– Я боюсь, – ответил Энди. – Вики боится. И Чарли тоже боится. Что ты слышал, Куинси?

– Когда-то давно проводился некий эксперимент, в котором участвовало двенадцать человек. Помнишь?

– Помню, – мрачно ответил Энди.

– Из тех двенадцати в живых осталось мало. Насколько я слышал, четверо. И двое из них – теперь муж и жена.

– Понятно, – ответил Энди, чувствуя нарастающий ужас. Осталось только четверо? Что Куинси хочет этим сказать?

– Как я понимаю, один из них может гнуть ключи и захлопывать двери, не прикасаясь к ним. – Пронзительный голос Куинси доносился до него через две тысячи миль телефонных проводов, проходя коммуникационные станции, открытые ретрансляторы, распределительные коробки в Неваде, Айдахо, Колорадо, Айове. Голос Куинси могли подслушать в миллионе мест.

– Неужели? – спросил он, пытаясь говорить спокойно, и подумал о Вики, которая иной раз включала радиоприемник или выключала телевизор, не приближаясь к ним, – и, похоже, даже не отдавала себе отчета в том, что делала.

– Да, это так, – продолжил Куинси. – Он… как бы это сказать… все это подтверждено документально. У него болит голова, если он делает это часто, но делать это он может. Его держат в маленькой комнате с дверью, которую он не в состоянии открыть, с замком, ключ к которому ему не согнуть. Они его исследуют. Он гнет ключи. Он закрывает двери. И, если не ошибаюсь, находится на грани безумия.

– Боже… мой, – выдохнул Энди.

– Он – часть борьбы за мир, так что его умопомешательство послужит правому делу. Он сойдет с ума ради того, чтобы двести двадцать миллионов американцев могли чувствовать себя свободными и в безопасности. Ты это понимаешь?

– Да, – прошептал Энди.

– А что с теми двумя, которые поженились? Ничего. Насколько известно устроителям эксперимента, они живут тихо, в каком-то спокойном штате в центре Америки, вроде бы в Огайо. Раз в год их проверяют, чтобы убедиться, что они не гнут ключи и не закрывают двери, не прикасаясь к ним, и не выделывают психические фортели на дворовой ярмарке для сбора средств на лечение мышечных дистрофиков. К счастью, эти люди ни на что такое не способны. Так, Энди?

Энди закрыл глаза, вдыхая запах горелого. Иногда Чарли открывала дверцу холодильника, заглядывала внутрь и отползала. Если Вики в этот момент гладила, она смотрела на дверцу холодильника, и та захлопывалась – и при этом Вики не казалось, что она делает что-то странное. Так происходило не всякий раз. Если не происходило, Вики переставала гладить, подходила к холодильнику и закрывала дверцу (или выключала радиоприемник, или включала телевизор). Вики не гнула ключи, не читала мысли, не летала, ничего не поджигала, не предсказывала будущее. Она иногда могла закрыть дверь, не пересекая для этого комнату, вот и все. Если она несколько раз делала что-то подобное, то жаловалась – Энди обратил на это внимание – на головную боль или расстройство желудка. Являлось ли это физиологической реакцией или неким предупреждением от подсознания, Энди не знал. Ее способности немного усиливались с месячными. Такие вот пустяки, и настолько редко, и Энди уже воспринимал их как норму. Что касается его… Положим, он мог побуждать людей к чему-то. Термина для этого еще не придумали. Наиболее подходящим он считал аутогипноз. Но он не пользовался этим часто, потому что потом болела голова. И большую часть времени полностью забывал о том, что он не совсем нормальный и стал таким с того самого эксперимента в аудитории 70 «Джейсон-Гирней-холла».

Он закрыл глаза и в темноте под веками увидел кровавое пятно в форме запятой, превратившее

в

– Да, это хорошо, – вновь заговорил Куинси, словно Энди в чем-то с ним согласился. – Иначе их могли бы посадить в две маленькие комнаты, где они трудились бы на пределе возможностей, чтобы двести двадцать миллионов американцев чувствовали себя свободными и в безопасности.

– И правильно, – действительно согласился Энди.

– Эти двенадцать человек. Может, этим двенадцати участникам эксперимента дали препарат, не до конца понимая, какое воздействие он оказывает на людей. Возможно, кто-то… скажем, какой-нибудь Безумный Доктор… сознательно обманывал их. А может, он думал, что сознательно обманывает их, а на самом деле обманывали его. Значения это не имеет.

– Не имеет.

– Короче, им дали этот препарат, и, возможно, он чуть изменил их хромосомы. Или сильно изменил. Или – кто знает? И возможно, те двое, которые поженились, решили завести ребенка, и, возможно, этот ребенок унаследовал нечто большее, чем ее глаза и его рот. Может, кто-то заинтересоваться ребенком?

– Готов спорить, что может, – ответил Энди, настолько перепугавшийся, что едва мог говорить. Он решил, что не скажет Вики о своем звонке Куинси.

– Допустим, у тебя есть лимон, и это хорошо, а еще у тебя есть безе, и это тоже хорошо, но если ты их смешиваешь, получается… совершенно новый вкус. Я уверен, кому-то хочется увидеть, на что способен этот ребенок. Они даже захотят забрать его, посадить в маленькую комнату и посмотреть, чем он сможет помочь в борьбе за демократию. Думаю, это все, что я хочу сказать, дружище, за исключением… Не высовывайся.

24

Голоса в комнате призраков.

Не высовывайся.

Он повернул голову, не отрывая ее от подушки, и посмотрел на Чарли, которая крепко спала. Чарли, детка, что же нам делать? Куда мы можем пойти, чтобы нас оставили в покое? Как все это закончится?

У него не было ответов на эти вопросы.

Наконец он заснул, а совсем недалеко зеленый автомобиль кружил в темноте в надежде наткнуться на широкоплечего мужчину в вельветовом пиджаке и девочку со светлыми волосами, в красных брючках и зеленой блузке.

Лонгмонт, Виргиния: контора

1

Два красивых южных плантаторских особняка смотрели друг на друга через длинный холмистый луг, исчерченный несколькими изящно изогнутыми велосипедными дорожками и двухполосной гравийной дорогой, которая ныряла за холм и уходила к шоссе. Рядом с одним особняком стоял большой амбар, ярко-красный, с ослепительно белой отделкой. Около второго располагалась длинная конюшня, тоже ярко-красная и тоже с белой отделкой. Чистотой крови лошади этой конюшни не уступали самым лучшим на всем Юге. Между конюшней и амбаром находился неглубокий пруд для уток, в гладкой поверхности которого отражалось небо.

В 1860-х годах владельцы особняков отправились на войну и погибли; со временем умерли все их родственники. В 1954 году два поместья объединили в единый участок, принадлежащий правительству. И теперь здесь располагалась штаб-квартира Конторы.

Солнечным октябрьским утром, следующим после поспешного отъезда Энди и Чарли из Нью-Йорка в Олбани, в десять минут десятого, пожилой мужчина с добрыми сверкающими глазами в шерстяной английской шоферской кепке катил на велосипеде к одному из особняков. Позади него, за другим холмом, находился контрольно-пропускной пункт, где компьютерная система идентификации просканировала отпечаток его большого пальца и разрешила въезд. КПП располагался за двумя рядами заграждения из колючей проволоки, отделявшими штаб-квартиру Конторы от остального мира. На наружном семифутовом заборе через каждые шестьдесят футов висели щиты-предупреждения:

Днем напряжение подавали действительно невысокое. Зато ночью стоявший на территории генератор поднимал его до смертельного, и по утрам команда из пяти егерей объезжала периметр на маленьких электрокарах для гольфа, собирая поджаренные тушки кроликов, кротов, птиц, сурков, иногда зловонных скунсов, а то и оленей. И дважды – тела людей, также поджаренные. Расстояние между наружным и внутренним заборами составляло десять футов. И по этому кольцу круглосуточно бегали сторожевые собаки – выдрессированные доберманы, прекрасно знавшие, что к проволоке прикасаться нельзя. По углам высились сторожевые вышки, тоже ярко-красные с ослепительно белой отделкой. Охранниками служили непревзойденные специалисты, обученные использовать по назначению всевозможные орудия убийства. Многочисленные видеокамеры вели постоянную съемку территории, изображение в режиме реального времени контролировалось компьютером. В лонгмонтской штаб-квартире сотрудники Конторы чувствовали себя в полной безопасности.