в правый нижний. И вот это всё, пока ты отдавал Леонарду жизнь. Хорош, а? Да чисто теоретически любой зашедший в гостиную мне сразу бы в морду дал. А я не стал бы сопротивляться. Потому что с точки зрения жизни он, этот… кто-то там… был бы прав. И я это понимаю. Но только логикой, умственным усилием. Но где логика, а где я, когда фотографирую? Ну ладно, я лучше реально заткнусь. – Он поёрзал, умещая задницу так, чтобы в случае чего не свалиться с кровати. – И это… я потом вообще ладонями хоть что-то чуять буду? Или всё, кранты, одни швы останутся?

Пока он говорил, Джим успел рассечь несколько кашеобразных участков на его ладони скальпелем. На поверхность выступила свежая кровь.

– Не знаю. У тебя и так ни участка без соединительной ткани нет. Я так думаю, что если ты до сих пор чувствительность не потерял, то и не потеряешь.

Джим, покончив с иссечением, задумчиво кольнул иглой край особенно страшной раны и вопросительно глянул на Арсения. Получив невнятное пожимание плечами, кивнул, и принялся протаскивать её металлический штырёк сквозь кожу.

– Ты, кстати, удивительно спокойно реагируешь на… мою деятельность.

– Кровь-то? Да насмотрелся, чего бояться. Особенно теперь.

– Всё равно удивительно крепкие нервы. – Джим еле слышно вздохнул и ещё раз плеснул перекисью. – Не рука, а каша. Он не говорит, сколько тебе ещё так мотаться?

– Не-а. Может, уже забил, а может, ещё несколько дней. Ты сам-то как, нормально?

– Почти вошёл в рабочий режим. Завтра буду готовить кухню к операции. Всё ещё боюсь, что ничего не выйдет. – Игла замерла на половине стежка, но потом снова двинулась. – Давно не делал серьёзных полостных операций, да и ситуация нестандартная.

Джим замолчал. Говорил вроде бы и спокойно, а между бровями складка пролегла, и губы сжались. Арсений вгляделся в его лицо – насколько позволяла падающая тень.

– Да не, ты справишься. А если что, Леонард на подстраховке. Ну а мы все так, в группе поддержки… Э, док, только не надо представлять меня в короткой юбке и с этими самыми помпонами. Мне не пойдёт, уверяю.

– Меня не привлекают короткие юбки, – улыбнулся. – Это, на мой взгляд, вульгарно. Особенно на тебе. Так что даже не вздумай поддерживать меня таким образом.

– И против длинных, ты, значит, ничего не имеешь? Ну-ну. – Арсений бросил взгляд на собственную ладонь, похожую на реквизит из фильма про зомби-пожирателей. – Да, кстати, пока вспомнил… Джон при мне упомянул, что ты «вытащил его наружу» и, вроде как, мотивировал не уступать тело. Понятно, что это связано с дневниками, но что ты с ним такого сделал-то?

– Я… – Джим, покивав, ловко обрезал нить и принялся за накладывание мази. – Видишь ли… в то утро не вы одни вышли на подвиги. Я тоже решил, что утро первого января – замечательное время для начала… бесед, что ли. Не знаю, как это ещё назвать. Я пришёл в гостиную, начал испытание и привлёк его внимание. Как ты помнишь, Джон уже тогда ушёл, так что говорил я с Кукловодом.

Джим сделал паузу, чтобы замотать ладонь бинтом, и жестом потребовал вторую. Взял бутылёк с водой.

– И я начал ему рассказывать. Давил на самые больные мозоли Джона, провоцировал вытаскивать воспоминания Джона – а значит, и его самого. И смог, вытащил. Джон обезумел от воспоминаний, был совершенно невменяем, но, думаю, в первый раз за годы встретился со своей памятью напрямую. Только вот закончить я не смог. В идеале нужно было в конце той беседы закрепить его, а потом постепенно подталкивать к принятию прошлого. Дело ведь в том, что за второй личностью он прячется от своей же памяти…