Но загоревшемуся новой идеей оживленно забегавшему по жарко натопленной зале Бону на возражения было наплевать:

— Еще немножко, и я придумаю как!

— Надень капот или за ширму скройся. Я хочу служанку позвать — всё кончилось. — Гайяр потряс над своим бокалом пустым кувшином. История про похождения «супруги» купца Вимника не переставала веселить благородного Гийома.

— Тебе бы тогда следовало за отдельную комнату платить: с семейной парой, да еще с младенцем, жить негоже! Вот отправляйся с солдатами на постой. — Фаркат фыркнул и нырнул за занавески массивной дубовой кровати. В дверь постучали, и Лутта с трудом внесла поднос сдобренной ароматными травами дичи, а новый, нанятый Мирзой слуга засуетился вокруг собутыльников с полным графином красного вина.

Не такой человек был Фаркат Бон, чтобы в тот момент, когда его деятельной натурой овладевала какая-то великолепная мысля, спасовать! Да как раз наоборот — напором, чередующимся с внезапным отступлением, обманом ли, бесстыдной ли, но вдохновенной лестью, а своего кот добивался всегда… ну, почти. А тут «материал»-то был такой благодарный — подпившие, разомлевшие в уюте и тепле орденцы; и если Зул Лон Аркай, за три недели гостиничного заточения в скучной столице баронства немало натерпевшийся от фокусов своего беспокойного товарища, был привычно настороже, то на свеженькую жертву, рыцаря Гийома, чуток отвыкшего от большой радости общения со взбалмошным котом, тот поставил — и не прогадал. Не прошло и получаса, как мирная трапеза превратилася в обсуждение… заговора!

Но вышло слегка не по плану, а наоборот…

— Где доказательства, что ты благородного рода? И, вообще, зачем тебе это? — сомневался утянутый в овин нетрезвый лон-Гайяр.

— Эх, Брая нету, он бы мне нипочем не отказал! — Притворно вздохнул Фаркат. — Видно, хоть ты и старший, да не можно тебе… Жалко, уйдет негодяй ненаказанный. Отменяется все, да и погоду я трогать не стану… Пусть женится, гнилая сопля, а мы вообще, должно быть, раньше Протал уедем. — И потупился в усыпанный омолом (1) пол, плечи, как куренок — крылышки, печально опустил.

— Братья, убьем паскудника, над нашей госпожой надругавшегося, да и дело с концом! — влез Аркай, которому почему-то стало вдруг обидно.

— Не-е-ет, позор, Зулушка, никогда не забывается, а покойнику дела мало. — Фаркат (кстати, ни капли не пивший за ужином) повернул к выходу. — Замерз я что-то, пошли-ка спать, господа.

— Ладно! — не вытерпел шантажа Гийом. — Не знаю, зачем тебе рыцарское звание, но, коли для мести, становись под меч, хоть не по душе мне это.

Бон тут же подскочил, куда велено было, и на одно колено опустился:

— Только без куле (2), а то прибьешь меня, бедного, громилища — не в уме… То есть — в кулаке, в кулаке силища!

— При свидетеле, — сказал серьезно рыцарь, однако слегка пошатываясь. — Золотую шпору и меч тебе дарую, за небытием короля, буде сам я рыцарь старший в воинстве, после Командора и архонта. Своей честью принимаю тебя в благородное сословие, но матерям-месмам, Обители и баронам службой не обязую, власти над тобой не беру. — И ударил плашмя своим тяжелым кленмором по плечу Бона. — Как назовешься, брат мой?

И тут кот встает и говорит:

— Принимаю. Принимаю отныне имя Фаркат Сэйр-бон Ольхормерский.

Услышав это, Зул Аркай засмеялся:

— Тю, а чего не самим Астарлингским? Да ты нас всех обдурил! А я-то уши развесил! Пошли уж в дом, мороз крепчает. — Он хлопнул себя по коленям и двинулся назад в комнаты. Даже что-то под нос напевать стал, на ходу, в синюю морозную ночь, выпуская изо рта облачка пара.

А второй рыцарь меч в кисти покрутил, мусор и солому с полу веером поднимая:

— Ты ж не месмин сын, как я не сообразил… Разыграл, а я и повелся. — Но в голосе его прозвучало сожаление. — Хитрый сиде!

— Ты оглох, лон-Гайяр? — Фаркат выделил титул капитана голосом. Подошел ближе, даже за рукав его схватил, и почти прошептал: — Я — не удаленный сын, а наследный бон…

— Да не бывает такого, что городишь! — Махнул рукой тот. — Чтоб вот так прямо принятый сын… Сказки!

— Ну и забудь тогда! — зло сказал Фаркат и как-то по-кошачьи фыркнул. И будто искры полетели не поймешь откуда. — Ничего! Показалось тебе! Прочь!

— А? — Глаза рыцаря на миг затуманились. — Да о чем ты, малыш?! — отозвался вдруг развеселившийся Гийом… Невпопад. — А кому этот купец сдался? Мы его за что колотить-то надумали, обсчитал кого?

— Ага, Лутке гнилые кружева продал, — эхом ответил отступивший в тень Бон.

— Никак не пойму, чего это я поссать в овечий загон пошел! И куда наш Зул подевался. — Сильно шатаясь, капитан осмотрелся, хихикнул пьяно и икнул. — А к кому на свадьбу ты собираешься? Лутки, что ли? А, вспомнил, потому что холодно на дворе, а овцы не в обиде!

— Холодно. — Кивнул, подтверждая, его собеседник. И пинком настежь распахнул дверь сарая. В лицо обоим мужчинам пахнуло прелой влажностью наступившей оттепели.

(1) омол — стерня, собранная для подстилки овцам.

(2) куле — ритуальная пощечина, даваемая принимающим сюзереном оруженосцу или принцу, посвещаемому в рыцари. Означала последнюю обиду, которую тот может снести без ущерба чести.

========== Узлы ==========

Не о той мелкой, хоть и важной для него, мести думал в эти почти весенние ночи измученный Фаркат. Хотя и было от чего, измаявшись от невозможности принять верное решение, вертеться на своем бессонном ложе, пиная пятками сопящего Зула.

В Боне боролись две силы: древняя максима «зуб за зуб» — призывала воздать преступившему честные законы блудодею и вору, а другая… Вот некстати вспоминалось светлое личико его девочки-повелительницы, ставшей счастливой матерью, обретшей любовь достойного мужчины… Чудесные малыши, родившиеся от бесчинного насилия, — и так получалось, что злое худо повернулось нечаянным добром… Как быть-то?

Нет, смертоубийства он не помышлял! Отягощенный своим новым рыцарским званием Бон Ольхормер внезапно порешил зайти с другого краю и самолично встретиться с… невестой Хедике Мерейю. И под избыток ночи почти случайно наколдовал неведомой силой своего желания дурную дорогу каравану лойда Веннепа Уорсского.

— Эй, есть ли кто живой? — В закрытое деревянной заслонкой воротное окошко постоялого двора заколотило несколько рук. — Отворяйте, возок наш в мысдре (1) проклятой притонул. Мы добрые люди, да промокли совсем!

Хозяйка, спавшая в ближней к входу коморе, струхнула и стала было звать слугу, да тот дрых как оглушенный, перемыв опустевшие бочки от хмельного, да и приложившись к оставшемуся на доньях суслу...

— Госпожа Мирза, а ну как я сам… сама потолкую с проезжими? — предложила Ката Бона, со свечой спустившаяся с лестницы. — Неважное дело — мужчин будить не станем. А мне привычно, не забоюсь. Велите только, пустить ли на постой?

— Что ж ты, Катка, такая отчаянна? — Пятясь, закивала Мирза. — Отчего ж путников не принять. Покой есть еще со двора, хоть неубранный, но перины сушены.

— Так и подите стелиться и воды подогреть. Я сейчас отворю.

Озябший, насквозь мокрый лойд с семейством был поселен на втором флете странноприимного дома, камины тут же затопили, но холодновато было в нежилом-то отселке (2), и женщин увели греться у очага в кухне. Тут-то Фаркат Гиту Стафану Уорсскую и рассмотрел…

Хороша была старшая дочь благородного хозяина Пустошей Уорсса; в свои неполные семнадцать тоненькой веточкой вербы, голубой пролеской, нежным весенним утром показалась белокурая красавица Бону.

«Не, такую хрустальную капель — и за похотливого сальноглазого купчика отдавать?! Да ни в жисть! А лойдо Веннеп тоже хорош, не девок плодить, а хозяйство ходить надо было. Эк, семерых дочерей малых нарожал… Да только Гита-бедняжка не заслужила, чтоб за отцову бедноту в жены продаться. Вон, из кос её хоть ковры шелковые тки, до самого полу… выросли, как только шейка не переломится! Ну сейчас я тут порядочек наведу!» — весело подумал Фаркат, потирая ладони. Напрочь позабыв о собственном положении почтенной матери семейства, он забрал чуть не до подмышек подол и через три ступеньки поскакал наверх — будить своих похмельных собутыльников…