- Если ещё раз выдумаете что-нибудь подобное – лишу вас обоих премии! – проворчал Недобежкин, стараясь казаться крайне рассерженным. – Поехали, чёрт знает, куда, люди приходят, заявления валяются, дела стоят! А вы?

- Мы больше никуда не поедем… – сказал Серёгин.

- И ехать не на чем… – буркнул Сидоров.

- Так, угробили машину, – продолжал выговор Недобежкин. – Как объясним? Никак. По глупости. Стату́я какая-то упала. Ну, ничего. Это ещё ничего. Машину спишем. Но бесполезно убитое время списать никак не получится. За чертями какими-то охотились… Ну, ладно. Серёгин, тридцать седьмое дело закрывайте. Берите новое.

- Почему? Ещё рано закрывать тридцать седьмое дело. Не всех ещё поймали! – не согласился Пётр Иванович.

- Это что же, вы собираетесь ещё десять лет на висяке болтаться? – вспылил Недобежкин. – Раскрыли вы, конечно, это всё виртуозно. Даже Кашалота выловили, который нам годами спать спокойно не давал. Но дело повисло. Теперь надо только ждать, когда те же люди пройдут где-то ещё. И тогда ловить. А сейчас уже всё, забор уплыл! Пора работать, а не просто ходить на работу!

- Хорошо, Василий Николаевич, – сказал Серёгин. – Я возьму новое дело.

Уже в кабинете Петра Ивановича Сидоров сказал:

- Не нужно было уступать. Наша «тридцать семёрка» ещё не закончена. Мы же не поймали Тень!

- Не кипятись ты так, Саня, – сказал Серёгин. – Василий Николаевич прав. «Тридцать семёрка» – мертвец. А у нас накапливаются целые горы «живчиков».

Недобежкин специально отругал Петра Ивановича и Сидорова. Начальник собирался засекретить тридцать седьмое дело и собирался добиться того, чтобы другие сотрудники РОВД, услышав, как он ругается, подумали, что дело Серёгина будет закрыто. А потом, когда рабочий день закончился, и пора было уходить домой, Недобежкин задержал Петра Ивановича и Сидорова, и снова вызвал их к себе.

Начальник отделения не начинал разговор да тех пор, пока не затихли голоса в коридоре и все сотрудники не разошлись по домам.

- Пётр Иванович, – начал, наконец, Недобежкин, ёрзая в своём удобном кресле, обтянутом тёмно-вишнёвой натуральной кожей. – Ваше тридцать седьмое дело по хорошему подлежит немедленному засекречиванию.

Пётр Иванович и Сидоров сидели на стульях для посетителей и молчали, а Недобежкин продолжал с донельзя серьёзным видом:

- Вы напали на след потерянного двадцать лет назад секретного проекта под названием «Густые облака». Его начали ещё в начале века, и, я знаю, что добились некоторых результатов. Исследователи пытались создать так называемого сверхсолдата, и им это каким-то образом удалось. Проект давно закрыт, но его результат вырвался на свободу и, кажется, попал к нам, в Донецк. И даже заходил к нам в отделение. Возможно, что это – Зайцев, возможно – Маргарита Садальская, а возможно и сам Тень. Вы с Сидоровым продолжите расследование тридцать седьмого дела, только тайно, а официально – возьмёте другое. Вам ясно?

- Ясно, – ответил Серёгин, который никогда не расследовал засекреченных дел.

- Ясно, – прошептал Сидоров.

- Никто в отделении, кроме вас и меня, не должен знать, что расследование тридцать седьмого дела до сих пор идёт. И поэтому – вы со всех собранных документов снимаете копии, оставляете их себе, а само дело сдаёте в архив, вам ясно?

- Так точно, – ответил Пётр Иванович, чувствуя, как по его спине наперегонки бегут мурашки. – Василий Николаевич, – Серёгин извлёк из внутреннего кармана пиджака пожелтевшие бумаги, вытащенные из кармана арестованного киллера «Кашалотовой креветки» и положил их на стол перед Недобежкиным. – Вот это мы нашли у человека, которого поймали в деревне Верхние Лягуши.

Недобежкин рывком схватил жёлтые, рассыпающиеся в руках листы, осторожно развернул их и принялся жадно читать. Документов было два: один – написан вручную и по-русски, а второй – напечатан на машинке и по-немецки.

- Гопников, – пробормотал Недобежкин. – Знакомая фамилия… Я пробью по своим каналам… А вот этот документ, с «курицей», – начальник показал на бумагу с немецким текстом и фашистским орлом в заголовке. – Вообще, исторический. Я переведу его электронным переводчиком, а потом – допросим вашего «лягушинца». Но только зарубите себе на носу – никому ни слова, даже Муравьёва исключите из расследования, вам ясно?

- Так точно, – кивнул Пётр Иванович.

- Так точно, – тихо сказал Сидоров.

- Выполняйте, – распорядился Недобежкин.

- Есть! – в один голос ответили Серёгин и Сидоров, а мурашки на спинах обоих устроили настоящую олимпиаду.

В тот же вечер Пётр Иванович снял копии со всех документов, что собрались в папке «Дело № 37», и сложил их в отдельную папку, на которой не написал ни слова. А само тридцать седьмое дело Пётр Иванович завтра передаст в суд. Пускай доблестные и справедливые судьи судят Кашалота, Чеснока, Сумчатого, Утюга, Крекера, Батона и Додика. Они – только пешки в громаднейшей игре… не то разведок, не то – каких-то монстров…

====== Глава 5. Начинается секретное расследование. ======

Решившись на секретное расследование, Пётр Иванович и Сидоров получили доступ к «секретному узнику» Недобежкина Гохе. Гоха сидел в полном изолированном одиночестве в своей тринадцатой камере и, не переставая, пел себе под нос «народную песню» – одну из тех, с которыми «давал концерты» в подземном переходе. Серёгин сразу заметил, насколько удручающий вид имеет этот «народный артист». Скорее всего, он неделями не моется, одевается со свалки и не кушает дня по три, а то и больше. К тому же он уже не молод: головёнка лысеет, бородёнка седеет…

- Гоху Брузиков знает, – сказал Сидоров, увидав «секретного узника».

- Ну, спроси Недобежкина, можно ли его привести, Брузикова твоего… – пробормотал Серёгин, который в принципе, не умел вести секретные расследования.

Недобежкин подумал над предложением Сидорова о Брузикове и наконец, согласился: если этот Брузиков поможет выяснись личность «народного киллера», то пускай приходит.

- Только через пожарный выход! – предупредил Недобежкин. – Ключ у Серёгина есть.

Сидоров отправился за своим «паранормальным» дружком Брузиковым, а Пётр Иванович решил пока сам пообщаться с Гохой. За те полчаса, пока шёл поиск донецкого «Ван-Хельсинга», Серёгин узнал, что Гоху зовут Гоха, что фамилия у него – тоже Гоха, что он поёт в переходе, потому что закончил музыкальную школу и не попал в оркестр. Больше Гоха о себе ничего не знал. Адреса у него тоже не было, а ночевал Гоха или в том же переходе, где пел, или у дружка по имени Митяй и по фамилии… тоже Митяй.

- Митяй – это Дмитрий? – спросил Серёгин.

- Митяй, – прогнусавил Гоха.

Когда же Пётр Иванович захотел узнать, где же живёт этот благодетель Митяй, то выяснилось, что «меценат» Гохи проживает в другом переходе – между улицей Университетской и центром «Золотое кольцо». Из уст Гохи адрес Митяя звучал так:

- Ну, в подземке, там, около круглой ерунды, балды этой, что замест базара накрутили!

«Ладно, в подземке, так в подземке, – подумал Серёгин. – Надо бы подпушить этого Митяя, интересно, что он скажет?».

А потом Сидоров доставил Брузикова. Донецкий «Ван-Хельсинг» был несколько устрашён тем, что Сидоров провёл его через пожарный выход тёмным коридором и поэтому, зайдя в камеру Гохи обалдело озирался по сторонам. Наверное, думал, что его поймали за отлов вампиров без лицензии!

- Вы Гоху нашли? – изумился Брузиков, ни с кем не поздоровавшись.

- Как видишь, – сказал Серёгин. – Знаешь Гоху?

- Знаю, – согласился Брузиков.

- А Митяя? – поинтересовался Серёгин.

- И Митяя знаю, – согласился Брузиков. – Митяя даже дольше чем Гоху, потому что Митяй раньше появился. А Гоху Митяй нашёл только год назад на свалке. Гоху кто-то побил и на свалке бросил, а Митяй подобрал его, выходил и к делу пристроил.

- К делу – это петь в переходе? – осведомился Серёгин.

- Ага, – кивнул Брузиков. – Митяй в Ворошиловке – главный бомж. И переход у него самый шикарный. Он и распоряжается, куда кого пристроить.