- Кроты… кроты… ехидные, как мымры… Они ведут меня на расстрел… – этот плач, который долетал из коридора, повторяемый негромким эхом, принадлежал Сумчатому.

Плач усиливался: Казаченко вёл Сумчатого в допросную. Когда Сумчатый оказался на пороге – он вдруг руками и ногами вцепился в дверной проём и застопорился.

- Не пойду! – сообщил Сумчатый всем, кто его слышал. – Не пойду! – повторил он, тряся обвисшими остатками своей полноты. – Я человек, и имею право на жизнь! Нет – расстрелам, у нас, в нормальных странах – мораторий на смертную казнь!

- Та, заходи ты уже! – это Казаченко подпихнул Сумчатого сзади в похудевшую спину и вытолкнул из дверного проёма на самую середину допросной.

- Чего он у тебя не в наручниках? – сурово осведомился Недобежкин, недовольный бунтом заключённого.

- Та, он в камере такой варёный сидел… – оправдывался Казаченко.

А Сумчатый стоял, поджав ручки под подбородок, а потом – вдруг решил забиться под стол, за которым сидел Недобежкин. Для этого свергнутый «король Ночного Донецка» бросился на четвереньки и пополз, скрываясь за стульями.

- Казаченко, говоришь, варёный сидел, да? Наручники не нужны? Так надень на него наручники сейчас! – возмутился Недобежкин, отгоняя Сумчатого от стола ногой.

Казаченко сорвался с места, в один прыжок оказался около Сумчатого, за шиворот поднял его с пола, заковал в наручники и определил на стул. Сумчатый икал, крякал и всхлипывал – до того расшаталась его нервная система. Даже Зубов – и тот глядел на Льва Львовича с жалостью.

- Сумчатый, прекрати истерику! – прикрикнул на бывшего «короля» Недобежкин. – Раскис уже до невозможности! Не стыдно?

- Это вам должно быть стыдно! – плаксиво огрызнулся Сумчатый. – Меня все предали, оклеветали и лишили всего! Я жертва, а не преступник! Я не могу спать в камере – мне снятся кошмары! У меня клаустрофобия, я даже дома долго сидеть не могу!

- Цыц! – Недобежкин хлопнул кулаком по столу. – Сумчатый, посмотри на этого гражданина и скажи, видел ли ты его когда-нибудь?

- Дантист, – узнал Сумчатый. – Я вам опознал его, этого наглого шпика, чтобы и он тоже сел, а не только я один нёс этот крест! Понял, Дантист, ехидный крот? – осведомился Лев Львович у Зубова, прищурив глаз, как агент НКВД, который пытает врага народа.

Зубов не знал, как ответить на тонны претензий, которые вывалил на его бедную голову Сумчатый, и поэтому – покорно молчал и глотал оскорбления. Он не помнил половины собственной жизни: например, не мог сказать, как зовут его жену, детей, да и вообще, есть ли у него семья, не назвал бы собственного адреса, не узнал бы в лицо свою мать, да и как зовут её – тоже забыл. Своё настоящее имя Зубов вспомнил только лишь вчера, а так – кто-то когда-то сказал ему, что он – Калугин, и он так и жил с этой фамилией в убогой лачужке. И – Зубов не помнил, как он работал в милиции: хорошо ли, плохо ли? А вдруг этот Лев Львович прав, и он – действительно, «ехидный крот», взяточник или – того хуже – «оборотень в погонах»??

- Казаченко, скажи-ка, кто там у нас в изоляторе остался? – поинтересовался Недобежкин, закручивая обратно свою пострадавшую от Зубова ручку.

- Чеснока только подвезли, – ответил Казаченко, почесав нос. – И Крекер ещё.

- Куда надо посадили? – осведомился Недобежкин, убеждаясь, что Крекера подбросили к Кашалоту.

- Так точно, – бодренько ответил Казаченко и направился к Сумчатому. – Уводить?

- Уводи Сумчатого, – разрешил Недобежкин. – И тащи Чеснока. Чеснок, я думаю, толковее этих пузырей.

Казаченко схватил Сумчатого за скованные руки и поволок в коридор. Сумчатый сопротивляться не мог, а только верещал:

- Эй, начальники, вы Чесночару не слушайте, он тот ещё кротяра, подзаборный мымр! Он всё на меня валить будет, он хочет засыпать меня, не слушайте его, он только врёт!!!

Чеснок выглядел получше, чем Сумчатый с Кашалотом, но всё равно взгляд его был мрачнее тучи, угрюмее брошенного колодца. Родион Робертович хранил гордое молчание и не отбивался от Казаченки. Он проследовал к стулу и водворился на него до того, как Недобежкин успел сказать ему: «Садитесь».

- Ну? – выплюнул Чеснок и уставился на милицейского начальника сверлящими глазками.

- Не нукай, не запрягал! – негромко огрызнулся Недобежкин и кивнул в сторону Зубова. – Кто это?

- Дантист?? – перепугано выдохнул Чеснок и даже отпрянул назад. – Но он же… он же…

- Вы спустили его в подземелье, – закончил за Чеснока Недобежкин и стал ждать от Родиона Робертовича возражений.

Услыхав сие обвинение, Чеснок перепугался ещё сильнее, отодвинулся вместе со стулом и возопил:

- Да что же это такое??? Почему вы поголовно все считаете, что я спускаю в подземелье?? Это проделки Сумчатого! Это Сумчатый!

- И не Сумчатый! – отрезал Недобежкин. – Сумчатый просто слизняк. Говори правду, Чеснок, если не хочешь, чтобы я твоё дело отдал на дознание и привесил к тебе это несчастное подземелье и, кроме того – похищение дворника.

- Чёрт! – буркнул Чеснок. – Это Тень спустил Дантиста. Но мы все боимся Тени, и поэтому посоветовались и решили спихнуть всё на Сумчатого, чтобы отбояриться от Тени… И вообще, я не могу всё это рассказывать… – всхлипнул Чеснок и проявил тенденцию к залезанию под стол или под стул. – Вы посадили меня в тюрьму, но Тень всё равно найдёт меня и убьёт даже в тюрьме!

- Тень мёртв! – сообщил Чесноку Недобежкин, отложив отремонтированную ручку подальше, чтобы никто больше до неё не добрался. – Или ты, может быть, боишься призраков?

Чеснок, наверное, призраков не боялся, а вот Сидоров – опасался, потому что успел познакомиться с Горящими Глазами. Кому могли бы принадлежать эти ужасающие, адские глазищи, которые жутко сверкают в самом густом мраке, в самых глубоких пещерах??? Конечно же, призраку, чудовищу, результату «Густых облаков»!.. Сержант никогда не забудет своё путешествие по катакомбам «Наташеньки», где встретился он с сумасшедшим Гопниковым, где едва не попал на обед к этому хищному «результату»… Сидоров точно знает, что «результат» не умер и не пропал. Он здесь, в Донецке, и, похоже, за кем-то охотится. Скорее всего, за ним, за Сидоровым…

- Тень мёртв? – оживился Чеснок. – Ну, наконец-то! Чёрт вас всех возьми… Зачем вы меня упрятали? Я, может быть бы, уже новую жизнь начал! Знаете, как можно развернуться без Кашалота и без Тени? Да, чуть не забыл, – встрепенулся Родион Робертович, окрылённый гибелью страшного врага. – Утюг, – прошептал он, заговорщицки, прищурившись. – Он лучше всех был знаком с Тенью. Он даже в подземелье спускался несколько раз, и вернулся, потому что Тень ему разрешил.

Пётр Иванович знал, что заставить Утюга сказать правду можно только гипнозом, выключив последнему сознание и волю. Утюг так любит врать и, стоит привести его сейчас сюда и допросить – насочиняет не хуже Джоанны Роулинг. «Гарри Поттер» меркнет в сравнении с «легендами» Утюга – это точно и к бабке не ходи.

- Я видел, Утюжару к вашей ментуре подвезли, – продолжал Чеснок. – Вы его потрясите, он расколется, когда узнает, что Теня́ вальнули. Он и про Дантиста знает больше, чем я.

- Ладно, послушаем Утюга, – пообещал Недобежкин. – Чем тебе секретарша твоя несчастная помешала, что ты на неё целых двух боксёров натравил? Только теперь – чур, правду!

- Языкатая сильно была! – фыркнул Чеснок. – В милицию вашу сливала много слишком! Я её посёк и, вы знаете, злость взыграла!

- Ясно… – буркнул Недобежкин. – Кому же она сливала-то? – милицейский начальник получил робкую надежду на то, что Чеснок прольёт свет на тёмную личность «милиционера Геннадия».

- Вам и сливала! – скрипучим голосом буркнул Чеснок. – Вам же, наверное, да?

- Нет! – пробурчал Недобежкин, чья голова постепенно превращалась в переспевший арбуз. – Всё, Казаченко, уводи этого… Чеснока, надоел он мне до зелёных веников, чёрт бы его скорчил!

Казаченко схватил Родиона Робертовича за локоток и препроводил в камеру, освободив исстрадавшегося милицейского начальника от его невменяемых воплей. На Утюга у Недобежкина не хватило никаких сил, и поэтому – он отдал приказ идти по домам отдыхать.