Дверь резко распахнулась, и, не успел док понять, кто за ней стоит, отлетела от стены и снова захлопнулась. Снова начала открываться, но уже медленно. В проёме появилась задница Арсеня. Подпольщик, прокладывая дорогу большой ягодичной, шествовал на манер ледокола: медленно и таранно. Мог бы и не распахивать, сразу так пройти.

Может, он так здоровается?

– Не помешаю? – осведомилась спина.

Джим задумался. С одной стороны, у него наконец пошла мысль. С другой – от Арсеня скрывать нечего.

– Не помешаешь, – решил он, – ты с подарком?

– Без обид, бантика… – подпольщик вывалил поклажу на кровать. Прямо на исчирканные листки, – не нашёл. Принимай так.

– Ты очень кстати зашёл. – Листки всё равно были по фракционной работе. По-настоящему важное док сейчас записывал в блокнот. – Посмотри.

Плюхнувшемуся вслед за книгами на кровать Арсеню были всучены плоды размышлений Джима в виде исписанного-исчирканного блокнотного разворота.

– Это в тему нашего разговора, значит, – подпольщик пробежался глазами по записям. – Личность один и личность два… А вот я тебе сейчас что покажу.

Под внимательным взглядом Джима Арсень полез в сумку, извлёк свой зарисовочный альбом и раскрыл примерно на середине. Лист, разделённый на две части, два рисунка, вроде одного и того же человека, а вроде, если приглядеться…

– Я всё пытался понять, как выглядит наш дорогой маньяк. По словам, поступкам, интонациям. И пришёл к той же логической неувязке, – он постучал пальцем по рисункам. – Интуиция, а, док?

Джим протянул руку, и Арсень вложил в неё рисунок.

– Да, похоже, – он с улыбкой покачал головой. – Даже по характерам выражения. Мне кажется, или на первом даже линии по-другому… нет, не кажется? – Джим перехватил взгляд Арсеня, уловил кивок и снова улыбнулся. – Да… а что думаешь насчёт, – перехватил блокнот и подчеркнул «фундаментом» и «опухоли». Подчеркнул и выжидающе уставился на крутящего в пальцах карандаш подпольщика.

Арсень захлопнул альбом.

– Ну так… – он указал на Джима остриём карандаша, – не родился же он… с этим довеском. Понятно, что неродной. Только вот, знаешь… – он задумался, выронил карандаш из пальцев. Поморщился. – Довесок вполне себе уже на отдельную личность тянет. Им там вдвоём, наверное, куда хуже, чем если с кем-то вдвоём в ванне пытаться лежать. Тесно ж, и придавить можно… ненароком.

– Тебе виднее, я с ним давно не говорил, – Джим выхватил у него карандаш и принялся дописывать «Ампутация невозможна, но…», – не говорил уже… да почти ни разу с того момента, как ты сюда попал, – «но если первичная ткань сама отторгнет чужеродную…». Нахмурился. Энергично перечеркнул последнее, «вторичную, то…». Переадресовал блокнот Арсеню. – Лучше пиши. Можно тут, это моё личное, не фракционное.

– Какое доверие, – подпольщик хмыкнул, но за карандаш взялся.

Первый не борется со второй частью. Второго первый явно не устраивает.

Арсень поднял взгляд от блокнота.

– Док, мы как школьники, которые записками обмениваются. Что-то типа «смотри, я на перемене мелом училке стул измазал». Осталось только глупо хихикать, прикрывшись учебником.

Джим усмехнулся и отмахнул рукой.

– Это можно устроить, книжек полно. А стул кому мелом мазать? Кукловоду?

Открытый вопрос: способна ли ещё первичная ткань на отторжение опухоли?

Переадресовав блокнот Арсеню, Джим забрался на кровать с ногами и пристроился позади подпольщика, принявшись наблюдать через плечо за его записью.

Думаю, способна. Иначе второй давно бы уже проглотил первого не разжёвывая.

– Ты же сам тут пишешь, второй… – Арсень подчеркнул в записях «жестокий» «наслаждается властью» и обернулся к последователю. – Вряд ли ему по нраву первый… и некоторые его особенности.

Значит, – карандаш почти стёрся, и Арсень яростно вдавил его в бумагу, – первый до сих пор держит границу между собой и вторым.

– Да, думаю, да… – Джим скользнул взглядом по исчирканной странице, провёл ладонью по лицу и плюхнулся на спину, вперив взгляд в потолок. – Но это радует. Это значит – есть шанс. Знаешь, я сейчас читаю Бёрна… только начал, правда. И тут есть переложение нескольких лекций Фрейда. – Он поднял руку и неопределённо помахал кистью, – не знаю. Я… как будто нащупал что-то. Очень важное что-то, но…

Джим резко сел, схватил с тумбочки книжки из небольшой стопки и швырнул их перед собой, на покрывало.

– Эти психологи! Смотри! – Он с силой хлопнул ладонью по близлежащей, – их умствования! Когда я читаю того же Фрейда, у меня ощущение, что я бездарно теряю время! Читал?

– Было дело, знакомился, – Арсень кивнул и слегка прищурился. – Все ж считают, что теория бессознательного чуть ли не фундамент понимания природы искусства. А это ты к чему?

– Сплошная вода. У меня нет краткого переложения, только дословное, а там… – Док безнадёжно махнул рукой и перебрался поближе к подушкам. Устроился, откинувшись спиной, и вперился в глаза Арсеня. – Я даже думать не хочу, как чувствует себя человек с такой опухолью. И я не могу стремиться на свободу, зная, что здесь…

– Ты бы потише, – вполголоса сказал Арсень, взглядом указав на камеру. – Второму об этом знать не обязательно.

– Да, да… – Джим закрыл глаза. Выдохнул, успокаиваясь – сердце после его страстного монолога билось как бешеное, – ты прав. Теряю самообладание.

– Теряешь… – отстранённо повторил Арсень, проходясь по нему вбирающим, цепким взглядом; задержался на пальцах, до сих пор сжатых. – Теряй почаще. Я бы тебя таким нарисовал, без… самообладания.

Док чуть приоткрыл глаза. Посмотрел на подпольщика сквозь полуопущенные ресницы долгим насмешливым взглядом. Улыбнулся.

– Почаще… – произнёс медленно, – нельзя мне почаще, Арсень. Меня же узнавать… перестанут.

– Ничего, – теперь усмешка подпольщика совсем уж не вязалась с выражением глаз. Он перебрался ближе, нависнув над Джимом, яростно, будто продавливая, взглядом отслеживал черты, абрис лица, линии шеи и прядей спутанных волос, складки примятого воротника рубашки, и договорил уже шёпотом, – кому надо будет, узнают.

Джим приподнялся на локтях, почти касаясь кончиком носа кончика носа Арсеня и внимательно вгляделся в его глаза: сейчас особенно тёмные, глубокие; мягко запустил пятерню в волосы подпольщика, и, оттолкнувшись от спинки кровати, повалил того на спину.

– Сегодня ты – снизу, – проговорил нарочито медленно, прижимая Арсеня всем собой к кровати. Упёр локтями по обеим сторонам его головы и теперь оглядывал, оглаживал взглядом, прижимал и ласкал им, не желая спешить.

Арсень, ухмыльнувшись, кивнул.

Нехватку опыта в активной позиции Джим вовсю компенсировал энергией и старательностью. Три раза подряд, минута отдыха – и ещё два на десерт. Когда он, обессиленный, слез с Арсеня, сил оставалось ровно столько, чтобы не уснуть прямо сейчас.

Подпольщик некоторое время лежал неподвижно. Отдышавшись, перевернулся на бок, уставился на Джима, сильно прищурившись. Приподнялся на локте. Когда док пошевелился, намереваясь лечь поудобнее, на его плечо опустилась тяжёлая ладонь.

– Лежи так, – выдохнул Арсень. – Не шевелись…

Он принялся шарить в складках мятого покрывала, отбрасывать листы и страницы записей.

– Где же… вот.

Вытащил слегка погнутый альбом, раскрыл на середине. Схватил зажатый в страницах карандаш.

Некоторое время Джим не слышал ничего, кроме яростных, рваных движений грифеля по серой бумаге и учащённого дыхания подпольщика. Взгляд Арсеня метался от листа к нему, яростно-цепкий, почти отчаянный. Сложно было избавиться от мысли, что каждым таким всплеском взгляда подпольщик отрывает часть его самого, насильно пришивая её грифелем к бумаге.

Да и сам Арсень в эти минуты выглядел… внушительно. Обнажённый, с горящими глазами, и, несмотря на отрешённость, это был именно тот человек, с которым Джим только что делил постель. Хотелось сесть, устроиться поудобнее и разглядывать – но подпольщик запретил менять позу.