Обидно было мне за брата, что он не самый сильный среди деревенских ребят. И голова у него большая, круглая, что арбуз, и лицо загорелое, щекастое, широкое, как у якута, про таких полнокровных говорят, что у них рожа кирпича просит. Волосы у Гоши были густые, чёрные и грубые, будто лошадиная грива, а нос – толстый, мясистый, некрасивый, на картофелину похожий, за что его дразнили «Гошкой-картошкой». Здоровенный парнюга, посмотреть, а вот нет, большой силой не мог похвастать.

– Белая кость никогда не устоит против чёрной, – посмеивались ребята над Гошей и Петькой, – мы-то всё лето на колхозной работе упираемся, а вы только и знаете забавляться рыбалкой. С чего у вас мускулы нарастут?

Но это говорилось просто так, шутя, деления на колхозников и интеллигентов среди нас, детей, не было.

Зато по быстроногости равных мне не находилось. Едва ли не с трёх лет я начал изумлять всех этой своей способностью. Природа наградила меня крутым взъёмом стопы и до безобразия мощными икрами, потому-то мне, щупленькому, так легко было бегать. Когда я бежал, мне казалось, да и другим тоже, что я лечу, и весело как-то становилось, опьяняюще весело, и время будто бы вместе со мною летело и приближало меня к будущей счастливой жизни, ко взрослой жизни. Родители полагали, что, когда вырасту, стану чемпионом по бегу.

На второе лето мы нашли отличное рыболовное местечко в трёх километрах от села, ниже Зуевой Дырки, никому не известное, уединённое и очень красивое, и назвали его Чёрным Камнем. Это совпало с тем моментом, когда отец, поддавшись нашим настоятельным просьбам, купил наконец нам за 25 рублей подручную лодку типа «шитик», устойчивое сооружение, сшитое из досок. Кроме шитиков, на Лене были в ходу струги, то есть долблёнки, и плоскодонки, и те, и другие вертлявы, мы их недолюбливали.

Важен был первый шаг. А потом у нас всегда бывало по две-три лодки, так как, находясь постоянно на реке, мы ловили во время паводков лодки, сорванные где-либо в верховых деревнях. Замков и цепей не хватало, и случалось, что даровые эти приобретения пропадали, то есть кто-то угонял их. Но нас это уже не страшило, не обескураживало. Мы крепко завладели Леной. Мало-помалу разузнали все богатые рыбой места, изучили все способы ловли, все сроки клёва различных рыб и, на диво местным рыбакам, не имея ни сетей, ни ряжей, ни невода, снабжали бесперебойно семью рыбой с середины мая, когда вскрывалась река, до суровых декабрьских морозов.

Позже долгими зимними вечерами мы сами сплели сеть-ельцовку, правда, короче и ниже стандартной, и весной поставили в узком устье большого залива; вода ночью, на наше счастье, пошла на прибыль, и мы утром с изумлением вынули не сеть, а длинную тяжеловесную груду рыбы, обмотанную нитками до неимоверности, не осталось ни одного свободного просвета, а грузила вплотную приблизились к наплавам. Нечего было и думать выбирать добычу, перебираясь по сети, как это обычно делается, мы погрузили в лодку эту живую, шевелящуюся кишку и несколько часов подряд, едва не плача, выковыривали ельцов, обдирая пальцы, калеча рыбёшек, обрывая нити. За один раз мы взяли около пуда рыбы. Но в последующие дни сеть неизменно оставалась пустой: в устье залива улов хорош только в момент резкого перепада воды, когда рыба или бросается на кормёжку, или стремится уйти, чтобы не очутиться на мели.

Добычлива рыбалка ряжом, но такой снасти мы не завели. Гошу иногда приглашал ряжить Иван Царь, если занедуживал его напарник Пётр Амполисович, сгорбленный, тонкошеий, с шаркающей походкой. Иван же, в противоположность своему товарищу, отличался богатырским сложением, высоким ростом и поистине царской осанкой, не случайно его прозвали Царём. Оба находились в том почтенном возрасте, когда никто никуда не имеет права ни мобилизовать, ни призвать, и стариканы невозбранно ловили рыбу по договору с сельпо, да и на сторону с готовностью продавали, если находился покупатель. Именно они на первых порах снабжали наш стол рыбой. Сетей у них, уверяли, сотни, тысячи метров! Когда они отправлялись на рыбалку в дальние угодья, то гнали сразу две лодки: куда же, спрашивается, ставить бочки с засолённой рыбой, если одну лодку целиком занимали сети?!

Иван Царь пользовался на селе всеобщим уважением, а мальчишки относились к нему с благоговением, как к герою Гражданской войны, сражавшемуся с белыми. О его воинских подвигах среди ребятни ходили легенды, но уточнить, проверить их и, самое главное, окунуться в захватывающие дух подробности было невозможно, потому что дети Ивана разъехались кто куда, и ни один из внуков в нашей школе не учился. Недостаток информации, как водится, возмещался фантазией рассказчика, который на мельнице от самого Царя всё это будто бы слышал.

Забавная история произошла с нашим первым и последним вентерем, который мы сами связали из толстых нитей, употребляемых для вязки неводов, и насторожили ранней весной в курье, тянувшейся подле леса, позадь колхозных лугов, от Сукнёвской протоки до самого Смольного, то есть два с половиной километра (с уходом вешней воды курья совсем исчезла), насторожили в устье маленького заливчика, на глубине метра, забили колья, растянули крылья, всё как полагается, спрятали лодку в кустах и ушли домой.

На другой день чуть свет (просыпались не по будильнику, потому что такого не было, а по методу внушения: перед сном раз десять скажешь себе: «Встать в три» – и подымешься вовремя!) мы были уже на курье.

– Вода сильно убыла за ночь, – говорит брат.

– Ага, кажется, убыла, – соглашаюсь я, зевая.

Плывём, ружьё наготове, на случай, если встретится ондатра или утка. Майское утро холодное, зябко, зевается. Летучий туманец седыми космами над водою стелется, и тишина такая огромная и разнеживающая над долиной Лены, что появляется сожаление об оставленной подушке.

Мы ищем наш заливчик, где-то вот здесь он отпочковался от курьи в сторону лугов, где же он? Куда мог деться? Ищем, но тщетно. Странно, очень странно.

– Вася, смотри-ка! – вдруг вскрикнул Гоша.

Я поднял голову: метрах в пятнадцати от воды стоял на суше наш вентерь, распахнуты крылья, разинута пасть ловушки, распёртый обручами, пузатился цилиндрический корпус. Но кого же ловить на сухом берегу?!

Мы выпрыгнули из лодки и с хохотом помчались к вентерю. Он весь сверкал льдинками, серебрился. Я тронул крыло – льдинки с нитей посыпались, тоненько звеня. В этот момент из-за горы выглянуло солнце, и льдинки брызнули алыми и розовыми искрами. Так и завалялся нефартовый вентерь на вышке, больше им рыбачить как-то не пришлось.

Одним словом, мы узнали, освоили, но не полюбили рыбалку сетями. Во-первых, эти снасти, невода, ряжи и сети, слишком дороги, во-вторых, не везде, не всегда ими можно воспользоваться, в-третьих, что толку от этих центнеров рыбы, добытых за несколько весенних уловистых дней? Чем бочки солёной, ты лучше подай семье килограммчик, да каждый день и, что особенно важно, свеженькой рыбки. Самое же главное – такая рыбалка не интересна, в ней не бывает, как правило, риска, не требуется ни выдержки, ни сообразительности, ни тонкого спортивного умения.

Не сразу, не вдруг, но в конце концов мы, неугомонные рыбачишки, приглядевшись к старожилам, поняли, что можно иметь груду сетей и всё же сидеть круглый год без свежей рыбы, что не мы, а наоборот, нам должны другие завидовать.

Сколько жирной налимьей, окунёвой душистой, боже, сколько ухи мы поели за пять золотых петропавловских лет! А мало ли жареной рыбы, залитой яйцом или просто с лучком, помели-уплели с удовольствием, напоследок дружно обрабатывая корками сальное дно большой семейной сковороды! Но более всего из рыбных блюд любили мы пироги. Рыбный пирог считался праздничным, коронным блюдом, выпекался матерью с большим мастерством, причём не всякая рыба шла в дело, а самая лучшая, самая крупная; приготовление пирога обычно приурочивалось к какому-либо семейному торжеству.

На стол пирог подавался обязательно горячим, на фанерном листе, распропахшем стряпнёй; мы с нетерпением, глотая слюнки, наблюдали, как мать режет ножом верхнюю румяную корку, и торопливо расхватывали куски; запах томлёной рыбы, распаренного риса и лука будоражил аппетит, и без того немалый; разговоры смолкали, только слышно было, как звякают, сталкиваясь, вилки, как жуют наши челюсти и шмыгают носы, и вот уж кто-нибудь ломал с краю нижнюю корку; большая часть её оставалась, без крупиночки, без жириночки, но на другой день, подзасохшую, всё ж таки и её съедали до крошки.