В своё школьное детство Гопников мечтал примерно о том же: открытия, исследования, Нобелевская премия… Он почти что всё это получил: не доставало только Нобелевской премии, однако, попал «под раздачу» точно так же, как несчастная Эмма. И тоже стал таким же пушечным мясом.

Они углубились в некий лес – тёмный в ночи, шелестящий древесными листьями, звенящий ночными насекомыми, преграждающий путь массами бурелома. Эмма спотыкалась, даже падала иногда, а Гопников видел всё, до былиночки – таким необычным талантом наградило его невкусное зелье Генриха Артеррана. Да, Генрих Артерран, видать, тоже попробовал что-либо из своих запасов, и кажется, не одно…

- Смотрите! – Эмма дёрнула Гопникова за рукав и развеяла все его мысли.

Гопников повернул голову в ту сторону, куда она показывала, и увидел, что лес поредел, и сквозь ветки деревьев виднеется автострада. Казалось бы, пора радоваться, кричать «Ура», выскакивать на проезжую часть становиться в «позу креста» и ловить первую попавшуюся машину… Но – нет, не выйдет. Автострада убегала в неизвестные дали тихой и тёмной лентой. Ни машинки не проехало за то долгое время, пока Гопников и Эмма брели по асфальту шоссе туда, куда посчитали «вперёд». Да, тут же глухая глушь, редко кто проезжает… Может быть, наверное и так, что за день никто не проедет… А тем более – ночью.

Гопников редко ходил пешком: страдал одышкой, сердчишко пошаливало, ведь уже далеко не мальчик. Однако теперь, после Артеррановского зелья, он даже не заметил и не почувствовал того расстояния, которое они с Эммой прошли – так легко стало ему ходить. Да, кажется, Генрих Артерран добился успеха в исследованиях. А вот Гопников, которого специально отправили следить за ходом проекта, не узнал даже, что же такое «прототип». Он мог бы узнать – когда Эмма провела его в лабораторию Артеррана, он мог бы выпросить у неё, чтобы она показала ему прототип. Но он упёрся рогом в эти дурацкие пробирки с «гадостью». Хлебнул из одной – и всё, стало уже не до прототипа…

Ночь была тихая, поэтому рокот мотора автомобиля, который внезапно возник на дороге, Эмма и Гопников услышали ещё до того, как из-за далёкого поворота показался свет фар. Эмма застопорилась на месте и дёрнула Гопникова за рукав. Он даже услышал, как она взвизгнула:

- Мы спасены!

Хотя Эмма молчала – она только так подумала: «Мы спасены».

Машина приблизилась – «Запорожец» – определила Эмма. А Гопников со своим «новым зрением» увидел, что он оранжевого цвета.

Снедаемые желанием жить и спастись, они оба выскочили на середину шоссе и перекрыли оранжевому «Запорожцу» путь. Водителю, завидевшему в свете фар двух человек с поднятыми руками, ничего больше не оставалось, кроме как нажать на тормоз и застопорить машину.

- Чего? – водитель не стал покидать кабину, а только опустил стекло. Он был не очень молод, и на голове его красовалась лёгкая хлопчатая фуражка.

- Не подвезёте до города? – взмолилась Эмма, подскочив к машине.

Водитель смерил двоих «ночных путешественников» ну, о-о-очень недоверчивым взглядом, пару раз скептически хмыкнул и осведомился:

- Чего бродим?

Пришлось Эмме врать про то, что они приезжали сюда из Донецка на свадьбу, но у них на обратном пути сломалась машина, они решили поискать людей, но заблудились…

- Пить надо меньше! – буркнул водитель и кивнул назад, мол, садитесь.

Так Гопников покинул базу «Наташенька» и попал в город Донецк. Эмма была из Донецка. Он уехала жить к родителям. А эти родители и слышать ничего не хотели о престарелом Гопникове. Ведь сказать им правду Эмма не могла, врала что-то. И в конце концов родители взбунтовались и пообещали даже вызвать милицию, если Гопников не отстанет от Эммы. Гопников в милицию совсем не хотел: боялся, что его передадут на растерзание Никанору Семёнову, или того хуже – забьют в застенки КГБ и начнут допрашивать с пристрастием. Поэтому он тихонько устранился и перешёл в разряд бомжей. Много ужасных лет – он уже и не помнит, сколько именно – Гопников скитался от подвала к подвалу, дрожал зимой от холода, недоедал, носил лохмотья, лазал по мусорным бакам… Каждый милиционер пугал его едва ли не до полусмерти, он бежал от них в панике, словно от волков… Он был стар и думал, что ещё месяц, и старость тихонечко сведёт его в могилу. Однако с ним творилось нечто странное. Гопников не мог понять, что именно, но, если посчитать – ему уже исполнилось сто лет, а он чувствовал себя максимум на сорок. Гопников жил и жил, ничем не болел, не собирался умирать… Жил, правда, в подвале, с двумя другими бомжами. Одного звали Мишаня, когда-то он был инженером на государственном предприятии, но после перестройки перестроиться не смог. А у второго была кличка Кикс. Кикс грешил азартными играми, и, в конце концов, переселился из двухкомнатной квартиры в подвал. Они были отупевшие, инертные и даже немного дикие. Каждый вечер распивали бутылку. Гопникову тоже наливали: в России было принято «соображать на троих». Но Гопников не пил: он всё надеялся, что вернётся в Америку, продолжит свою работу…

А однажды ночью произошло вот что. Гопников ложился спать, а два его товарища по несчастью, нализавшись горькой, уже храпели на грудах тряпья. В двухлитровой банке тихо дрожала свеча, а в узкое подвальное окошко, разбитое, затянутое плотной паутиной, заглядывал лунный луч. Постель Гопникова состояла из такого же тряпья, как и у его соседей, а укрывался он старым тулупом, который когда-то давно выудил из мусорного бака. Гопников стоял на коленях на сыроватом полу и молился Господу – всё просил, чтобы тот послал ему чудо и вернул домой. Внезапно раздался громкий треск – такой, словно бы что-то сломалось. Гопников вздрогнул, съёжился и застыл на месте. Вылетела хлипкая дырявая дверь. Она не открылась, а именно вылетела, выбитая тяжёлым ударом. К ним в подвал вломились какие-то «люди в чёрном» и навели пистолеты на Мишаню и Кикса, вспрыгнувших от испуга со своих жёстких постелей. Гопников остался в ступоре: так и стоял на коленях, прикованный ужасом: неужели его нашли спецслужбы и теперь…

Вперёд прошёл высокий человек, и Гопников его узнал: Никанор Семёнов! Узнал и едва не свалился тут же в обморок, ведь происходила какая-то фантастика! Никанор Семёнов был ещё старше, чем Гопников, однако, с тех пор, как Гопников видел его в последний раз, он не изменился ни капельки! Ничуточки не изменился, ей-богу!

- Борис Гопников? – осведомился Никанор Семёнов каким-то нечеловеческим каркающим голосом и поправил свой дорогой серый пиджак.

- Ыыыы, – проблеял Гопников, всё больше съёживаясь под его взглядом, что резал всё вокруг отточенной сталью.

- Вы необходимы нам, – заявил Никанор Семёнов и даже бровью не повёл, когда Кикс выплюнул в его адрес крепкое разбойничье словечко.

- Ыыыы, – ответил Гопников, потому что больше ничего ему из себя выжать не удалось.

Никанор Семёнов кивнул головой, и тут же двое его подручных молча выделились из тени, схватили Гопникова, заломили ему руки и выдворили из подвала на улицу. На улице, освещённые луной, поджидали четыре чёрных блестящих автомобиля: джип и три обыкновенных. Два здоровяка подтащили Гопникова к джипу и достаточно вежливо определили на заднее сиденье. Один здоровяк втиснулся справа от Гопникова, а второй – слева, отрезав тем самым ему любой из путей отхода. Гопников не знал, оставил ли Никанор Семёнов в живых Кикса и Мишаню, но, зная этого типа достаточно хорошо, давал девяносто пять процентов, что оба его товарища отлетели в мир иной.

Гопникова привезли в какую-то деревню. «К..лхо.. Кр..сная Зве……» – заметил он покосившийся, заляпанный и выцветший въездной знак. Гопников содрогнулся, увидев этот въездной знак. «Колхоз Красная Звезда» – вот, что могла означать надпись на знаке. Колхоз Красная Звезда, и – база «Наташенька». Его везут назад, туда, откуда он много лет назад сбежал.

Гопников думал, что его тут же убьют и закопают вон под тем раскидистым дубом, что торчит у обочины дороги над большим болотом. Но оказалось, что Никанор Семёнов задумал нечто другое. Гопникова не убили, а поселили в большом доме, что пристроился на окраине Красной Звезды. Колхоза уже не было, он превратился в малюсенькую деревушку и принял другое название – Верхние Лягуши. Гопников бродил по просторной веранде выделенного ему жилища, глупо оглядывался, смотрел вверх на горгулий, которые сели на высокий лепной карниз, что обрамлял черепичную крышу и никак не мог взять в толк, для чего Никанор Семёнов вдруг решил ему всё это подарить. Никанор Семёнов вступил на веранду уверенным шагом и сурово осведомился: