Глава I

Странные последствия странного пробуждения

Вести с другого берега Юсуф привез тревожные. Федеральные войска прочесывали нижний город, и ни в одном закутке нельзя было укрыться. Черные блестящие мотоциклы, казавшиеся слишком тяжелыми, чтобы перескочить ручеек в долине либо погнаться за каким-нибудь бунтовщиком по ступеням улочки, на самом деле были шустрые, как стрекозы. Несчастный, который, рассчитывая на неповоротливость машины, щадил ноги или, запыхавшись, замедлял бег, платил за это жизнью. Расправа не была похожа на экзекуцию. Когда повстанец оказывался в зоне досягаемости короткоствольного оружия, он падал наземь от выстрела, звучавшего как глухой стук. Порой, если мотоциклисту, одуревшему от однообразного занятия, хотелось позабавиться, прохожим предоставлялся случай полюбоваться дармовым спектаклем. Убийцы охотнее всего пользовались тонкой стальной, ничем не обернутой проволокой. Ею можно было удушить быстрей, чем испанской гарротой. Когда возле фонтана Свободы один из мотоциклистов, набросив убегающему петлю на шею, протащил труп вокруг площади, публика за столиками кафе «Аль Рашид», повскакав с мест, наградила этот трюк аплодисментами.

— Да, конечно, — Юсуф по своему обыкновению ковырял зубочисткой в зубах, — их все ненавидят. И я тоже. Псы, которых никто ничему не научил. Но почему среди бела дня? На глазах у журналистов? У горожан? Ведь можно было переловить всех ночью, когда город спит, отвезти в порт, посадить на один из панамских кораблей, которые годами ржавеют у набережной, и просто утопить в пяти милях от берега. Так, как это сделал Мао Цзедун со шлюхами в Китае. Нет, скажешь?

Юсуф был любителем таких сравнений. Из этого следовало, что он более-менее начитан или по крайней мере усвоил кое-какие уроки своих учителей.

— Насколько я помню тот фильм, — сказал я, подзывая официанта, — этих пять или десять тысяч проституток утопили в реке. Понимаешь, Юсуф? В реке, а не в море.

Официант принес ему кофе и стакан холодной воды.

— Что одни, что другие — все дерьмо, — Юсуф говорил медленно, растягивая слова. — И вдобавок неверные, — добавил, дабы не осталось сомнений, что он по этому поводу думает. — Какая разница?

— Такая, что тела этих женщин еще сотни миль несло течением. А в море?

— Акулы, — захихикал он, — отличный корм для акул. Повстанцы ведь — падаль. Смердят при жизни. Мне ни одного не жаль. Понимаешь? Ни единого. А злюсь я исключительно потому, — он указал рукой на солнечный диск, — что днем попутно прихлопнут еще пару-тройку мирных граждан. Журналисты, кстати, тоже псы — ненамного лучше. Как и федералы. — Он протянул мне письмо от Аристона и спросил: — Ты что-то сказал про фильм. Помнишь название?

Названия я не помнил. Аристон, который никогда не пользовался ни телефоном, ни факсом, ни компьютером, сообщал, что занятие наше не состоится ни сегодня, ни в ближайшие дни. Не только из-за сложившейся ситуации. «Я еду в деревню Оасин по делам, не терпящим проволочки». Вот и все объяснение; ниже он написал еще дюжину новых фраз для перевода. «Советую сидеть дома со словарем и никуда не встревать, я дам знать, когда вернусь», — закончил он опять по-английски.

Юсуф, не получив ответа относительно фильма, ткнул пальцем в исписанный мелкими буковками листок; в старомодном каллиграфическом почерке Аристона было что-то очень благородное.

— Ты сюда учиться приехал? Да чему этот старик может научить?! Ладно, не мое дело. Я только посыльный. Но знаешь, что люди говорят? Что никакой он не Аристон. И не грек. Вас, европейцев, ничего не стоит обвести вокруг пальца.

Я заплатил за доставку. Сказал, что ответа не будет. Садясь на скутер, Юсуф бросил:

— А я так и так вниз не вернусь. Дураков нету!

В моей квартире, расположенной прямо над кафе, испортился кондиционер. Отложив полученное от Аристона домашнее задание, я взял фотоаппарат и снова вышел на улицу. Автобусы по маршруту, ведущему на другую сторону реки, к зданию бывшего адмиралтейства, не ходили. На месте остановки, рядом с которой на днях взорвался набитый людьми автобус, все еще зияла дыра, обнесенная — скорее всего, лишь для проформы — полицейской лентой. По раскаленной солнцем, почти пустой улице я добрался до холма Пророков. На смотровой площадке возле огромных подзорных труб, где всегда крутились туристы, никого не было. Но — о чудо — фуникулер, построенный еще при англичанах, действовал. Я сразу углядел два голубых вагончика, медленно разъезжающихся на полпути, в том самом месте, где среди оливковых рощ, окруженный оградой из кипарисов, высился коптский монастырь. Внизу, за нешироким руслом высохшего ручья, раскинулся старый город, опоясанный стенами, из-за которых выстреливали в небо минареты и башни христианских храмов.

Вагончик времен королевы Виктории медленно полз наверх, а я думал об Аристоне, который своим ученикам назначал встречу в разных частях города, как будто обучение греческому языку требовало строжайшей конспирации. Для объяснения его абсурдной блажи можно было найти много причин, но сейчас, пока я поджидал голубой вагончик фуникулера, который уже миновал коптский монастырь и упорно взбирался в гору вдоль стены еврейского кладбища, меня вдруг осенило. Аристон всегда старался подбирать тексты так, чтобы они, хотя бы косвенно, были связаны с местом, где проходил урок. Но почему однажды он повел меня именно на этот холм, никакой связи с «Апологией» Аристида не имеющий? О чем тогда шла речь? Аристид обратился к императору Адриану с такими словами:

«Называют богом также и Диониса, того, который устраивал ночные оргии, был учителем пьянства, соблазнял окружающих его женщин, бесновался. Позднее он был съеден Титанами. Итак, если Дионис, снедаемый Титанами, не был в состоянии помочь самому себе, но был беснующимся, пьяницей и беглецом, то какой же он был бог? <…> И каким образом мог помочь другим тот, кто не мог спасти самого себя? Иное дело Иисус…»

— Как бы это ни звучало, — сказал тогда я, с грехом пополам переведя отрывок, — как бы это ни звучало, аргумент Аристида никуда не годный. Разве можно так защищать христианство? Ведь почти в точности то же самое утверждали противники Иисуса. В их глазах он был беглецом, бесноватым, пьяницей и бабником. И сам себе не сумел помочь — как же он собирался помогать другим? То, что Аристид говорит о Дионисе, говорят об Иисусе его враги. Это что — принятая в подобных случаях симметричная система аргументов?

Аристон не разрешил моих сомнений. Когда заполненный туристами вагончик фуникулера двинулся вниз, учитель поднялся со скамьи, на которой мы просидели уже добрый час, и указал на коптский монастырь.

— Ты знаешь, что это самый старый храм в городе? А может, вообще самая старая из сохранившихся на свете христианских святынь?

Сейчас, спускаясь с горы в совершенно пустом вагончике, я подумал, что и в тот раз выбор моего учителя был не случаен. Текст, которым он меня тогда замучил, а вернее, самый трудный его фрагмент, Аристон взял из первой в истории апологии. Прочие сочинения в защиту христианства, кто бы ни был их автором — Гермий, или Теофил Антиохийский, или Аполлинарий Иерапольский, Мелитон Сардский, Татиан Сириец, Юстин Мученик или даже тезка моего учителя Аристон из Пеллы, — написаны уже после того, как Аристид Афинский произнес свою знаменитую, длинную и блестящую речь. Быть может, поэтому самую старую апологию следовало читать в том месте, откуда открывался вид на самую старую церковь? А что я знал о коптах? Один только раз, посетив как турист базилику Гроба Господня, слышал их пение. Мощное, архаическое и такое красивое, какого я не слышал даже в русских церквах.

От нижней остановки фуникулера я спустился в старый город пешком. На первый взгляд на узких улочках ничего не происходило. Однако опущенные жалюзи лавчонок, пустые веранды кафе и немногочисленные туристы, крадучись поспешающие в гостиницы, производили мрачноватое впечатление. Только на краю армянского квартала я увидел нескольких ребятишек, гоняющих мяч. Они были счастливы — машины с улиц как вымело, и ничто не мешало им играть.