– Это нечестно, – запротестовала Эмили. – Ей нужна наша помощь.

Вилден обреченно воздел руки к белому потолку палаты. Рукава его рубашки были закатаны по локоть, и на предплечье виднелась восьмиконечная звезда. По прищуру глаз Эмили, по тому, как она наморщила нос, Ария догадалась, что подруга не любит татуировки.

– Я выдам вам секретную информацию, – сказал Вилден, понижая голос. – Мы получили результаты анализов тела, которое рабочие нашли в котловане. Его ДНК полностью совпадают с ДНК Элисон, девочки. Она мертва. Так что послушайте моего совета, хорошо? Я действительно пекусь о ваших интересах.

С этими словами Вилден достал телефон и, уставившись в экран, вышел из палаты. Дверь со стуком захлопнулась. Пластиковые стаканчики на подносе вздрогнули. Ария повернулась к подругам. Губы Спенсер были плотно сжаты, на лице читалась досада. Ханна в волнении грызла ноготь большого пальца. Эмили, утратив дар речи, моргала своими круглыми зелеными глазами.

– И что теперь? – прошептала Ария.

Эмили хлопала глазами. Спенсер теребила трубочку капельницы. У Ханны вид был такой, будто она вот-вот грохнется в обморок. Все их тщательно продуманные версии растворились в дыму – в буквальном смысле слова. Может быть, Вилден и не устраивал поджог, – но ведь кого-то же Ария видела в лесу. И это, к сожалению, могло означать лишь одно.

Тот, кто чиркнул спичкой, все еще на свободе. Тот, кто пытался убить их, все еще где-то рядом и, вероятно, ждет своего часа, чтобы повторить попытку.

В воскресенье, когда тусклое зимнее солнце опускалось за горизонт, Спенсер стояла на заднем дворе родного дома, обозревая разрушения, оставленные пожаром. Рядом была мама, не похожая сама на себя: тушь размазана вокруг глаз, крем-пудра на лице – пятнами, прическа растрепанная, потому что обязательную укладку у парикмахера по имени Юрий нынче пришлось отменить. Отец Спенсер тоже был рядом, – в кои-то веки без наушника с Bluetooth в ухе. Губы его дрожали, словно он пытался сдержать всхлип.

Перед ними чернело пепелище. Высокие старые деревья по периметру двора почернели и покорежились, над голыми кронами висело вонючее серое марево. От мельницы остался один каркас, крылья ее обуглились, решетка растрескалась и раскрошилась. Газон был исполосован шинами пожарных автомобилей, примчавшихся тушить огонь. Оставшиеся островки травы усеяны окурками, пустыми стаканами из-под кофе… Обнаружилсь даже пустая банка из-под пива – в память о зеваках, которые собрались на место происшествия и торчали здесь еще долго после того, как Спенсер с подругами увезли в больницу.

Но особенно удручало то, что огонь сотворил с переделанным под жилье амбаром 1756 года постройки. Половина строения казалась почти нетронутой, а вот его выходящая к лесу сторона, некогда выкрашенная в вишнево-красный, была теперь зловещего угольно-серого цвета. Почти вся крыша обвалилась, витражные оконные стекла вылетели, входная дверь превратилась в груду пепла. Через пустой проем Спенсер видела гостиную, где на полу из древесины бразильской вишни блестела огромная лужа: пожарные, борясь с огнем, вылили на амбар галлоны воды. Кровать с пологом на четырех столбиках, кожаный диван и журнальный столик из красного дерева были безнадежно загублены. Равно как и стол, за которым накануне вечером Спенсер, Эмили и Ханна, голова к голове, переписывались с Йеном, выясняя, кто же все-таки убил Эли.

Только, похоже, Джейсон с Вилденом Эли не убивали. И это означало, что Спенсер снова ничегошеньки не знает.

Она отвернулась от амбара. Глаза слезились от дымных испарений. Ближе к дому находился пятачок газона, на который они с подругами рухнули, выбежав из горящего леса. Как и все остальное пространство, он был усыпан мусором и пеплом, а трава на нем вытоптана. В общем, ничего особенного; ничто не указывало на то, что там лежала Эли. С другой стороны, Эли там и не лежала – она им привиделась. Побочный эффект дымной интоксикации. А разложившееся тело Эли рабочие обнаружили на заднем дворе бывшего дома ДиЛаурентисов несколько месяцев назад.

– Мне очень жаль, – прошептала Спенсер. Кусок красной кровли оторвался с крыши амбара и с глухим стуком упал на землю.

Миссис Хастингс медленно приблизилась к дочери и взяла ее за руку. Мистер Хастингс тронул Спенсер за плечо. Не успела она опомниться, как утонула в объятиях родителей. Те, дрожа от волнения, говорили разом.

– Не знаю, что бы мы делали, если б что-то случилось с тобой! – вскричала миссис Хастингс.

– Когда мы увидели пожар, а потом узнали, что ты могла пострадать… – Мистер Хастингс не смог договорить до конца.

– Это все неважно, – продолжала миссис Хастингс со слезами в голосе. – Пусть бы все сгорело. Главное, что ты по-прежнему с нами.

Спенсер льнула к родителям, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание. Горло саднило.

Последние двадцать четыре часа родители разве что не облизывали ее. Они всю ночь просидели у ее постели в больнице, внимательно наблюдая, как вздымается и опускается ее грудь при каждом судорожном вздохе. Они следили, чтобы медсестры по первому требованию Спенсер поили дочь, давали ей болеутоляющие препараты и более теплые одеяла, если она начинала замерзать. Сегодня после обеда врачи наконец дали добро на выписку, родители повели Спенсер в ее любимое кафе в Старом Холлисе и, как в детстве, купили два шарика мороженого с кленовым сиропом и шоколадной крошкой. Можно сказать, что отец и мать кардинально изменили свое отношение к младшей дочери: до этого она обычно чувствовала себя нежеланным ребенком, которому из милости позволяют жить в родительском доме. К слову сказать, когда Спенсер призналась, что эссе, прочившее ей первое место в конкурсе «Золотая орхидея», на самом деле списано у Мелиссы, ее образцовой сестрицы, родители практически перестали с ней общаться. И было это совсем недавно.

Ну, теперь-то у них появится настоящая причина ее ненавидеть. Как только Спенсер скажет им всю правду, вот эту их заботливость и столь редкое проявление любви как рукой снимет. Спенсер прижималась к отцу и матери, наслаждаясь последними мгновениями их доброго расположения. После ее откровений они скорее всего и знать ее не захотят. Этот разговор она откладывала и откладывала, но рано или поздно придется поставить их в известность.

Девушка отстранилась и расправила плечи.

– Вы должны кое-что знать, – заговорила она хрипловатым от дымного воздуха голосом.

– Про Элисон? – уточнила миссис Хастингс. – Спенс…

Она покачала головой, прерывая мать.

– Нет. Я о другом.

Спенсер глянула вверх, на почерневшие сучья. И ее прорвало. Захлебываясь словами, она рассказывала про завещание бабушки, Наны Хастингс, и то, что родители уже наверняка знают: она в нем не упомянута. Про предположение Мелиссы о том, что она, Спенсер, наверняка удочеренный ребенок. Про то, как зарегистрировалась на сайте приемных детей и родителей и через несколько дней получила сообщение о своей биологической матери. Про то, как навестила Оливию Колдуэлл в Нью-Йорке и что ей там понравилось. Про то, что решила переехать туда насовсем. Спенсер говорила и говорила, опасаясь, что расплачется, если остановится. На родителей она не смела взглянуть из страха увидеть досаду и огорчение в их лицах. Это разбило бы ей сердце.

– Она оставила мне визитку своего агента по недвижимости. Я позвонила ему и продиктовала свой номер счета в банке, на котором лежали накопления на учебу в университете, – для внесения залога и арендной платы за первый месяц, – с трудом выдавила из себя Спенсер, поджимая пальцы ног, обутых в серые замшевые сапоги гармошкой.

В покрытом копотью подлеске зашуршала белка. Отец испустил стон. Мать, зажмурившись, прижала ко лбу ладонь. У Спенсер упало сердце. Ну вот, началось. Дан ход операции «Ты нам больше не дочь».

– Что было дальше, догадаться не трудно. – Спенсер вздохнула, глядя на уцелевший скворечник у террасы. За то время, что они здесь стояли, к нему не подлетела ни одна птичка. – Риелтор, очевидно, работал в паре с Оливией. Они обнулили счет и исчезли. – Она судорожно сглотнула.