Представила явившуюся его глазам картину: налитые груди туго натянули прилипшую ночную сорочку, просвечиваясь коричневыми кругами, бедра и живот прозрачно обозначились под влажной тканью, темный треугольник призывно разделял ноги.
К голове прилила кровь. Качнулась к юноше.
Его руки безвольными плетьми пали вдоль тела.
Мои глаза выкатили из орбит.
Мамочка, не дай пропасть!
Но уже не в силах была отвести глаз, пораженная контрастом с хрупким телом!..
Дальнейшее происходило вне моего сознания, как бы не со мной, с кем-то другим, вселившимся в мое тело, мне не принадлежавшее.
Руки затеребили бретельки на плечах.
Сорочка стала нехотя сползать, с трудом высвободила вырвавшиеся на волю груди, попыталась задержаться на нетерпеливо ерзающих бедрах, и, наконец, обреченно пала к ногам.
Неведомая сила приблизила распутницу к обездвиженному юноше, ухватила за плечи и потянула на себя, опрокинувшись навзничь на сено...
Молодой вихрь ворвался в страждущие глубины, забился в безысходности. Спустя минуту юное тело уже содрогалось в объятиях совратительницы, лишь слегка потешив плоть...
Наконец, он пришел в себя. Слезы восторга застилали его глаза.
Зашептала ему:
- Все хорошо, не плачь!
Юноша лежал на спине, медленно приходя в себя. Его еще недавно мутные от наслаждения глазки очистились, лучась радостью первой победы над женщиной.
Нет, это не было победой, лишь пригубил...
До предела взведенная, не оставляя надежд на более успешную попытку, искусительница продолжила, увлекая юношу в неизведанный мир, который и сама-то толком не знала...
Склонилась над ним, уронила на лицо тяжесть грудей, качая телом, водила набухшими бутонами по губам, по безволосой груди, животу, ниже, лаская, теребя...
Непостижимая картина пробуждения!
До сего дня муж (единственный ее мужчина) направлял, наставлял, обучал ее, на самом деле сдерживал естественные порывы.
Нынче же она исполняла главную партию.
Встала на колени над распростертым юношей...
Необычная наездница, да и седло то еще! Сместилась на луку...
Пошла иноходью, только бы не сорваться в галоп!
Да не сладила с собой, встала на стремена, понеслась...
Захлебнулась криком, сраженная стрелой, напитанной сладостным ядом! Бездыханна...
Медленно, нехотя я возвращалась в свое тело.
Ног не чувствовала. Где я, что со мной? Рядом распластался Алеша, опрокинутый пронесшимся смерчем, ошарашенный, ничего не понимающий.
Такого и я еще не испытывала! И с кем, с мальчишкой?!
Что же было до сих пор?
Шесть лет замужества со зрелым мужчиной и ничего даже близкого!!?
Мы лежали обессиленные, юноша бессвязно лопотал что-то.
Прислушалась.
- Спасибо, солнышко мое, радость моя, миленькая, любимая, несравненная...
Таких слов мне никто никогда не говорил...
- Как это здорово, какой подарок на день рождения! Спасибо, девочка моя!..
Нашел девочку!
- Ну и сколько же тебе стукнуло?
- Четырнадцать.
- Сколько?!!
- Четырнадцать.
Слетела с любовного ложе.
Какой ужас! Обманулась внешней взрослостью!
Бросилась в дом, в спальню, рухнула на кровать, меня всю трясло:
- Что я натворила, что наделала!
Лежала в лихорадочных поисках хоть какого-нибудь объяснения. Оправдать такое было нельзя.
...Стало светать.
В серой призрачности рассвета увидела тоненькую колеблющуюся фигурку. Это был Алеша.
- Уходи! - зло велела я, - запомни, ничего не было, тебе приснилось, не подходи ко мне... близко... никогда! Слышишь, никогда!..
Он не уходил.
Присел на краешек постели:
- Я тебя люблю.
- Убирайся, щенок!
Я выкрикивала обидные слова, еще надеясь, что они хоть как-то его остановят, образумят.
Несмелая рука коснулась плеча, обожгла. Плоть застыла, замерла в предвкушении, а глотка продолжала выбрасывать грубые, злые, жестокие слова...
Тело уже внимало невыносимо ласковым рукам мальчика, а уста продолжали твердить:
- Уходи, убирайся!
Сухие от любовного жара губы обожгли грудь.
- Пожалей, не губи! - взмолилась я, чуть ли не плача, но его уже не остановить.
- Господи, за что мне такое наказание! - в отчаянии вырвалось из меня, руки же нетерпеливо притянули юное тело...
Повержена, распята...
На этот раз он оказался на удивление умелым, сумел сдержать себя, дождался сорвавшихся с моих губ стонов, содроганий плоти, горьких завершающих слов:
- Ты - сладкая моя погибель!..
***
...Так началась эта странная, нелепая любовь четырнадцатилетнего мальчика и замужней двадцатишестилетней женщины...
Лето не заставило себя ждать. Муж уехал на заработки - так он сказал. На самом деле отрывался там с такими же, как он, бездельниками, приезжая к осени без денег, черный от беспробудного загула и пьянства...
Я же с утра до ночи управлялась на поле и по хозяйству, изводя себя работой, стараясь изжить это наваждение, помутнение рассудка.
Без ног от усталости ложилась в холодную супружескую постель, не в состоянии уснуть, ожидая и страшась робкого стука в окошко.
Боролась с собой, терзаясь муками раскаяния. Где взять силы?!
Побеждена! Срывалась, отворяла двери и себя...
И получала: чистоту и нежность, мед наслаждения и неистовость страсти, истому и негу...
Я с беспечной благодарностью принимала Алешино семя - не беспокоилась, считая себя бесплодной. Шесть лет супружеской жизни не дали детей - знать не суждено...
- Сука! - пьяно укорял меня муж, - ты даже забрюхатеть не в состоянии, пустышка, пустоцвет!..
***
На Троицу убрала дом ветками березы, устелила пол травами, направилась в церковь замаливать грехи.
Мужчин на улице было мало, в основном гуляли девки и молодицы, приглашали и меня 'на складчину' с караваем в березовую рощу, где на берегу реки плели венки, завивали ветви берез, кидали венки в реку, гадали на суженного:
'Ой, пущу стрелу вдоль по улице,
Ты убей, стрела, добра молодца...'
Мне не хотелось, чтобы стрела настигла моего Алешу, твердо решила извести в себе это греховное наваждение.
На ночь заперла дом на все засовы. Он неприкаянно бродил вокруг дома...
Господи, дай сил!
Хоть к кровати вяжи.
Сорвалась, не помня себя, птицей полетела, припала к нему и... пропала!
Как от него пахло! Запах парного молока, скошенных трав, полей и лугов!..
Солнечный мальчик с золотыми кудрями - свет в моем окошке!
Телом - мужчина, душой - ангелочек. Сколько в нем чистоты! Ни пошлости, ни грязи, ни цинизма, ни злобы, ни тупой требовательности. Отдавал, дарил все, что имел - нежность, ласку, доброту, любовь...
К моим чувствам неосознанно примешивалось несостоявшееся материнство, хотелось укрыть его, защитить от невзгод и страданий, от грязи и мерзости...
А он рвал и дарил мне букеты полевых цветов, выражая этим восторг и преклонение перед своей избранницей.
Показалось недостаточно.
Принес золотые сережки, видимо, взял в магазине матери.
Вернула со словами:
- Еще раз сделаешь нечто подобное, не взыщи!..
На Ивана Купала затопила баньку, приготовила веники из березы с вплетенными цветами иван-да-марьи.
Стемнело. Алеша не шел, загулял с дружками-подружками.
Вышла из дому, спустилась к реке.
Девушки опускали на воду березовые венки с горящими лучинами, некоторые купались нагишом. Мальчишки подсматривали - когда еще такое увидишь...
Молодые со смехом прыгали через костры, отгоняя нечисть, та улепетывала, пряталась в омуте.
Неожиданно увидела мать Алеши:
- Кого высматриваешь? - Анна нанизала меня на пристальный взгляд.
