"Ах, как я несчастна!-говорила она своим плаксивым голосом. - Это черное чудовище погубило мою жизнь... Нет у меня никого близкого!"
Рыжий поддакивал ей. Вносили свою лепту и другие коты, бывавшие прежде на приемах у Имки. Каждый мог кое-что рассказать о Пипуше. И, таким образом, Пипуш стал пугалом кошачьего народа во всем местечке. Надо ли удивляться, что даже самые отважные коты обходили наш дом и двор на почтительном расстоянии.
Ворон был весьма систематичен. Он никогда не брался за два дела сразу. А потому лишь тогда, когда покончил с котами, принялся за собак.
Надо вам знать, что наш двор был популярным собачьим салоном. Нас часто посещали псы, и не только те, что жили по соседству. Я уже не говорю, понятно, о Лорде - добермане, который жил напротив, на другой стороне улицы, и был у нас постоянным гостем. Часто гостил у нас другой Лорд - бульдог, личность в высшей степени надутая, сопящая и слюнявая, но премированная на многих выставках не только в Польше, но и за границей. Однако самым почетным нашим гостем был Куцый. Куцый, благородный потомок всех известных и некоторых неизвестных пород, мохнач на кривых ногах, с обрубленным хвостом, всегда свернутым в неполную баранку. Но кого могла интересовать его внешность? Каждый знал, что в мохнатой, цвета кофе с молоком груди Куцего бьется благородное сердце. И это было для нас во сто крат дороже, чем слюнявая, сопящая, дипломированная важность Лорда-бульдога.
Где бы ни появлялся Куцый, там немедленно начиналась веселая игра, оживление, жизнь била ключом. Куцый был душой собачьих собраний на помойке около казарм. Он, и никто другой, обучал всех наших щенят изысканным собачьим манерам. Указывал, как и что следует за собой закапывать. Учил, где и при каких обстоятельствах надо оставлять визитные карточки. О, Куцый, это был Куцый!
И кончился Куцый.
Пипуш потратил несколько долгих недель на борьбу с собаками. Не хочу ее описывать. Изгнание собак - это было единственное серьезное огорчение, которое вороненок мне доставил. Но я ничего не мог поделать. Пипуш был сильнее меня. И в конце концов он добился того, что ни один чужой пес не смел даже заглянуть в наш садик. А Лорд-доберман отваживался только ругать Пипуша с той стороны улицы. Зато - целыми часами!
4
Пипуш разделался с собаками. И немедленно принялся за самых нахальных гостей на нашем дворе - за воробьев.
Войну с воробьями он начал, будучи еще желторотым птенцом. Бегал с разинутым клювом по кухонному крыльцу, не подпуская воробьев к собачьим мискам. Миски эти, по правде говоря, были всегда пусты. Самое большее оставалась там какая-нибудь вареная морковь или петрушка.
Пипушу овощи вовсе не были нужны, он их не любил. Если он неутомимо бегал от миски к миске, отгонял воробьев от утиного корыта, не позволял им подходить к курятнику, то только потому, что считал совершенно недопустимым, чтобы кто-то смел разгуливать по двору и совать куда-то свой нос без его, Пипуша, позволения.
Пипуш гонял и гонял воробьев, пугал их и пугал. Но на опыте убедился в том, что толку от этого мало. Он начал размышлять. Долго что-то обмозговывал. Тем временем воробьи так обнаглели, что чуть ли не садились ему на голову. Но Пипуш об этом не печалился.
Наконец план созрел.
Вы знаете о том, что воробьи ежевечерне проводили совещания на высокой липе, которая росла в углу нашего двора. И вот Пипуш узнал об этих воробьиных сборищах. Как это вышло-неизвестно. Ведь Пипуш был отчаянный соня. Едва начинало смеркаться-он уже клевал носом и ложился спать раньше кур. Как бы то ни было, не раз и не два кто-то из нас видел Пипуша в саду, когда уже смеркалось.
Во мраке, исподтишка, прячась за кустами, он наблюдал за воробьями на липе.
"Ого! Что-то готовится! Будет дело! "Ангел-хранитель" замышляет кого-то осчастливить по-своему!" - сказали мы и стали ожидать дальнейших действий Пипуша.
И дело закипело. Однажды днем Пипуш, этот лентяй, которому трудно было лишний раз взмахнуть крыльями, неожиданно вспорхнул. Полетел на крышу. Вприпрыжку обошел ее из конца в конец. Заглянул в трубу с одной стороны, потом ,с другой. Взлетел на трубу. Осмотрелся. Слетел на землю. Снова поднялся в воздух и тяжело взлетел на ясень. Прыгая с ветки на ветку, забрался на самую верхушку. Посидел там минутку и снова опустился на землю. Пока он этим ограничился.
Но уже на другой день все стало ясно. Сразу же после обеда Пипуш вспорхнул на крышу, притаился за трубой так, что с липы его совершенно не было видно, и стал ждать. Каждую минуту осторожно выглядывал он из-за трубы и посматривал на дерево, на котором происходили воробьиные сборища.
Воробьи собрались в обычное время. В ушах так и звенит от их чириканья. А Пипуш не шевелится. Ждет. Вдруг как заорет: "Крисяаааа!" - единственное человеческое слово, которому он научился неизвестно где. Да как кинется на липу!
Что там началось! В воздухе загудело - так улепетывали воробьи. И, видимо, Пипуш как следует всыпал .нескольким зазевавшимся воробьишкам, потому что не раз доносился оттуда очень жалобный писк.
Пипуш посидел на липе, время от времени грозно возглашая: "Крисяаааа! Крисяаааа!"
Наконец слетел вниз и спокойно, с достоинством пошел по лужайке. Через каждые несколько шагов он останавливался, оглядывался на липу и кричал:
"Крисяааа! Крисяаааа!" - что, несомненно, означало: "Покончил я с вами! Хватит вам, безобразники, собираться в моем саду! Прекратить вечеринки! Убью!"
И несколько вечеров подряд сторожил липу. Теперь он уже не прятался. Сидел на верхушке трубы и наблюдал за всем садом.
Воробьи попробовали созвать на ясене совещание - Пипуш его разогнал. Спугнул воробьев и с другого ясеня. С липы на другой стороне улицы.
"Ну, я покончил со сборищами! Навел порядок! Больше в нашем доме нет воробьев", - решил он и снова, как обычно, стал укладываться спать раньше кур.
И этим все испортил. Потому что воробьи переждали день, переждали другой, а на третий уже несколько десятков их разгуливало по двору. Через неделю они уже гарцевали как ни в чем не бывало по забору. Пипуш их выгонял, а воробьи возвращались. Так без конца. Нелегкое это дело - война с воробьями!
