— Лиличка, прошу Вас, не плачьте. Простите меня. Но разве есть у меня выбор? В конце концов, встаньте на моё место. Мы…

— Выбор всегда есть.

— В таком случае, я его уже сделала. Простите, простите меня. Я не могу иначе.

Воцарилось молчание. Самое, пожалуй, громкое из всех, что Аде приходилось слышать.

— Вы всё переживаете, что плохо поступали со мной все эти годы, — с какой-то обреченной грустью начала Лиля, — но никогда ещё Вы не делали мне так больно.

— Лилия…

— Помните, как-то весной, кажется, в апреле, холодно было, и мы с Вами вместе выходили с работы… Слякоть под ногами, и я была тогда моложе, конечно, а Вы… Вы так много улыбались, и я тоже, и Вы, помнится, сказали мне, что никогда не встречали подобной мне. Да, так и сказали! - Женщина грустно рассмеялась. - Знаете, я тогда готова была от счастья умереть, и мне подумалось… Простите меня. Это моя вина, не Ваша.

— Это Вы меня простите. Я люблю Вас, я Вас всегда любила. И это правда. Я не встречала Вам подобных. Но, Лилия, я прошу Вас, пожалуйста, забудьте обо мне. Так будет лучше для Вас. Так будет лучше для всех. Вы потом поймете, я обещаю, обязательно поймете. Нужно просто подождать.

— Если только это то, чего Вы хотите.

— Да, хочу.

Лампа грустно трещала. Было очень тихо.

— Хорошо. Я надеюсь только, что Вам так будет лучше. Это всё, чего мне хочется. Прощайте.

Стук звонких каблуков стремительно приближался к двери. Ада отскочила от неё.

Ей не хотелось вмешиваться, но и уйти она не могла - не могла оставить Лилю одну. Как, впрочем, и оставить одну Веру Александровну. Сама Ада готова была расплакаться от того, что услышала. Она, казалось, чувствовала живее всех, что происходит в сердцах обеих.

— Стойте, Лилия. Подождите.

Голос преподавательницы дрогнул. Никогда, никогда раньше она такого не слышала. Сердце замерло.

Женщина остановилась.

Время остановилось.

— Нет, Лиля. Нет. Я этого не хочу.

— Я знаю. Но Вы меня просите об этом.

— Прошу. А Вы не слушайте меня.

Вера Александровна медленно подошла к женщине. Ада почувствовала, как близко она оказалась от них — за одной только тоненькой деревянной дверью.

— Не слушайте меня. Я слишком часто бываю неправа.

Лаборантка не могла держать улыбки. Она её не держала. Прислонив ухо к скважине, Ада ясно услышала, как за запертой дверью двое нежно целовались. Боже. Как будто комета, что пролетает раз в семьдесят лет, бороздила небесный свод! Ей хотелось закричать от счастья, поэтому она поспешила свернуть в другой коридор и выйти на улицу. А сердце, сердце всё равно пело. И что-то искрилось в груди.

========== Глава 20. К морю. ==========

Скромные снежинки кружились в вечернем ветре, в вечернем свете; радовались фонари, радовались окна и крыши. Весь мир улыбался. Ада летела над тротуаром, не смотрела под ноги, не боялась поскользнуться, не боялась луж. Она ничего, ничего больше не боялась. “Надо же, надо же!” - Думалось ей снова и снова. Сама себе она удивлялась - её сердце, её маленькое сердце может так ликовать за других! Будто там, у дверной щели, у замочной скважины все тайны, все секреты большого и старого мира открылись ей одной! Двое, двое за дверью стали вдруг одним. Как долго, как желанно! Как будто что-то совершенно немыслимое, невозможное случилось, а она - единственный свидетель. Никто больше не видел, никто не знает. Никто бы и не поверил. Нет, нет, не поверил бы! Двое, двое стали вдруг одним - где это мыслимо? “Надо же, надо же!” - Всё вертелось и вертелось в голове. Вертелось и вдруг остановилось.

Всё остановилось.

И снег, и блеск асфальта, и гул машин, и течение жизни.

Всё встало.

Она сразу узнала её светлую шубу.

Да-да. Её сапоги.

Елена Владимировна - да, это несомненно была она - стояла на пешеходном переходе среди прочих, но не заметить её было сложно. Поверьте мне, и вы бы её непременно заметили, даже если бы никогда прежде не встречали. Не успели бы ничего подумать. Она ослепила бы вас и исчезла.

Однако с Адой приключилось другое. Она помнила ясно их первую встречу. Помнила, как была она ещё совсем юной, была студенткой, полной надежд, больной до знаний; и тогда, на вершине жизни, в самый длинный день они встретились. Она вошла легко, и всё же запредельно строго - воцарилась тишина, и все вытянулись. И она сказала пару слов о своем предмете. Назвала себя. Что-то тихонечко, едва зазвенело внутри, но этого Ада не заметила сразу. “Удивительно”, - подумала она, выходя тогда, в тот самый день из кабинета. Удивительно. Она, ослепленная чем-то, ходила ещё с неделю в университет, говорила с людьми, слушала преподавателей, рисовала на полях тетрадей, стояла в очереди в буфет, смотрела по сторонам и не могла, искренне не могла понять, что же случилось. Что же изменилось. А изменилось, казалось, всё вокруг.

Они были молоды. Казалось, все студенты, несмотря на очевидную любовь, побаивались Елену Владимировну за её острый взгляд - уверенный, смелый. За её острое слово, которое никогда не кололо напрасно, никогда не ранило зря, но пиратским кортиком будто всегда блестело в её сапоге. Ада не была исключением. Казалось, что смотреть на неё - это уже преступление. Она помнила, хорошо помнила, как прятала глаза в тетрадь, а сердце негодовало, сердце возмущалось: “Смотри, она сидит перед тобой! Она сидит перед тобой!”. Всё застывало. Всё пропадало. Она сидела напротив.

Знали бы вы, каких усилий стоило моей Аде подойти к ней в первый раз! Нет, не слышала я никогда больше, чтобы человеческое сердце могло так биться. Ада помнит, чего стоила ей эта пара шагов. Пара решающих шагов. Елена Владимировна обернулась на неё, вопросительно, но удивительно тепло посмотрела.

Нет. Не было фейерверка. Не было вспышки. Ада увидела человека. Не звезду. Не солнце. Нет. Была она человеком, пусть и сияла - и по сей день сияет - в глазах Ады ярче любого небесного светила и освещала всегда ей путь во тьме. Знаете, ведь человеку только человека можно вот так по-настоящему искренне полюбить.

Ада улыбнулась. Как же давно это было! И всё же стоило только воспоминаниям наплыть, накатить волной, как легкая улыбка тут же касалась её губ. Сердце билось в ритме вальса. Раз-два-три, раз-два-три. И снова, и снова - по кругу.

Она стояла там, в своей светлой шубе.

Светофор горел красным.

Говорил: “Давай, не жди, не жди!”

Ада ускорила шаг.

Шаг. Шаг. Ещё один.

Всё блестит. Всё бежит перед глазами.

- Добрый вечер.

Преподавательница развернулась к девушке и улыбнулась так, как она одна только умеет.

- Так поздно Вы домой! - Заключила Елена Владимировна.

- Да, заканчивала дела.

- В последнее время столько работы навалилось, это правда. Ничего, ничего. Скоро праздники.

- До них ещё дожить.

- Куда мы с Вами денемся, Ада. Нам с Вами ничего не остается, как только дожить.

- Пожалуй, - улыбнулась Ада женщине. Сама она почувствовала, как почва уходит из-под ног, будто и не было её никогда, будто и не училась она ходить по земле.

Их нес проспект, светил своими огнями, пролетал мимо, не успевал задержаться.

- Я думала завтра сказать Вам, - начала преподавательница, - но раз уж мы встретились. Знаете, Ада, у меня к Вам дело. Точнее просьба.

- Просьба?

- Предложение.

Больше всего Аде хотелось, чтобы лицо её слушалось. Больше всего ей хотелось быть невозмутимой.

- Конечно, я слушаю.

- Меня приглашают на серию конференций, это через неделю, и я хотела предложить Вам поехать со мной. Меня ассистировать. Если, конечно, у Вас нет каких-то…

- Нет, я свободна, - Ада улыбнулась и посмотрела на Елену Владимировну.

- Я не в праве Вас принуждать, потому что дорога длинная, да и Вы не обязаны, но так выходит, что я еду одна.

- Ну, вообще Вы едете со мной.

Преподавательница легко рассмеялась, потом вполне серьезно посмотрела на девушку.