С утра в прямом эфире стали показывать расстрел парламента из танков. Выстрелы разносились эхом за много километров от Белого дома. Я, зачем-то взяв нож, как будто ножом что-то можно сделать против танка, опять поехал на «Смоленскую». На пересечении Смоленского бульвара и Нового Арбата стоял высоченный двухметровый офицер, руководивший движением колонны танков и БТРов, которые двигались со стороны Новицкого бульвара. Последние этажи арбатской многоэтажки горели, видимо, кому-то померещились снайперы оппозиции. Также горела колокольня храма возле здания мэрии. На Новом Арбате собралась огромная толпа зевак, которые пришли поглазеть на расстрел парламента. Что же тут сказать, это нормальное любопытство, не каждый день такое происходит. Через каждую минуту из толпы выносят раненного или убитого шальными пулями зеваку, но все равно никто из них не уходит, жажда зрелища порой превышает жажду жизни. В воздухе барражировали три вертолета, но огонь не открывали. Я какими-то партизанскими тропами добрел до Смоленской набережной, по ней также на быстром ходу проехал танк, какой-то парень злобно бросил в танк палкой, слава Богу, в него стрелять не стали, а вполне бы могли. Очень обидно осознавать свою полную беспомощность, а чем бы я мог помочь сидельцам в Белом доме? В угнетенном состоянии я побрел домой.
После победы демократии Москва была отдана на три дня победителям, новым и несколько странноватым героям новой России. В городе был введен комендантский час. Я пару недель не выходил из дома, особенно и не стараясь поддерживать отношения с внешним миром. Отношения с Ольгой несколько испортились, я никого не хотел видеть. Я чувствовал себя виноватым, что кто-то погиб там, в Белом доме, а я вот остался жить. И что делать мне с этой жизнью, я не очень-то и понимал. Бывшие комсомольские и партийные вожаки поднимались, делили заводы, завозили с Запада и из Китая всякую хрень, которую после удачной рекламной кампании можно было выгодно продать. Уголовные авторитеты тоже массово уходили в бизнес. Главным качеством успеха стал обман. Впрочем, люди сами хотят обманываться и быть обманутыми. Меня одинаково не вдохновляла карьера ни мошенника, ни чиновника, да и бандит из меня был никакой.
В ноябре матушка пристроила меня к себе на работу, я стал заниматься по тем временам продвинутой штуковиной – автоматизацией бухгалтерии. Нужно было как-то приспосабливаться к новой жизни, и хоть радужных перспектив я для себя не видел, но я был молод, а это уже само по себе – неосознаваемое счастье.
В конце 1993 года взамен отмененной конституции на референдум вынесли вопрос о принятии новой конституции, и хоть народ проголосовал против, этого уже никто не заметил. Страна избрала новый парламент, который теперь назывался Государственной Думой. Наступали новые времена – времена финансовых пирамид наподобие «МММ», времена распродажи нефтяных активов, ведущих прибыльных производств.
Я с нетерпением ждал Нового года. Мне казалось, что наконец-то придет Ольга и останется у меня на всю ночь и можно будет заснуть в ее объятиях. Фантазии всегда более сладкие, чем жизнь. На Новый год Ольга пришла около часа. Я подарил ей красивую ночнушку и красивое белье. Она тут же примерила подарок. Затем мы еблись и клялись друг другу в вечной любви. Во время секса Ольга любила вкрадчивые, нежные, едва заметные лесбийские поцелуи, когда ее доводят до исступления, но наступление самого оргазма тормозят. После секса мы лежали и нежно перешептывались. Я целую ее в затылочек.
– Ты – моя богиня, – говорю я.
– Ты – самый лучший, я не знаю, как бы я без тебя жила, – отвечает она.
Это были трогательные моменты, может, даже приятнее самого секса. Когда можно было спокойно любоваться друг другом. Полежав минут пятнадцать, она сказала, что не останется у меня и ей надо идти домой. Я расстроился, но, насколько возможно, вида не подал. Куда ей надо было уходить и почему она все время ускользала от меня, я старался об этом не думать. Когда я провожал ее, то в ее глазах стояли слезы и лишь снежинки спокойно и нежно опускались на ее лицо. Я крепко прижал ее на прощание и поцеловал в губы.
Наш болезненный роман с Ольгой длился до самого лета. Я практически прекратил ходить в институт и кое-как на троечки сдал сессию. Мы по-прежнему ходили гулять с собаками, посещали театры и галереи, но никто из нас не решился сделать из этих отношений что-то большее. Ради Ольги я был готов на многое, даже высидеть скучнейшую премьеру театральной Москвы – древнегреческую трагедию Эсхила «Орестею» в постановке импортного режиссера Питера Штайна, но сделать предложение о женитьбе девушке, которая ищет другого жениха, я не мог. Как и не мог отказаться от любви к ней.
Летом Ольга встретила своего будущего мужа и на какое-то время исчезла от моего взора. Несмотря на ее замужество, я наивно полагал, что она не сможет меня забыть и все равно еще вернется. Через год она действительно развелась, но наше общение уже никогда не носило любовного характера.
Натулюшечка тем же летом тоже поставила под сомнение свои отношения с моим другом Максом, девочка выросла, окончила школу и предпочла одна вступить в этот взрослый мир. Для всех началась другая жизнь.
Пятнадцать лет спустя
Никто не мог предполагать, что вся эта история и со мной, и со страной повторится через пятнадцать лет. Видимо, это чья-то злая ирония – непонятые уроки жизни повторяются. За эти годы я успел поработать главным бухгалтером, аудитором, руководителем аудиторской фирмы, а еще стать закоренелым циником, который, на свое несчастье, научился никому не доверять. В тридцать лет я женился, в 35 уже развелся. Жена позволила мне общаться с дочкой, которая проводит все выходные дни у меня. Из моих развлечений остались шахматы и путешествия. Иногда у меня случаются кратковременные романы. Я хотел бы поделиться двумя такими историями, которые случились перед тем, как я встретил Ее – свою самую большую любовь.
Летом 2008 года я отправился в путешествие по Улан-Удэ, где хотел навестить Хамба-ламу Итигелова, который в 1927 году ушел в свою последнюю медитацию. В 2002 году его нетленное тело откопали и поместили в Иволгинский дацан. Состояние тела Итигелова вызывает споры среди людей. Что с ним, он умер, он в нирване, он в медитации, он жив?! На его теле растут волосы и ногти, и говорят, что Итигелов творит чудеса и помогает людям, их мечтаниям, здоровью. Я хочу изменений в своей жизни, после развода я обрел необходимую свободу, но потерял надежду и любовь. Поэтому я лечу на самолете за пять с половиной тысяч километров в надежде на чудо. Пять часов полета, и аэропорт Улан-Удэ встречает меня необычным для Москвы ярким светом. Странное и необычное ощущение: вроде, когда вылетаешь, еще был вечер, а здесь уже восемь утра. Автобусы в то время от аэропорта до города не ходили, и я всего за триста рублей нанимаю такси до гостиницы «Баргузин». Степные просторы Бурятии производят на меня сильное впечатление, теплое солнце, далекий степной горизонт, холмы. Городской житель в обычной жизни лишен возможности полюбоваться природой, и только во время небольшого отпуска он может себе это позволить.
Улан-Удэ с первого взгляда мне показался уютным и приятным городом. Речка Селенга, городские пейзажи и предвкушение от встреч с буддийскими дацанами – все это создавало прекрасный настрой. Гостиница «Баргузин» для меня, не очень требовательного путешественника, казалась вполне приличной и недорогой берлогой, как раз тем, что мне было надо. Поспав пару часов у себя в номере, я отправился осматривать центр города. Рядом с гостиницей проходит пешеходная улица Ленина. Любуюсь местным театром оперы и балета, памятниками, окружающими зданиями, я чувствую такой прилив счастья, что мне просто необходимо им с кем-то поделиться. Увы, поделиться мне не с кем, я один. Пройдя еще метров триста, я вижу знаменитую голову Ленина – самый известный памятник в Улан-Удэ. Шестиметровая голова производит сказочное впечатление, от памятника исходит какая-то мощь. Ленин похож на бурята, наверное, так и должно быть с человеком-мифом, он должен для всех народов быть своим. Нашими буддистами Ленин провозглашен Бодхисаттвой, то есть существом, стремящимся к всеобщему благу. Послонявшись по площади, я побрел на маршрутку, ведь мне нужно было добраться до Иволгинского дацана, который находится в 40 километрах от города. По дороге меня опять ждут бескрайние степные просторы, и я впадаю в легкий транс, или, по-русски, – дремоту. Через сорок минут маршрутка подъезжает. Передо мной предстает комплекс малоэтажных зданий, максимум в три этажа. Здесь живут и учатся те, кто решил стать буддийскими монахами. Учиться долго, целых восемь лет. Лучшие из них потом отправятся учиться в Индию, где будут еще учиться двадцать четыре года. Какой-то монах рядом с дорогой читает мантры:
