Том откинулся на стуле и скрестил руки на груди. Я посмотрел не него — он выступил складно, но ему утерли нос.

— А как насчет экономок? — спросил он, когда отец Слевин уже протирал тряпкой доску.

— Насчет кого? — обернулся священник.

— Экономок, — повторил Том. — Их же целая прорва. Живут в доме священника, готовят, пекут пироги, стирают хозяйские носки и подштанники.

— Все, Том. — Отец Слевин положил тряпку на стол, избегая, вероятно, искушения швырнуть ею в ученика. — Довольно.

— Вы не предполагаете, что священник крутит шашни со своей экономкой? Вот вечерком они уютно устроились на диване, чашечка чая, ломтик песочной слойки, по телику идет «Улица Коронации». Одно к другому и…

— Том! — рявкнул отец Слевин, от гнева багровый. — Немедленно прекратите!

— Вопрос допустимый.

— Нет! Намеренно провокационный и умышленно непристойный.

— А у вас-то, отче, есть экономка?

— Разумеется, нет. Я живу в одном корпусе с вами.

— Но когда-то вы служили в приходе?

— Да. — Отец Слевин как-то смешался. — Но это было очень давно, я только принял сан.

— И тогда у вас была экономка?

— Да, если память не изменяет, — поспешно ответил священник. — Это обычная практика и…

— Последний вопрос, отче, и я отстану, — спокойно сказал Том.

Отец Слевин прикрыл глаза и выдохнул, толчками выпустив воздух. Лицо его было в красных пятнах, руки слегка дрожали. Непривычная ситуация ему очень не нравилась. Мне тоже. Лучше бы Том, как обычно, спал на уроке.

— Хорошо, Том, — сказал отец Слевин. — Последний вопрос — и мы идем дальше. Что вы хотели узнать?

— О вашей экономке. — Том ухмыльнулся и оглядел класс, удостоверяясь, что все его слушают. — Хоть разок вы ее отодрали?

После этого он исчез. Буквально испарился. Сгинул на целую неделю. Ему назначили домашний арест, пока каноник решал, что с ним делать. В ночь после заварухи я нарушил Великую тишь и спросил, о чем он думает.

Том так долго молчал, что мне показалось, он спит.

— Если тебе здесь хорошо, Одран, — наконец сказал он, — это не значит, что и всем другим хорошо.

— Но тут нет замков, ни внутри ни снаружи, — возразил я. — Помнишь, что в первый день сказал каноник? Никто не обязан здесь оставаться против своей воли.

Том сел в кровати и, чуть наклонив голову, разглядывал меня, словно пытаясь понять, как можно быть таким наивным.

— Бедняга Одран, — сказал он. — Воистину святая простота.

Утром я проснулся, и его уже не было. Наверное, он потихоньку собрал вещи и покинул семинарию черным ходом, который обычно не запирали, и только через много лет я узнал, куда он делся.

Священники не заметили его отсутствия на утренней молитве и мессе и всполошились, лишь когда он не появился на завтраке. Давешняя стычка Тома с отцом Слевином была чем-то неслыханным. Мы, благовоспитанные спокойные юноши, не затевали споров и драк. Сейчас я сам этому удивляюсь — ведь мы были мальчишками. Неужто в нас не было шального духа?

Каноник Робсон привел меня в свой кабинет и закрыл дверь.

— Том Кардл говорил, что замышляет побег? — спросил он.

Я помотал головой:

— И словом не обмолвился.

Я нервничал, потому что впервые оказался в этом кабинете, и мне тут не понравилось.

— Он выражал какое-нибудь… недовольство? — Каноник развел руки и улыбнулся. На его лице улыбка выглядела чем-то инородным. Я не хотел выдавать чужие секреты, хоть Том не брал с меня никаких клятв.

— Наверное, он скучал по дому, — сказал я. — По Уэксфорду.

— А кто не скучает? Кстати, я сам родом из Уэксфорда, вы знали?

— Нет, отче.

— Там родился и вырос. Бывали в тех краях, Одран?

Я молча покачал головой.

— Не бывали? — Каноник сузил глаза и нахмурился. «Интересно, что ему обо мне известно? — подумал я. — Что рассказала мама?»

— Что-то не припомню, — уклончиво ответил я.

— Что-то не припомните, — повторил каноник, улыбаясь. — Ладно. Но вы определенно не знаете, куда направился Том Кардл?

— Нет, отче.

— Что ж, поверю вам на слово. — Каноник откинулся в кресле и сложил руки на внушительном животе. — Я понимаю, это нелегко, — помолчав, сказал он. — Оказаться здесь, жить в разлуке с друзьями и родными. А вы всего лишь молодые ребята. Даже чересчур молодые. Иногда я думаю, не лучше ли принимать в семинарию не с семнадцати, а с двадцати пяти лет. Как вы считаете, Одран?

— Не знаю, отче.

— Не знаете. — Каноник тяжело вздохнул, словно отдал бы что угодно за точный ответ. — Том не делился тревогами со своим духовным наставником?

— По-моему, нет, отче.

— Вы понимаете, что духовный наставник для того и существует? Чтобы любой из вас мог обратиться с любым вопросом.

— Понимаю, отче.

— Хорошо. — Каноник задумчиво побарабанил пальцами по столу. Верно ли, что я слышал о Томе и отце Слевине?

— Я не знаю, что вы слышали, — искренне ответил я.

— Вы прекрасно знаете, что я слышал.

— Том был немного дерзок, — признал я.

— Немного дерзок? Всего лишь?

— Он был не прав. Отец Слевин хороший человек.

— И не заслужил подобного обращения?

Я задумался. Священники были разные: суровые, грубоватые, неласковые или чересчур слащавые. Но отец Слевин был добрый, он мне нравился.

— Нет, отче, — наконец ответил я. — Не заслужил.

Каноник Робсон кивнул, вертя в пальцах белую ручку, модную штуковину, писавшую красной, синей, черной и зеленой пастами.

— А как ваши дела, Одран? Вам здесь хорошо?

— Да, отче, — сказал я. — Кажется, еще никогда мне не было так хорошо.

Каноник улыбнулся, довольный моим ответом.

— Молодец. Что ж, не буду мешать вашему досугу. Чем, кстати, вы увлекаетесь? В херлинг играете?

— Иногда. Я в нем не особо хорош. Но, бывает, играю.

— Ну ступайте. До ужина еще двадцать минут свободного времени.

Во дворе все говорили о Томе Кардле. Слух о стычке со священником распространился мгновенно, и другие темы просто не возникали. Многих его выходка потрясла и одновременно смутила, ибо Том затронул нечто взрослое и чужеродное, что никогда не станет частью нашей жизни. Кое-кто из старшекурсников считал это позой, игрой в мужика, но я-то знал, что все не так просто. Я отвел в сторонку заику Мориса Макуэлла и поделился своей тревогой:

— Том Кардл — сексуальный маньяк.

— Иди ты! — ошеломленно вытаращился Морис.

— Точно. Он думает об этом утром, днем и ночью.

— Господи помилуй! Что ж из него выйдет-то, а?

— Не знаю.

Морис задумчиво потер подбородок.

— А ты сам-то? — спросил он.

— Чего — сам?

— Думаешь об этом?

— Нет! — возмутился я, хотя, конечно, думал, но все-таки меньше других. — А ты?

— Я целовался с девчонкой. — Морис подтянулся и выкатил грудь. — Так что кое в чем разбираюсь.

— Понятно, — сказал я.

— Она прям умирала по этому делу. Мама сказала, она потаскуха. А ты когда-нибудь целовался с девчонкой?

Я, конечно, целовался, но почему-то соврал:

— Нет.

— А хотел бы?

— Не знаю.

— По-моему, ты чего-то недоговариваешь, а?

— В смысле? — нахмурился я.

— Да ладно, ты понял.

— Не понял. Ты о чем?

— Том к тебе не пристает?

— Пристает? — вылупился я. — Я в толк не возьму, о чем ты?

— Вот как? — Морис вскинул бровь и тихо добавил: — Что ж, ты ответил на мой вопрос.

Мне стало досадно, что меня держат за дурака. Я хотел осадить Мориса, но он опередил меня новым вопросом:

— Слушай, если Том не вернется, я, может, переберусь в твою келью?

— А чего тебе в своей не живется? У тебя кто в соседях, Сопля?

Сопля. Невероятно жирный парень из Гленнагири получил эту кличку благодаря своим вечным простудам.

— Я бы от него съехал, — сказал Морис.

— Почему? Вы что, не ладите?

— Не в том дело. — Морис отвернулся. Я ждал продолжения, но он, похоже, не мог решиться. Разговор зачах, так и не начавшись; наверное, нам бы обоим полегчало, если б мы отважились на искренность. — Ладно, проехали. Но ты не забудь про меня, если Том не объявится.