Дело само собой и решилось; Фаркат-то наш бо-о-ольшой мастер был всякие каверзы заковыристые придумывать.
Белокурая Ката влажно постанывала под красавцем Мерейю.
— А перстенек-то принес? — вдруг трезво спросила она, с силой отпихивая любовничка.
— Потом-потом, любая моя! Давай… вот же не снимается с тебя эта штука, что твоя броня! — Тот, совсем разум порастеряв от похоти, одной рукой по высокой груди развратницы зашарил, другой все никак среди десятка, что ли, юбок к желанной срамной щелке подобраться не мог, а сам-то уже затвердел, и мок как пёсий кол! — Да помоги ж ты мне, сук... Милая! Эки тряпки навертела. — И в запале потом исходил, аж губы кусал свои в кровь. — Да на — бери цацку, только помоги мне. Ножки-то подними-и-и!..
— Ну, надобен тебе этот — рвота кобелиная? — Ката Бона ткнула носком сапога валяющегося на полу сарая сомлевшего Хедике. — Подумай еще раз.
— Надобен, вижу, что беру. Спасибо тебе, Катка, удружила! Я уж думала, так в девках и помру. Мамаша моя молодчика живо к делу приставит, да и мне постель не стылая… А ты ступай, я пристава сама впущу, он нам свояк. Ждет со свидетелем, поди, померзли, бедные. Так и поженит нас Тудо быстренько. — Лутта оттащила от двери бессознательное тело. — Только в воровстве не обвиняй, прости ему камни покраденные! Тогда совсем уж… — она тихонько захихикала в рукав, — супружнику моему хорошенькому жизни не будет; и так старый Хрутко сына точно за позор из дому погонит.
— Ладно, как хочешь. Бери, да в рог скрути! Я на обратном пути проверю, коли не кроток будет, то... — сказала госпожа Вимник и спрятала на своей плоской груди золотое кольцо с красным кабошоном.
Лутка пухлые губы обтерла, тощую подружку облабызала и лаз открыла, чтобы та смогла незамеченной в жилое проскользнуть через черный вход.
— Мессир! — Уорсс находился в смешанных чувствах. — Как мне отплатить вам за спасенную честь моей семьи? — Он встал из-за стола и отсалютовал лонам оловянным кубком. Хотя думал не столько о возможном несчастии Гиты в насильном, неравном замужестве с, как выяснилось, нечестивым гулящим купцом, сколько о потерянном выкупе, что мог бы значительно поправить дела его поместья.
— Прекрасное у вас вино, Веннеп. — Рыцари принимали лойда, его супругу и двух старших дочерей у себя в комнатах. Неприятное событие прошлой ночи всколыхнуло весь Захрут, и теперь, пока шум от скандала еще не улегся, господа коротали время в закрытой, как крепость в осаду, гостинице. — Пусть квирсты сами решают свои дела. А касательно ваших… м… финансовых неурядков…
— Наша дочь просто счастлива, сэйр! — Лойда Долминна, стрельнула в мужа убийственным взглядом. — А на проклятые деньги плевать! — И смиренно опустила взор.
— Да, сударыня. Так удачно, что о вашем приезде никто в городе не знает. Орден вам поможет. Золотом. — Гийом Гайярский куртуазно поклонился госпоже Веннеп. — Отобедайте с нами? — спросил негромко и трезво. Однако смотрел он не на мать, а на прелестно закрасневшуюся Гиту. — Надо отметить ваше освобождение от нежеланных уз.
— Я благодарна, господа рыцари, — прожурчал нежным ручейком голосок девушки. — Особенно вам, сэйр Ольхормер.
Фаркат кивнул:
— Велю подавать! — И степенно встал с лавки, но, отойдя за дверной полог, фыркнул и показал язык зло поглядевшему на него Гийому.
(1) — промытые в немощеной дороге глинистые ловушки, наполняемые паводковой водой или дождем
(2) — пристройка на сваях, соединенная с основным домом подвесным коридором
========== Мать месм ==========
С чего ни возьмёшься за рассказ — а всё на три части не разорвешься, это как кусать от сладкой треугольной пурны (1) — где-то да сок из начинки потечет! Поэтому вам, мои любезные, придется этак поскакать вослед моему повествованию, ибо некоторые события происходили одновременно… Ух, и не выберешь, о котором наперед рассказать!
Итак, вернемся на Юг в волшебную обитель, куда прибыл Брай вместе с Дарнейлой, дитем её и воинством; оно и приятней, потому что там весна была уже в самом разгаре.
— Садись, поешь с дороги, какая ты миленькая и… молоденькая! — сказала вошедшей девушке мать Анарда, отворачиваясь от окна. Ее нестарое красивое лицо, однако, зримо несло в своих чертах печать лет, а может быть, и столетий.
— Благодарю, государыня, — тихо ответила Дарнейла, кланяясь, и осмотрелась: комната, залитая утренним светом, была велика и богато обставлена, но чем-то напоминала келью. Хотя теплый ветерок играл вышитыми занавесками, на полированных плитах пола скакали солнечные зайчики, но шелковые гобелены на стенах казались неуместно мрачными, изображая сражения и непонятные зловещие процессии. Даже прекрасная резная мебель темного дуба выглядела слишком массивной и холодной.
— Не лихо ли было в пути? Рассказывай. — Великая месма сама прежде села к столу, подавая пример гостье. — А где же дитя твое, дитя? — Она, ласково улыбаясь, подала той рубином блеснувший бокал и отпила от своего.
— Дороги спокойны. И охрана моя была надежна... То есть ваши воины, госпожа… — обмолвилась Дарнейла и засмущалась. — А дочка моя с отрядом. Я не знала, что надо принести ее с собой в покои.
— Но это хорошо. — Как будто и не слушая, кивнула настоятельница. — Ты кушай-кушай. Пусть девочка… Как звать малышку?
— Имнея Целата, — успокоилась Килла. Да видать рано!
— Вот и славно. Хорошее имя. Теперь будет расти маленькая месма в обители, как и положено. А ты еще… Жаль рано Оренна отошла, не выполнила долг — не обучила. Но силу чувствую в тебе я небывалую!
— Да как же! — охнула, не утерпев, молодая мать. И уронила на пол звонко тренькнувшую золотую двузубую вилку. — Нет! Я думала, представиться, а на долгий постой не собиралась… Госпожа! Там же у меня люди, хозяйство… И как же мне с дочкой разлучиться?!
— О! Ты многого не знаешь… — Анарда Никтогия не хмурилась и даже не сердилась на пылкую, непочтительную деревенскую… глупышку.
— Матушка, позволите? — В комнату, сразу показавшеюся Дарнейле темной и тесной, вошла, скатывая рукава на красные ручищи, высокая толстенная бабеха (иначе и не назовешь!), одетая в серую юбку и меховую опаху. — С новой преемницей в порядке, осот-то (2). Дар есть. Здоровьичко хорошее, голосиста така девица! Ух! Благословение бы наложить пора. Изволите сами?
— Зира. — Настоятельница махнула той из-за стола. — Мы не закончили еще. Поди пока. Да не врывайся как смерч… невежа.
— Чего уж тута! — похожая на медведицу месма ничуть не смутилась. — Усе сестры собрались, а времечко ужо к утренней трапезе подходит.
— Выйди, — приказала шумной толстухе Никтогия Оломей и чуть заметно поморщилась. Затем, обращаясь к Дарнейле, сказала:
— Да что ж ты побледнела, глупышка? Никто ни тебя, ни девочку не обидит! Напротив, богатыми дарами наградим. Мы дочерей своих любим. И если хочешь, ну возвращайся в свой Гейсарней, только поучись немного.
— Да, Повелительница. — И правда побледневшая Дарнейла руки, сведенные от страху на коленях, чуть разжала. — Я вам верю. — И, вдруг осмелев, сама от себя не ожидая, спросила: — А пошто сыновей отдаете? Не любите?
Оломейская владычица поднялась. И видно стало, как она стара и даже немощна, ибо задрожали жилы на тонкой шее и плечи расправились неровной дугой. И голос ее был глух:
— Не все тебе успела сказать старая пропойца Герна… Пусть грехи ее Модена омоет. Так слушай: мужчин мы пользуем только однажды, Килла… Как мужей. И всегда без любви чад наших зачинаем — таков закон!
Дарнейла охнула, и почти забытое действо в лесу вспомнилось. Удивилась она, что боли почему-то виденье не принесло, а только тревогу, которая дрожью отозвалась в животе:
— Да за что же так? Да обоим так… распутство! Без любви, и позор! Ой, простите, простите! — Она вскочила, чуть тарелку на себя не опрокинула, дорогую, узорного стекла.
