– Понял. – Арсений в который раз отложил письмо.

– Программа была заблокирована. И я взломала блокировку…

– Чего? – Арсений вытаращился на это неземное создание. Дженни разгладила на коленках складки платья.

– Ну да, я же десять лет после аварии сидела дома, вот и изучила программирование от скуки. Да и случай там несложный был. – Девушка хихикнула. – Кажется, Райан не думал… Ну ладно. – Вид у неё моментально стал слегка виноватым. – Я вчера случайно услышала, что ты говорил Джеку. На кухне ты сказал всем, что не видел Кукловода, а ему…

– Просто решил, что покоя мне после этого не будет.

– И я подумала… Мы с тобой можем собрать систему слежения! Джек наверняка поможет, да и сами справимся, если что…

– И что – выследить Кукловода по портрету?

– Ну конечно! – Дженни так и сияла от воодушевления. – Нарисуешь? Надо совсем небольшой, как фотография. Главное – чёткий. Как тебе идея?

Арсений вздохнул. После всего ему хотелось бы хоть день не думать о маньяке.

– Попробуем. Только давай хотя бы дней через пару-тройку.

– Ну конечно, отдыхай. – «Фея» слегка поёрзала на месте. – И вот ещё о чём хотела поговорить – рождество уже через неделю, а у нас не хватает украшений для ёлки…

«В общем, всю неделю я рисовал. Номер два не скупился на лекарства для моих ладоней, притащил их столько, что девать было некуда. За расходом не следил. Кормил три раза в день по высшему разряду – в поставках такого не найдёшь. Принёс кучу рисовальных материалов – над разбором я сидел целый вечер. Я даже выпросил у него за работу корнишоны. В последний день, целую банку.

Один раз нарисовал меня сам. Попробовал, точнее. На середине не выдержал, отбросил рисунок, сказал «мало» и ушёл. Потом меня пробовал нарисовать первый. Второй, когда вытеснил его, разорвал рисунок.

Иногда мне казалось, что он задыхается. Серьёзно, когда он начинал свой сеанс трогания моих рук – дыхание делалось прерывистым и… как будто судорожным. Пару раз мне казалось, что припадок начнётся. Не знаю, что он в этом нашёл. Но каждый раз напоминал мне слепого, попавшего в незнакомую комнату. Или ребёнка, которому завязали глаза. Было в этом что-то отчаянное. Когда забывался, шарил по мне точь-в-точь как слепец. Будь у меня что искать – подумал бы, что он это ищет. Иногда, если лучше себя контролировал, ещё брался касаться моей шеи возле ошейника, ключиц. Тогда его трясло. Колотило. Потом он уходил на свой диван. Сидел минуту-две, успокаивался, ложился и заставлял меня рисовать.

Но таким он был от силы несколько минут в день. В остальном – хладнокровный маньячина, как и положено. Издевался, заставлял работать, бил током для профилактики. Часто заговаривал о смысле искусства и его соотношении с действительностью, хоть Шопенгауэра вспоминай. В споре был необычайно и изящно логичен, если не скатывался в сарказм.

На следующий день… или ночь… всё повторялось. Опять трогал мои руки и трясся.

Док, если будут идеи, что это за такое, обязательно расскажи. Мне ж интересно.

Мои рисунки прилагаются. Это я так искал слова для описания, мало ли, вдруг тебя на какую-то мысль натолкнёт.

P.S. Фотки один не пересматривай».

Арсений в обход помарок и зачёркиваний перечитал окончательный вариант записи. Никаких призраков, видений, указаний на то, что творилось с ним в первые дни заключения. Ни тёмных образов, ни тоненькой девушки, так отчаянно напомнившей ему Софи.

Он сложил лист в четыре раза.

Можно было отнести письмо Джиму.

====== 20 – 25 декабря ======

– Фотки… один… не пересматривай… Нда, ну и почерк. – Джим, мягко улыбнувшись, сложил письмо вчетверо, прогладил пальцами сгибы и засунул листок в карман брюк, намереваясь перечитать сегодня хотя бы пару раз.

Итак, что мы имеем…

Кукловод сам обрабатывал раны Арсеня. То, что Кукловод снабдил подпольщика медикаментами как раз таки неудивительно, ему было выгодно как можно более быстрое восстановление рук. Но обрабатывать сам…

Мог же он просто дать лекарства, а там выкручивайся как хочешь? Это было бы логичнее.

Да, Арсень явно уже не был для Кукловода рядовой марионеткой. Возможно, он вообще перешёл из ранга марионеток в… какой-нибудь другой, но это уже домыслы.

Карандаш замер над листком блокнота в нерешительности. Пораздумав, Джим решил, что эта его мысль в записи не нуждается. Сам он точно не забудет, а если запишет, могут и прочитать. Такой возможности исключать нельзя, та же Алиса в приступе любви к Учителю вполне может выкрасть. Уже смотрит голодными глазами.

Снабжение хорошей пищей так же не выбивалось из общей картины. То, что выздоравливающему человеку нужно куда больше ресурсов, вполне логично, и это не мог не понимать даже тот, у кого напряжённые отношения с телом.

А следующий факт – ощупывание. Джим чувствовал, что, если опираться на слова Арсеня, в этом не было ничего намекающего на половые отношения. Похоже на страсть, но на страсть с совершенно другим зарядом. Жажда, одержимость – вполне вписывается в концепцию любви к материальному и телесному как продолжение желания овеществиться самому.

Но вот вопрос – щупал ли Кукловод тело? Или он щупал Арсеня?

Быстро накарябав на листке «тело или Арсень?», Джим два раза с силой подчеркнул запись. Это казалось ему важным. А записанное таким образом не представляло никакой возможности для дешифрации посторонним человеком.

Учитывая то, что Кукловод пытался нарисовать… А то, что он порвал рисунок Джона, можно считать проявлением ревности?

Размышления начали принимать характер бездоказательных гипотез. Осознав это, Джим захлопнул блокнот, кинул на кровать, рядом с сумкой.

Рисунки он пока изучать не стал – осмотрел мельком, подивился изобразительному таланту подпольщика и положил в Меннингера. Всё равно дочитал. А если положить в сейчас читаемого Фрейда, то они истреплются – нарисованы на тонкой бумаге.

Если подводить итоги…

Кукловод получался психопатической личностью, предрасположенной к маниакальной одержимости, зато Джон – почти что адекватным человеком.

И если Джон решил раствориться, его нужно разубедить в необходимости этого. А если у него нет мотивации – дать.

Но это позже.

Джим накинул белый халат и повесил сумку на плечо.

Сейчас Кукловод должен находиться во взбудораженном состоянии, и тревожить его – всё равно что пускать платника в очередь льготников. Шума много, а результат предсказуем и неизменен. Поэтому Джим выждет… с недельку, и потом, потихоньку, осторожно…

Файрвуд улыбнулся своим мыслям. Джон, несмотря ни на что, ему нравился. Тем больше хотелось ему помочь.

Ещё задолго до Рождества в доме уже с утра до ночи царило предвкушающее оживление. По крайней мере, так с сарказмом выразилась Лайза, которую неугомонная Дженни в компании Зака послала найти цветную бумагу для гирлянд. Дженни по секрету сказала Арсению, что тот самый притащенный Джимом-подпольщиком апельсин был из рождественской поставки, и это она посоветовала передать. Девушка, светясь, шёпотом (дело было во время обеда) поведала, что поставка превосходит все ожидания, и что теперь-то праздник точно получится, но говорить остальным она пока не хочет – чтобы был сюрприз.

– А может, Кукловод и не такой плохой? – зашептала она с надеждой, перед тем, как порхнуть с кресла к плите, – ёлка, подарки…

Арсений только пожал плечами и постарался соорудить улыбку. В этой праздничной поставке, как и в гигантской пушистой ели, теперь занимающей пространство от камина до рояля, отчётливо ощущался широкий прощальный жест Фолла.

Арсений с Джеком в эти дни собирали корпус бомбы. Плавить железо вагонов было негде, потому приходилось деформировать молотками и гнуть плоскогубцами, и всё это – по двадцать минут в день, не больше – ровно столько действовала глушилка, которую крыс ставил на камеру в комнате. По истечении срока рабочий инструментарий запихивался под кровать, до следующего дня. В первый день Джек бухтел, что курочить такую железную дорогу – преступление и вандализм, после чего Арсений тихо сказал, что на одном из вагонов была кровь убитого младшего брата Джона Фолла.