Алексей Гравицкий (Нечто)
Сказка про избавителя
Девушка говорила много, долго и сбивчиво, несколько раз срывалась и плакала. Кирилл слушал, на лице его была сосредоточенность и то, что сейчас было очень нужно девушке - понимание. Девушка, всхлипывая и вытирая поплывшую от слез тушь носовым платком, скороговоркой закончила свое излияние и замолчала скрыв милое личико в дебрях платка.
- Дайте руку, - попросил Кирилл.
- Что? - не поняла она.
- Вашу руку, - терпеливо повторил Кирилл.
- Правую или левую?
- Без разницы.
Она протянула ему левую руку с трясущимися пальцами. Кирилл поймал дрожащие пальцы, ласково, но крепко сжал ее руку в своей. Пальцы перестали дрожать, но девушка сделала попытку отдернуть руку, выдернуть ее из крепкой хватки Кирилла. Кирилл почувствовал, как дернулась и затихла рука девушки, ослабил хватку. Кирилл разжал пальцы, девичья ладошка послушно легла на ладонь его левой руки, затем его правая ладонь накрыла нежную ручку, подавила собой.
- Тихо, спокойно, - голос Кирилла звучал вкрадчиво, завораживающе. Зачем тебе это нужно, отбрось эти тревоги, эти печали. Отдай их мне. Все пройдет, все забудется, тебе станет намного легче.
Он сам не заметил, как перешел на 'ты', он никогда не замечал этого перехода, который неминуемо происходил сразу после того, как он дотрагивался до руки клиента. Но не смотря на свою резкость, переход этот не резал слух и не замечался ни Кириллом, ни его клиентами. Кирилл продолжал между тем:
- Отдай мне свою боль, - он почувствовал некоторое сопротивление и тут же поспешно добавил. - Зачем она тебе?
Отдай ее мне, поверь, это не самая большая потеря. Я знаю, иногда хочется отдаться этой тоске, хочется попасть под ее власть, насладиться безысходностью. Нет, это не мазохизм, это не плод моего больного воображения. Люди действительно иногда хотят этого, я знаю.
Но чаще они хотят покоя, счастья, а счастья не может быть без радости. А радость и боль, согласись, вещи прямо противоположные.
Теперь он чувствовал сомнение, но контакт не прервался. Кирилл заторопился, хотя этот ускоренный темп был заметен только ему, со стороны же голос его звучал так же тихо, вкрадчиво и умиротворенно:
- Отдай мне свою боль, отдай печаль, тоску, грусть. Отдай ощущение собственной никчемности и безысходности. Поверь, это не большая цена, за счастье и покой. Боль только ноет и дергает что-то внутри тебя, минута полного покоя куда ценнее этого бесконечного дерганья, а я предлагаю не минуту, а куда больше.
Он вдруг наткнулся на такую сильную волну сопротивления, что чуть не прервал контакт. Это сопротивление он чувствовал и раньше, люди таким образом пытались доказать, что они могут сами справиться со своей болью, да еще и принять на себя его боль. Появился соблазн избавиться от своих и чужих тревог, но Кирилл подавил желание. Однажды он проявил слабость и выплеснул на клиента всю тоску, горечь и боль, что скопил в себе за годы работы. Клиент умер от разрыва сердца прямо на месте, а вся выплеснутая им боль вернулась к нему в удвоенном размере. Был страшный скандал, но... Но сейчас не об этом.
Кирилл напряг волю, попытался не подавить, но увещевать чужую. Голос его теперь гипнотизировал, приковывал к месту:
- Отдай мне свою боль. Отдай мне свои горести, отдай тоску. Отдай печаль. Они не нужны тебе, они - болезнь.
Я доктор, я вылечу. Отдай! - он вдруг запнулся и тихо добавил. - Если хочешь.
Но барьер уже был сломлен, все дерганья, переживания, неуверенности скопились на кончиках ее пальцев и потекли в него, стали дергаться, ныть и рвать его душу. Поток становился все сильнее и увереннее, когда вдруг резко остановился.
- А он? - тихо, почти не слышно прошептала девушка.
- Подумай, а он тебе нужен? Он и пальца твоего не стоит, - устало сказал Кирилл то, что говорить был не должен.
Некоторое колебание, потом резкий, уверенный, смелый поток. Тревоги и страдания уходили из нее, пока не вышли до капли. Лицо ее разгладилось, становилось увереннее и спокойнее с каждым мгновением, в то время, как лицо Кирилла стало едва различимо, но тоскливее, приобрело новый оттенок грусти.
Илья спустился в темный переход метро, пролетел сквозь турникет, бегом спустился по эскалатору, проскочил в закрывающиеся уже двери вагона и плюхнулся на сидение. В голове звучал истеричный голос одной дамочки, с которой двадцать минут назад он имел нелицеприятный разговор. Дамочка была мамашей одного балбеса подросткового возраста. Мамаша долго распалялась, кричала, брызжа слюной. Илья вспомнил последнюю ее реплику:
- Я найду на тебя управу, сектант вонючий, - грозно крикнула она, прежде чем за ней с грохотом захлопнулась дверь, да так, что со стены посыпалась штукатурка.
Илья улыбнулся. Надо же, сектантом назвали. Ну да, он вел беседы с милыми цветками жизни, еще не успевшими переродится в такие вот, как эта мамаша ягодки, но сектант?
Да еще вонючий? Нет, у него сейчас здесь другая цель, другая миссия.
И никаких сект он в этот раз здесь не устраивал, хотя мог бы, но работа прежде всего. Илья хмыкнул. Надо же так все переиначить. А еще его богомерзким ублюдком назвали. А что скрывать, было. Но если он богомерзкий, тогда... Впрочем это не он, а здешние обитатели переиначили идеи Божьи.
Поезд остановился, механический голос сообщил название станции. Илья вскочил и выбежал из вагона.
Кирилл шел по улице.
Моросящий дождь дополнял его настроение. Это настроение не отставало от него вот уже пятнадцать лет, ровно столько, сколько он принимал на себя чужие беды. Прохожие шарахались от него, перебегали на другую сторону улицы. Еще бы, ведь он разговаривал сам с собой.
- Слушай, - заворочалось что-то внутри него.
- Опять?
- Снова. Оставь это, а то тебе же будет хуже. Зачем ты отнял у этой девочки ее страдания?
- Она не могла больше жить с ними, еще чуть и она покончила бы с собой.
- А тебе что с того? Она не хотела расставаться со своею болью. Ты нарушил правило, ты отнял, отнял против желания.
- Я знаю. Но теперь она будет жить, будет жить счастливо, а про то, что у нее была боль она и не вспомнит.
- Ну знаешь, ты хочешь прыгнуть выше головы. Это не в твоей власти. Перестань, или я прекращу это механически!
