====== Глава 187. Студент Максим на войне. ======
Вчерашний студент Максим привыкал к своей новой жизни... Если существование среди кошмарного бреда и постоянных смертей можно жизнью назвать. Он делал лишь то, что боялся и прятался – они все постоянно прятались, воюя с очень странными фашистами... В смертоносной технике врагов Максим всё чаще узнавал машины из своей современности, но молчал об этом, боясь, что его новые товарищи сочтут его лишённым ума. Он и сам считал себя лишённым ума, ведь скачки во времени до недавних пор существовали только в фильмах и книгах жанра “фантастика”. Максим почти потерял себя здесь, среди постоянных пожаров, взрывов, стрельбы и оглушительной канонады, думая временами, что его сшиб автомобиль на оживлённом проспекте, и он в коме лежит в одной из больниц Донецка. Скоро он выйдет из комы, и кошмар пройдёт, развеется, как сон... -Максим! – внезапно в “сон” ворвался твёрдый настойчивый голос, Максим поднял свою бедную голову и увидел командира, который глядел на него сверху вниз, потому что Максим сидел, а тот над ним стоял. Вывалившись из “своего пупка”, Максим поспешно вскочил и отдал честь, а командир, взглянув на него грустными глазами, негромко произнёс: -Ты знаешь, что наша часть здесь осталась одна. Ставка дала нам задание: выяснить, что у них за оружие, которым они наших косят. Собирайся, боец, ты идёшь в разведку! Максим испугался – одну штуковину этих врагов он уже видал: чёртову таратайку, похожую на огромного паука. Он неплохо знал историю Великой отечественной войны, однако о том, что фашисты имели такие “гаджеты”, никогда и не знал... -Есть! – Максим нашёл в себе силы ответить по уставу – он научился уже отвечать по уставу, потому что иначе в этом невероятном мире-коме невозможно остаться в живых. -Товарищ командир, “язык” доставлен! – за спиною Максима раздался голос, который пытался быть бодрым, но в нём ясно ощущался страх. Максим рефлекторно оглянулся и увидел своего товарища по несчастью, по имени Павел, со смешной фамилией Пеструшко. Он вернулся из разведки и стоял, как всегда навытяжку перед командиром, и глазами показывал в сторону, куда усадили пленного немца – “языка”.
“Язык” Пеструшки выглядел, как сумасшедший. Он сидел на толстом вывернутом с корнями древесном стволе, ссутулив серую костлявую спину и вертел в грязной руке какой-то маленький камень. Временами он что-то гугниво и шепеляво бубнил под свой разбитый нос, не видя ничего кроме этого дурацкого камня и своих мыслей.
Сидели в полной темноте – после того, как фашисты нашли и уничтожили все остальные части, командир запретил разводить костёр, чтобы фашисты не заметили дым и не закидали эту последнюю позицию своими страшенными бомбами, от которых нет спасения даже в блиндажах. Пеструшко обыскивал “языка”, отобрал у него всё, что нашёл. У фашиста была коричневая папка из кожи, а в папке – небольшая стопочка листов, испещрённых печатными немецкими буквами. Пеструшко, глянув на них в свете фонарика, который достался ему от того же “языка”, решил, что это – важные документы, и отдал все листы командиру. Командир пробежал глазами чёткие ровные строчки и немедленно вызвал Пильчикова, который до войны учился на языковеда. Пильчиков был нагружен работой: переводить всё, что напечатали немцы, на русский язык. Пильчиков сидел недалеко – на валуне – и уже успел вспотеть: в темноте особенно не прочитаешь ничего, а буковки мелкие, слов много, строчки сидят густо. Над Пильчиковым нависал командир – его больше всех интересовало содержание бумаг “языка”. Максим собирался в разведку, и задание, которое ему дали, было не из лёгких. Он должен будет проползти через линию фронта в немецкий тыл и узнать, куда фашисты стягивают танки. На тёмно-сером горизонте, над сизой полосой деревьев, временами полыхали некие вспышки и что-то низко, басовито гудело. Максим знал, что там – бомбёжка, однако уже не боялся бомб, привык, смирился, превратился из студента в солдата. Он натянул маскировочный халат, специально перемазанный грязью и покрытый листьями – чтобы слиться с землёй. Иногда Максим поглядывал на “языка” Пеструшки – как тот уныло сидит и корчит умственно отсталые физиономии. Пеструшко то и дело освещал его фонариком – опасался, как бы в темноте фашист не вздумал сбежать. Похоже, он пока не думает бежать – только варнякает, ковыряет в носу и сплёвывает под ноги, засунутые в грязные сапоги. Командиру надоело глядеть на то, как Пильчиков пыжится переводить. Он хмыкнул и сказал ему: -Пильчиков, пойди-ка, допроси “языка”. А эти бредни потом, с утреца прочитаешь! Пильчиков был рад освободиться от букв, которые уже начали подпрыгивать и рябить у него перед глазами. -Есть, – отчеканил он командиру и положил листы на песок. Пильчиков подобрался к немцу, который ёрзал на коряге, а командир потребовал: -Спроси у него, в каком полку он служит! Пильчиков залопотал по-немецки, а “язык” воззрился на него так, словно бы перед ним поставили новые ворота, и глупым голосом пробормотал неизвестно что. Пильчиков не понял, что он такое пробормотал и поэтому – заглох. -Ну? – вопросил командир. -Я... не знаю... – пискнул Пильчиков, вперившись в землю. -Как это – не знаю? – рассердился на него командир. – Ты же языковед! Что значит – не знаю?? Пильчиков переминался с ноги на ногу, мусолил руками гимнастёрку, испуганно глядя то на “языка”, то на суровое лицо командира. -У н-него какой-то диалект... – выдавил он, стараясь не глядеть командиру в глаза. – Мы на факультете такой не изучали... -Не изучали! – презрительно выплюнул командир, скрестив на широкой груди тяжёлые руки. – Чего ещё вы не изучали?? -Э... – пискнул Пильчиков. -Так, хватит дурака валять! Спроси у него что-нибудь ещё! – приказал командир, в упор разглядывая жалкого, побитого и рюмсающего фрица, съёжившегося, дрожащего. -Как тебя зовут? – выдавил Пильчиков, потому что больше у него вопросов не нашлось. Может быть, хоть на это пленник даст вразумительный ответ. Фриц же лишь поднял свою неумную, выпачканную землёю башку, тупо пожевал губами, словно бы во рту у него торчала жвачка и, пуская слюни, выдал некий невообразимый лепет. -Ну и? – уточнил командир, прожигая взглядом несчастного Пильчикова, который так и не разобрал, что именно пролепетал изловленный фриц. Пильчиков был уничтожен, как переводчик: он до сих пор не мог понять ни словечка из того, что изрыгал проклятый “язык”. Он только пожал плечами в ответ на вопрос командира и больше ничего не сказал. -Ясно... – пробормотал командир. – Ты не понимаешь по-немецки. -Он не по-немецки... – начал, было, Пильчиков, но командир его перебил: -Давай, Пильчиков, трудись – если не развяжешь ему язык, мы так и не узнаем, что они задумали. Если они обойдут нас с правого фланга – мы угодим в кольцо... В общем, Пильчиков, трудись! Командир не вернулся к своим картам – вместо этого он остался наблюдать за “языком” и Пильчиковым, который всё пытался и пытался выудить из этого пленника хоть одно понятное человеку словечко. Поодаль, около подбитого танка, возился лейтенант Быстров. В части он был недавно – немного больше, чем Максим. Весь его старый полк немцы разбили наголову, выжили всего два счастливца: он, Быстров, и ещё кто-то, кого Максим не знал. Лейтенант Быстров прислушивался к бормотанию пленного немца, а потом – оставил танк, который так и не смог починить, подошёл поближе и ворчливо сказал: -У нас, вон, тоже в старом полку раз так было. Взяли “языка”, а он кривлялся-кривлялся, а потом – стратегическую карту упёр и ноги сделал вместе с ней! -А ну-ка! – заинтересовался командир. – Пошли-ка, отойдём от них, – он сказал это полушёпотом, чтобы не услышал пленный немец. Максим закончил собираться в разведку и поднял с земли рацию – увесистый такой ящик, похожий на чемодан. Да, тяжеловато – современный мобильник легче в сотню раз, да и спрятать его можно, а этот чемоданище – ни туда, ни сюда... Максим видел, как командир отвёл лейтенанта Быстрова к танку – и подошёл к ним, чтобы доложить, что он готов идти. – ...точно так же гнусил и мямлил... – тихо говорил тем временем Быстров командиру. – Я допрашивал его сам, через переводчика, а потом – пришёл наш полковник Соловьёв... И вообще, вы же знаете, что у нас по правому флангу – Траурихлиген...
