Если Эли и заметила мою реакцию, у нее, по крайней мере, хватило деликатности не укорять меня этим. Вместо этого она продолжала развивать старую тему: Каллум, правосудие и я.
— Сколько раз в жизни тебе удавалось взять верх над Каллумом, Брин? И вообще кому-нибудь это удавалось? Альфа прекрасно знал, черт возьми, что ты нарушишь условия еще до того, как он их отменит.
Каллум всегда знал, что я собираюсь сделать, еще до того, как я делала это. Всю жизнь я посвятила тому, чтобы хоть в чем-нибудь обыграть его.
Нет! Я не хотела ничего слышать. Эли не может меня заставить… Радио… Включить…
На заднем сиденье захныкала Кети, сидевшая в кресле для младенцев. Весь первый час близнецы отчаянно ревели и минут пятнадцать назад, окончательно обессилев, заснули. Мои брат с сестрой были не счастливее меня, покидая наш дом.
Ш-ш-ш, сказала я Кети беззвучно. Все хорошо. Я здесь.
Чем дальше мы отъезжали от владений Каллума, тем слабее становилась связь близнецов со Стаей, и они все крепче вцеплялись в Эли и в меня. Особенно в меня. И я была абсолютно уверена в том, что Кети вскоре осознает, что я не волк. Та ночь, когда я бежала со Стаей, сбила малышку с толку. Даже сейчас, когда моя собственная связь со Стаей ослабла, я была для девчушки самым прочным связующим звеном с обрами.
С домом.
— Я больше их не чувствую, — пробормотала я, и мои слова были заглушены ревущей из динамиков музыкой.
Начался дождь. Эли включила дворники и выключила радио.
— Ты не чувствуешь кого? — повернулась она ко мне.
— Обров. Даже после того, что я сделала, они все еще были со мной. Едва ощутимо…
Но сейчас, когда быстро мелькающие столбики за окном размеренно отсчитывали мили, все становилось еле слышным, и я совсем не чувствовала обров, кроме Чейза, хотя и его было слышно еле-еле. Он существовал как образ, как звук, как ощущение в закоулках моего сознания, но даже это постепенно ускользало.
— Чейз не сделал ничего плохого, — сказала я, позволяя гневу заполнить пустоту в своей душе. — Ты заставила засадить его в клетку, а он ничего плохого не сделал.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я не чудовище, Брин, — вздохнула Эли. — Я попросила Каллума запереть его в клетку, потому что Каллум издал указ, чтобы никто не смел препятствовать нашему отъезду. Судя по тому, как мальчишка стоял на страже возле тебя, пока ты была без сознания, и со скоростью молнии переходил из одной формы в другую, так что нам пришлось увести его от тебя, я предположила, что он, скорее всего, не сможет сдержаться, когда мы уедем, и что тебе, наверное, не захочется, чтобы он встретился с тем самым правосудием, с которым столкнулась ты.
Целую секунду я не знала, что сказать.
— Ты что, и Кейси предложила им запереть? — усмехнулась я, как только пришла в себя от потрясения.
— Если хочешь знать правду, — ответила Эли, и ее руки еще крепче вцепились в руль, — сказала.
Радио… Включить… Только на этот раз это было решение Эли, не мое. Она убавила звук и сменила станцию. На заднем сиденье Кети снова закрыла глаза, и следующую сотню миль мы четверо провели почти в полной тишине, только тихие переливы кантри звучали в машине.
Эли гнала машину сквозь ночь. В какой-то момент я заснула, и во сне ко мне пришел Чейз в волчьем обличье. У него была черная шкура, тело — худое и мускулистое, а глаза светлее, чем у него же в человеческом образе: два голубых, как лед, кристалла. Я не произношу ни слова, он тоже не издает ни звука. Мы лежим, распростершись, вдвоем на траве, сантиметрах в тридцати друг от друга. Я чувствую на своем лице его теплое дыхание; мы, не отрываясь, смотрим друг на друга; проходит целая вечность, и я зарываюсь руками в его мех, которому, как мне кажется, следует быть грубым, но на ощупь он оказывается нежным, как шелк. Когда он дышит, его грудная клетка вздымается и опускается, и я чувствую, что мое сердце бьется в унисон с его сердцем.
— Ведь это не значит, что мы — пара, — говорю я Чейзу.
Он широко зевает.
— Борьба за равноправие женщин и все такое… — продолжаю я и хватаю его руками за морду. — Никаких отметин. Никаких пожизненных обязательств. Никаких вывесок «собственность такого-то». Просто связь между нами, вот и все.
Его хвост тихо бьет по грязной земле, и улыбка появляется у меня на лице.
— Неудачник, — говорю я и треплю его по загривку, испытывая непреодолимое желание почесать ему брюхо.
В ответ на это страшное оскорбление Чейз в притворной угрозе скалит зубы, а сам прижимается ко мне, я кладу голову ему на шею, и мы двое — волк и девушка — засыпаем и во сне видим сон.
Я тебя вижу.
Слова капают, кап-кап… Лица нет. Тела нет. Просто рот. Кости трещат, челюсти хрустят…
Я тебя вижу.
Улыбка коварная, клыкастая и красным вымазана.
Я узнала голос. Я узнала кровь. Но это не мой кошмар. Это все — Чейза.
И, словно вспышки стробоскопа, передо мной появляются и исчезают образы, быстро, как при стрельбе из пулемета. Мужчина — карие глаза, открытое лицо, нет и тридцати. Зубы красные. Серый волк, белая звезда. Челюсти щелкают.
Как много крови.
Я ищу Чейза, зову его, но не могу найти. Я слишком далеко.
Волк. Драться.
Не мой сон. Не мой инстинкт. Не мой туман в голове, а весь мир все равно кроваво-красный, почти лиловый. Разложившийся. Свернувшийся, как кровь.
Чейз. Я должна найти Чейза.
Я чувствую, как открываются его глаза. Резкая, как молния, боль в животе. И острая боль в челюсти, когда в человека переключаешься.
Посмотри на меня, шепчет ему Каллум, призрак, сидящий на его плече.
Ты мой, говорит волк с белой звездой на лбу. Я тебя сделал. Ты принадлежишь мне.
Чейз не принадлежит крови и панике. Не принадлежит Бешеному. Он не принадлежит даже Каллуму, решительному и уверенному.
Он принадлежит мне.
Свет, оплетая нас огненными языками, вздымается вверх — что-то среднее между взрывом атомной бомбы и фейерверком на День независимости.
Теплый. Невредимый. Мой.
И вдруг, ни с того ни с сего, Чейз и я — мы снова на кровати из мокрых листьев и травы, и прелый запах напоминает мне о том, что это был сон. Всего лишь сон.
Чейз в человеческом обличье лежит, свернувшись, рядом со мной. Его лоб влажный от пота, и я провожу пальцами по его свалявшимся волосам так же естественно, как проводила ими по волчьему меху. Я прижимаюсь к Чейзу всем телом, и слежу за тем, как замедляется его дыхание, и мое дыхание тоже замедляется, и мы оба растворяемся в безмятежном, блаженном небытии.
— Просыпайся, Спящая Красавица.
Первая инстинктивная реакция на слова Эли — зарычать. Но поскольку меня снова окружал реальный мир, а защитный инстинкт, пробудившийся под влиянием сна, от меня ускользнул, я вспомнила две вещи. Во-первых, я вообще-то не была оборотнем и поэтому не имела гена обладания и защиты, который мог бы диктовать мне каждое движение, а во-вторых, в настоящий момент я с Эли не разговаривала. Чувствуя себя очень неуютно в собственном теле, я стерла кулаками остатки сна из уголков глаз и вместо рычания пристально уставилась на нее.
Эли же меня игнорировала. Она просто расстегнула ремень безопасности и вылезла из машины, захлопнув дверь перед самым моим носом. Ей плевать было на мое мрачное настроение. И пока я пыталась пережить это оскорбление, Эли открыла пассажирскую дверь со своей стороны и, расстегнув ремни, взяла Кети с сиденья.
— Я так понимаю, мы остановились? — спросила я.
— Мы уже здесь, — поправила меня Эли. — Ты спала мертвым сном и пропустила завтрак. Может быть, у кого-нибудь здесь найдется немного еды, если ты голодна. — Усадив Кети на бедро, Эли махнула рукой на другое сиденье. — Не возражаешь?
Я хотела сказать, что возражаю, но, взглянув на несчастное лицо Алекса, решила, что из принципиальных соображений капризничать не стоит. Расстегнув ремень безопасности, я открыла дверцу и выскользнула из машины. И уже наполовину освободила Алекса из кресла, когда мой разум наконец-то воссоединился с телом и заинтересовался, где же находится это самое «здесь».
