Что же было плохое? Лафнегл. Эд срывался на меня каждое утро, день и вечер. Орал, словно злобный Цербер на кусок грешника. Я старалась отвечать как можно достойнее, изредка срываясь на крик. Я уже устала его ненавидеть, но он обстоятельно пытался это исправить. Каждую ночь я ложилась спать с мыслью, что один из нас рано или поздно убьёт другого. А в душе зрела обида. Тяжёлая, густая и чёрная, как перезрелое яблоко. Порой до слёз, порой до кислого привкуса во рту. Я изо всех сил пыталась с собой справиться, я устала, но не могла ничего поделать. И понимала, что эта обида неизбежно вырвется в один прекрасный день. Гневом ли, слезами ли, криком или состоянием аффекта, я не знала. И не желала знать.

Но неизбежность не была бы неизбежностью, если бы её можно было избежать (как же запутано…). В последний вечер рождественских каникул я возвращалась с прогулки с Мародёрами по Хогсмиду. Мы были с ног до головы мокрыми после купания в снегу и счастливыми после тёплого сливочного пива. В руках у нас были кульки с товарами из «Зонко» и «Сладкого Королевства». Я чувствовала знакомое тепло в груди, держась с Ремусом за руки. Но уже у двери в башню моё счастье улетучилось, словно воздушный шарик: из гостиной слышалась брань родственников Лафнеглов.

С тяжким вздохом я вошла. В гостиной Рейвенкло весь факультет окружил Линару и Эда, орущих друг на друга, как кошки в марте за территорию. Не помню, как это произошло, но я втянулась в эту ругань. Я не знаю, что я тогда сказала, но до сих пор помню побелевшее от ярости лицо Эда, полные гнева остекленевшие глаза, плотно сжатые губы и… кулак, пришедший мне в лицо. Я отлетела в сторону, чьи-то руки не дали мне упасть. Из разбитого носа хлынула кровь. Красная пелена застлала мне взор, я вскочила и вцепилась ногтями в белобрысые волосёнки недруга. С силой я пихнула его в сторону, он повалился, ударился об стол и схватился за голову. Я не дала ему оклематься, снова бросилась на него. Но среагировал Эд молниеносно, ногами лягнув меня в живот. Я схватила его за ногу, но не удержалась и упала, задыхаясь. Эд схватил меня за шею, но я укусила его за ухо, сильно стиснув челюсти. Он взвыл и стряхнул меня, я попыталась ударить его ногой в живот. Тогда уже Эд вскочил, схватил меня за волосы, приподнял и отшвырнул. Я ударилась головой об стену так, что в ушах зазвенело. Я сползла на пол. Злость тут же куда-то делась, только обида. Сильнейшая обида, от которой встаёт в горле ком, на глаза наворачиваются слёзы, а тело бьёт дрожь.

— За что ты меня так ненавидишь? — прошептала я, справляясь с болью. — Ты с первого дня, с первой встречи ты меня оскорбляешь, унижаешь, кричишь на меня… Что я тебе сделала? Всё, что я делала, говорила — я защищалась от твоих нападок. Но ты не прекращал, ты только продолжал меня топтать и вредить мне. За что ты меня ненавидишь, Эд?!

В гостиной повисла тишина. Такая густая, что её можно было ножом резать, такая звенящая, что колокольный звон казался мерным жужжанием. Мой вопрос остался без ответа. Я просто сидела на полу, обливаясь слезами и кровью, глядя на Эда. Тот молчал, опустив голову и избегая смотреть на меня.

Кто-то протянул мне руку. Арти, кажется. Я тяжело поднялась на ноги, пошатнулась, достала платок из кармана и зажала нос. Эд поднял на меня глаза, вздрогнул и снова их опустил. Я не ждала ответа, мне нужно было в Больничное Крыло. Пошатываясь, я побрела прочь из гостиной, толпа передо мной расступалась. У лестниц меня догнала Лина, бережно подхватив под руку, и зашептала:

— Хороший ход! Ты сделала из него лютого подонка! Его ненавидит весь факультет, а ты несчастная жертва. Прекрасная многоходовка.

— Лина, — я остановила её. Говорить было трудно — живот сводило судорогой. — Я не пыталась сделать из него подонка. Мне просто очень обидно. С первого дня твой брат меня ненавидит. Он даже в лавке Мадам Малкин с первой встречи меня начал унижать. За что он меня ненавидит?

— Не знаю, — тихо сказала она. — Он не делится со мной.

Мы медленно дошли до Больничного Крыла. Всю дорогу я надеялась не наткнуться на Ремуса. Я не знала, как объяснялась бы с ним. Не хочу, чтобы он дрался с Эдом. В конце концов, он загонщик, удар у него хоть куда (сама убедилась).

Мадам Помфри я сказала, что упала с лестницы. Она мне не поверила, но помощь оказала. При осмотре выяснилось, что у меня обширный синяк на животе, искривлённая носовая перегородка и шишка на затылке. Ничего серьёзного, я вполне легко отделалась. Нос мне снова вправили, живот намазали чудо-мазью, к шишке приложили лёд и отправили в гостиную.

Возвращаться мне не хотелось, на меня напала какая-то меланхолия. Я тихонько попросила Лину не торопиться, немного пройтись. Ногами я передвигала лучше, но что-то всё-таки давило на меня, пригибало к земле, мешало нормально идти. Я плюхнулась на ближайший подоконник на пятом этаже и прислонилась головой к стене, зажмурившись.

— Что с тобой? — забеспокоилась подруга.

— Паршиво себя чувствую, — сказала я. — Морально, не волнуйся.

— Да лучше уж физически, тут хоть Помфри поможет, — Лина пожала плечами и взобралась рядом со мной.

— Я выглядела очень жалко? — усмехнулась я. — Ну, когда на полу ревела.

 — Шутишь? Ты эпично выглядела! Кровь, слёзы, лицо белое, волосы чёрные, сидишь такая маленькая, в комочек сжалась…

— Жаль. Тогда подумают, что это игра на публику.

— А ты не играла?

— Я же сказала, что мне было обидно.

— Обидно?! Я думала, что ты привыкла!

— Давай я тебя буду каждый год помоями поливать изо дня в день. Посмотрим, как ты запоёшь. Из-за чего вы, кстати, ругались?

— Он про тебя и Ремуса всякие гадости говорил. Говорил…

— Не хочу знать! — отмахнулась я. — Чёрный язык твоего братца может ядом брызгать, как гадюка.

— Поэтично, — покивала Лина.

Я покачивала ногами. По окну за спиной тихо шуршали снежинки разыгравшейся метели. На душе стало гадко, скользко, липко и черно. Я чувствовала беспричинную злость, хотелось разбить это чёртово чёрное окно, выставить голову под ледяные потоки снега.

— Лина, почему я так злюсь? — спросила я.

— Тебя только что побили, это нормально.

— Я не хочу злиться. Я устала его ненавидеть. А он всё усугубляет. Надоело.

— Убьём его, а труп скормим паукам?

— А смысл? Тогда меня будет мучить чувство вины. А потом запрут в Азкабане.

— Говорят, там неплохо кормят.

— Отвратительно.

— Возможно.

Послышались шаги. Из темноты на свет факела вынырнули Мародёры. Они изумлённо уставились на нас.

— Вы чего здесь? — спросил Джеймс.

— А вы? — огрызнулась Лина.

— Последняя ночь каникул, надо же как-то это отметить!

— Марисса, что с тобой?

— Мне немного нехорошо, — тихо ответила я.

— Это что, кровь? — Ремус бросился ко мне. Я опустила глаза. Почему каждый раз, когда я надеваю белую блузку, мне всегда прилетает по носу?

— Ерунда, упала с лестницы, — отмахнулась я, шмыгнув носом. Мне противно было врать ему, но я не хотела рассказывать о…

— Опять слизеринцы? — взревел Сириус. — Ничему их жизнь проклятая не учит! Я им покажу! Я устрою им семь кругов ада! Я им…

— Она подралась с моим братом, — выдохнула Лина.

Четыре пары глаз уставились на меня. Я сидела, опустив голову, Ремус сжимал мои руки.

— Да-а-а, дела, — присвистнул Джеймс, взлохматив себе волосы. — Что он сделал?

— Не помню. Наверное, я что-то ему сказала, а он меня уда…

— Сукин сын! — глухо прорычал Ремус. Я испуганно вскинула на него глаза. Его глаза пылали какой-то звериный гнев, верхняя губа дёргалась, обнажая зубы, а руки всё сильнее сжимали мои ладони.

— Ремус… — едва шевеля губами, выдохнула я. Остальные настороженно косились на него, готовые в случае чего держать его.

— Я его убью. Клянусь, убью, — рычал он. Я подскочила и обхватила его лицо ладонями. Парня трясло от ярости.

— Не надо. Пожалуйста… — шептала я. Я не нашла ничего лучше, чем обхватить его руками, уткнувшись в грудь носом. Его продолжало трясти. — Всё хорошо. Всё в порядке. Клянусь тебе, Ремус. — Я шептала, гладя руками его по спине. До головы мне было неудобно дотягиваться.